Юлиус Эвола - Люди и руины

• Название: Люди и руины
• Автор: Юлиус Эвола
• Издательство: Русское Стрелковое Общество
• Жанр: Философия
• Год: 2002

Барон Юлиус Эвола, философ-"традиционалист", для итальянского нацизма был примерно тем же, что Ницше — для немецкого, причем в более прямом виде: его довоенные работы посвящены теоретическому обоснованию фашизма. Послевоенные работы — переосмысление идей фашизма, философия в чистом виде (таких во второй половине XX века очень мало).

---

К проблеме этике и стиля вернемся чуть позже. Пока же отметим, что миф итало-германской «Оси» мог обрести особое значение не только с политической, но и с духовно-нравственной точки зрения, став символов взаимного союза двух народов и культур.[103] В частности поэтому идел «Оси» была подвергнута саботажу и объявлена «непопулярной». Контраст между расплывчатым националистическим и лжепатриотическим мифом, отягощенным идеологическими пережитками эпохи Рисорджименто, и стремлением к сильному «римскому» государству также отчасти усилил эту нетерпимость, свойственную даже многим из тогдашних фашистов. Сегодня они могут радоваться: Италия вновь обрела «свободу» и стала самой собой, захудалой страной, славной лишь своими мандолинами, музеями, «Sole mio» и туристической индустрией (не говоря уже о демократическом болоте и марксистской заразе). Италия поистине «освободилась»: освободилась прежде всего от трудной задачи, состоявшей в том, чтобы наконец обрести подобающий облик, соответствующий ее высочайшей традиции — римской, а не «латинской».

II.

При слове «расизм» большинство в лучшем случае вспоминает или антисемитизм, или исследования, связанные с антропологией и биологией. Лишь немногие имеют представление о значении, которое может иметь это учение с практической и воспитательной точек зрения, не говоря уже об области политики. Впрочем, мы остановимся на этой теме лишь вкратце, затронув только моменты, непосредственно касающиеся излагаемых здесь идей.

Прежде всего, следует отметить, что в современном расизме раса рассматривается в более широких рамках, нежели принято в школьных учебниках, где говорится о белой, желтой, черной и прочих расах. Напротив, под расой понимается простейшее и наиболее специализированное единство, откуда следует, что внутри, например, белой расы (здесь мы ограничимся только ею), а, следовательно, и внутри всех белых народов наличествуют и действуют различные расовые элементы. Простейшее расовое единство определяется не только в биологических и антропологических терминах, но также в психологических и духовных понятиях. Каждому из расовых компонентов соответствуют различные склонности, формы восприятия, ценности и представления о жизни.[104]

Сегодня нет ни одного цивилизованного народа или нации, состоящих из чистых особей, принадлежащих к одной расе. Все народы ныне представляют собой более или менее устойчивые расовые смеси. Переход от теоретической к практической области, к «активному расизму», происходит тогда, когда за различными расовыми компонентами данной нации отказываются признавать одинаковую ценность, качество, и, прежде всего, равное право на участие в формировании общего облика нации. В этом случае встает вопрос выбора и отбора, требующий конкретного решения в пользу одного из компонентов и принятия за образец типичных для него ценностей и идеала человека.

Для совокупности германских народов этот выбор склонился в пользу «нордического» элемента, за которым была признана высшая расовая ценность по сравнению с другими смешанными с ним компонентами. В Италии же роль высшей силы, имеющей преимущественное право над другими, можно отдать римскому элементу. В связи с этим вернемся к сказанному чуть выше.

Предварительным условием такого выбора является преодоление легкомысленной спеси, присущей некоторым националистам, которые считают вполне достаточным критерием общность рождения в одной стране и наличие общей истории; это порождает привычку превозносить без разбору и во что бы то ни стало все «наше». На самом деле в любой великой исторической нации, в том числе и итальянской, несмотря на определенную однородность общего типа имеются различные компоненты, причем эти различия иной раз довольно значительны. Поэтому важно отказаться от иллюзий, признав со всей объективностью, что многое из «нашего» плохо соответствует высшему призванию. Это важное дополнение к сказанному ранее относительно «выбора традиций», который затрагивает политико-культурную область (глава VIII).

