Юлиус Эвола - Люди и руины

• Название: Люди и руины
• Автор: Юлиус Эвола
• Издательство: Русское Стрелковое Общество
• Жанр: Философия
• Год: 2002

Барон Юлиус Эвола, философ-"традиционалист", для итальянского нацизма был примерно тем же, что Ницше — для немецкого, причем в более прямом виде: его довоенные работы посвящены теоретическому обоснованию фашизма. Послевоенные работы — переосмысление идей фашизма, философия в чистом виде (таких во второй половине XX века очень мало).

---

Что до либерализма и всего с ним связанного, то завершим наши рассуждения следующими замечаниями. Либерализм представляет собой полную противоположность всякой органической доктрине. Для него первичным элементом является не человек как личность, но человек как индивид в его бесформенной свободе, мыслимой исключительно как механическая игра сил, единиц, вступающих во взаимодействие или противодействующих друг другу в зависимости от случайно захваченного пространства безо всякого высшего упорядочивающего закона и смысла, которые отражались бы в целом. Единственный закон и, следовательно, единственное государственное устройство, признаваемое либерализмом, носит внешний, наружный характер по отношению к своим субъектам. Суверенные индивиды доверяют власть государству лишь для того, чтобы оно охраняло свободы отдельных лиц, с правом вмешательства только когда свобода одних представляет открытую угрозу свободам других. Таким образом, порядок оказывается скорее ограничением и регламентацией свобод, нежели той формой, которую свобода порождает из самой себя как свободу для свершения чего-либо, как свободу, связанную с определенным качеством и определенной функцией. Порядок — предполагаемый законным — в конечном счете решается насилием, поскольку на деле при либерально-демократическом режиме правит большинство, а меньшинство, также состоящее из «свободных индивидов», вынуждено склоняться перед большинством, подчиняться ему.

Наиболее пугающим призраком для либерализма в наши дни является тоталитаризм. Однако можно с уверенностью утверждать, что именно либеральное, а не органичное государство порождает тоталитаризм как свою крайность. Тоталитаризм лишь усиливает представление о порядке как о чем-то налагаемом извне и имеющем равную силу для всех индивидов, которые, не обладая ни собственной формой, ни законом, должны получить его извне посредством включения во всеобъемлющую механическую систему, дабы избежать хаоса, порождаемого беспорядочным и эгоистическим проявлением частных сил и интересов.

Сам ход вещей подталкивает к подобному решению по мере осознания полной надуманности идиллической концепции, свойственной эйфорической стадии либерализма и свободного рынка, согласно которой борьба частных интересов сама собой должна устанавливать приемлемое социально-экономическое равновесие. Это напоминает предустановленную гармонию Лейбница, которая якобы устраивает все к лучшему, даже если индивид занят лишь самим собой и не имеет никаких обязательств.

Именно поэтому, как мы говорили в начале, либерализм и индивидуализм не только теоретически, но и исторически лежат в основе различных, неразрывно взаимосвязанных форм мировой крамолы. Личность, превращаясь в индивида, утрачивает органическое значение и, отрицая всякий принцип авторитета, становится лишь числом, одной головой в стаде, в результате чего ее интересы неотвратимо ограничиваются интересам коллектива. Таким образом происходит переход от либерализма к демократии, а от демократии к социалистическим формам, все более тяготеющим к коллективизму. Марксистская историография давно уже уловила эту взаимосвязь. Она признает либеральную революцию революцией третьего сословия, которая сыграла роль тарана, пробившего брешь в прежнем традиционном политико-социальном устройстве мира, разрушившего его и тем самым расчистившего дорогу социалистической и коммунистической революции, деятели которой продолжали риторически взывать к «бессмертным принципам» и «благородным и великодушным идеям» исключительно в расчете на обманутых невежд и простаков. Действительно, при падении неизбежно имеет место ускорение, и остановиться на полпути невозможно; поэтому либерализм, наряду с другими течениями, возобладавшими на Западе, выполнив свою предварительную задачу по разрушению и разложению, сам оказался поверженным. Потуги его жалких последователей последнего времени тягаться с марксизмом, который является всего лишь последним звеном в этой причинной цепочке — наивное ребячество и свидетельство примечательной глупости. ТАЦИТ в одной сжатой фразе выразил все последствия «либеральной революции»: Un imperium evertant, libertatem praeferunt; si perverterint, libertatem ipsam adgredientur,[27] то есть: «Для уничтожения государства (как авторитета и верховной власти, imperium) на первый план выдвигают свободу; в случае успеха в свою очередь принимаются и за нее». ПЛАТОН[28] говорил: «К возникновению и укреплению тирании ведет исключительно демократический политический режим; неограниченная свобода ведет к наиболее полному и суровому рабству». Либерализм и индивидуализм играют в замыслах мировых подрывных сил лишь роль орудия, разрушающего преграды на их пути.