Создание нового государства и новой культуры неизбежно останется призрачной мечтой, если предварительно не будет решен вопрос о новом человеке. Говоря конкретно об Италии, следует помнить, что консервативно-революционное движение, поставившее перед собой задачу по отбору такого человека, окажется в довольно затруднительном, более того, проблематичном положении, учитывая наличие сомнительных этнических компонентов, предрасположенность к хаосу и анархии, недостатки характера, неблагоприятные атавизмы и ложные наклонности, свойственные нашему народу.

Разоблачив миф латинства, перейдем теперь к другому, не столь интеллектуальному, но более конкретному вопросу, чем пресловутая проблема «общей латинской цивилизации». Мы имеем в виду так называемый «средиземноморский» элемент. Итальянец колеблется между двумя крайностями, римским и средиземноморским элементами; это высший и низший предел возможностей, которые, как вековое наследие, заключены в обычном итальянце. Следовательно, как на индивидуальном, так и на коллективном (а также на политическом) уровне необходима внутренняя решимость всячески способствовать кристаллизации и формированию первого элемента. Для этого необходимы две вещи. С одной стороны, требуется четко определить черты стиля и характера, которые, независимо от различных форм выражения, обусловленных прошлым, можно признать типичными для «римского» компонента. С другой стороны, следует выявить наиболее нежелательные качества «средиземноморского» типа, также присутствующие (если не преобладающие) в итальянцах, и найти способ очистить от них нацию.

Относительно первого, необходимо научиться выявлять в римском элементе живое содержание, не имеющее ничего общего с риторическим хвастовством, с музеями и диссертациями эрудитов, но понятное даже простому человеку, не разбирающемуся ни в «культуре», ни в истории. Именно поэтому мы заговорили об «элементах стиля». Нужно извлечь эти элементы из того, что мы знаем о римской традиции и обычаях, при этом научившись четко отделять подлинное от наносного, поскольку, как мы уже подчеркивали, говоря о классическом мире, есть римское и римское. Наряду с изначальным римским миром, в особой своебытной форме отражавшим единый тип культуры и обычаев, общий для высших индоевропейских цивилизаций, существовал также огре-ченный в худшем смысле этого слова, «пунический» римский мир, не говоря уже о «цицероновщине», азиатщине и т. п. Естественно, подобные миры не могут быть для нас ориентиром. Все ценное в них для наших целей имеется в подлинном римском мире.

В основании изначального римского мира стоял человеческий тип, определенный неким набором характерных задатков. В первую очередь следует выделить: самообладание, блистательную отвагу, немногословность, обдуманность, последовательность и четкость в действиях, хладнокровное чувство превосходства, чуждое всякого персонализма и тщеславия. Римский стиль — это virtus (добродетель, доблесть) не как морализм, но как мужество и храбрость, как fortitude (стойкость) и constantia (постоянство), то есть душевная сила, sapientia (знание, мудрость) как осмысленность и осознанность, disciplina (дисциплина) как любовь к собственному закону и форме, fides (верность) в особом римском понимании преданности и верности, dignitas (достоинство), которое у древних римских патрициев возвышалось до gravitas (суровость, степенность) и solemnitas (величественность), до степенной суровой величавости.[105] Этому стилю свойственны твердость в поступках и отсутствие красивых жестов; реализм, не в смысле материализма, но как любовь к существенному; идеал ясности, который только у некоторых латинских народов перерос в рационализм; внутренняя уравновешенность и недоверие к экстатическим состояниям и смутному мистицизму; чувство меры; способность объединяться, не смешиваясь, как свободные люди ради достижения высшей цели или во имя идеи. К этому можно добавить также religio (благочестие) и pietas (милосердие), но не в современном понимании религиозности, а в древнеримском значении уважительного и исполненного достоинства почитания сверхчувственного и одновременно доверия, причастности к нему, ощущаемому как реально действующее наряду с индивидуальными, коллективными и историческими человеческими силами. Разумеется, мы не станем утверждать, что эти черты были присущи всем римлянам без исключения; однако они были «доминантными», единосущными идеалу, который каждый ощущал типично «римским».

Равным образом эти элементы стиля — очевидны, не привязаны к прошлому и могут в любой момент начать действовать как силы, формирующие характер, а также быть восприняты как идеал при пробуждении соответствующего призвания. Они имеют нормативную ценность, или, самое меньшее, ценность меры. Конечно, нелепо думать, что они могут быть в полной мере усвоены каждым, что к тому же совершенно не обязательно. Достаточно, чтобы в нации они стали своими для одного слоя, призванного задавать тон всем остальным.