Таким образом, крайне важно признать преемственность движения, породившего различные виды антитрадиционных политических сил, схватившихся сегодня между собой в хаосе партийной борьбы; либерализм, затем конституционализм, парламентская демократия, радикализм, социализм и, наконец, коммунизм и советизм — все они в историческом плане являются различными стадиями одной и той же болезни, каждая из которых стала переходной ступенькой к последующей. Не будь французской революции и либерализма, не было бы конституционализма и демократии. Без демократии и соответствующего буржуазно-капиталистического общества третьего сословия не было бы ни социализма, ни демагогического национализма. Без подготовки, проведенной социализмом, не было бы ни радикализма, ни, наконец, коммунизма на национальной или интернационально-пролетарской основе. Сегодняшнее сосуществование этих форм, так же как их междоусобная борьба, не должны помешать зоркому глазу распознать, что все они являются звеньями одной цепи, взаимно обуславливают друг друга и выражают различные стадии одной и той же подрывной деятельности, направленной против нормального и законного порядка. Таким образом, представляется логически неизбежным, что победителем в конечном столкновении всех этих форм станет наиболее продвинутая форма, соответствующая самому низкому уровню. Начало этому движению было положено тогда, — полезно повторить это еще раз, — когда западный человек в стремлении отвоевать для себя как индивида пустую и призрачную свободу, порвал узы, связывавшие его с традицией, и, презрев всякий высший символ авторитета и верховной власти, стал атомом, утратил свое прежнее положение в качестве органичной части иерархически связанного целого. Подобное движение, достигнув определенного предела, разворачивается в обратную сторону, сменяется противонаправленным движением; так возникают завершающие «тоталитарные» формы, которые представляют собой демонический и материалистический суррогат прежнего объединяющего политического идеала и соответствуют «самому суровому рабству» (по словам Платона), порожденному бесформенной «свободой».

Экономический либерализм, под знаменем которого развивались всевозможные формы капиталистического пиратства, циничной и антиобщественной плутократии, является одним из последних следствий интеллектуальной свободы, сделавшей индивида solutus, то есть лишившей его внутреннего стержня, функции, границы, которую он прежде устанавливал для себя благодаря общей атмосфере и естественной иерархии ценностей, присущих любой органичной системе. Кроме того, как известно, в наше время политический либерализм практически свелся к идеологии, обслуживающей экономический либерализм с его ценностями «свободного рынка» в рамках капиталистической и плутократической цивилизации; это, в свою очередь, вызывает соответствующую реакцию, направленную на дальнейшее сползание к чистому марксизму.

Указанные взаимосвязи столь же легко проследить и в особой области собственности и богатства, рассмотрев то, как изменялось понимание последних вследствие новых установлений, введенных Французской революцией. Порицая остатки феодальной идеи, еще сохранявшиеся в хозяйственной области, как несправедливую систему привилегий, тем самым разорвали органичную связь (особенно ярко выраженную в системах феодального типа) между личностью и собственностью, положением и богатством, определенной квалификацией, особым человеческим складом и справедливым и законным владением благами. Наполеоновский Кодекс сделал собственность «нейтральной» и «частной» в ухудшающем, индивидуалистическом смысле. Собственность перестала иметь политическую функцию и утратила связь с политической областью. Она перестала быть связанной с ответственностью и положением в обществе и подчиняться «преимущественному праву» (под последним в данном случае следует понимать объективное и нормальное признание, которым в иерархическом целом пользуется высшая личность, сформированная и отличающаяся особой традицией и сверхиндивидуальной идеей). Единственной обязанностью собственности (как и, в более широком смысле, богатства) перед государством остались только налоги. Отныне ее субъектом стал простой «гражданин», главной заботой которого очень быстро стала бессовестная эксплуатация самой собственности безо всякого уважения к традициям крови, семьи и рода, которые ранее составляли важную часть как собственности, так и богатства.[29] Естественным следствием этого в конечном счете стало отрицание самого права частной собственности. Ведь если она лишена всякого высшего узаконения, всегда возникает вопрос, почему одни владеют ею, а другие — нет; почему одним благодаря их богатству и собственности обеспечены привилегии и преимущественное положение в обществе (нередко куда более широкие, чем при феодальном строе) — при том, что как люди они не обладают никаким реальным, ощутимым превосходством по сравнению с другими. Таким образом, пресловутый «социальный вопрос» и лозунг «социальной справедливости», которым столь часто злоупотребляют, возникает тогда, когда собственность и богатство становятся «нейтральными» и аполитичными, когда всякая ценность различия и ранга, личности и авторитета отвергается или оказывается подорванной процессами вырождения и материализации, а политическая область утрачивает свое изначальное достоинство, и не остается никаких зримых делений, кроме как на простые «экономические классы». В результате этого подрывные идеологии зарабатывают себе очки на разоблачении всех политических мифов, к которым, за неимением всякого высшего принципа, прибегали буржуазия и капитализм, пытаясь отстоять свои привилегированные позиции перед окончательным напором низов, рвущихся к власти.