Андрей Никитин - Остановка в Чапоме

• Название: Остановка в Чапоме
• Автор: Андрей Никитин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1990

В 1982-87 гг., будучи приглашен Мурманским Рыбакколхозсоюзом в качестве публициста и специалиста по исторической экологии, А.Л.Никитин принимал участие в попытке возрождении поморских сел Терского и Мурманского берега на основе внутриобластного перераспределения финансирования наземного хозяйства (земледелие, животноводство, зверобойный промысел, оленеводство) рыболовецких колхозов. Результатом стали его статьи и очерки в центральной и местной печати:

Рифы у Терского берега. // “ЛГ”, № 39 (4897), 29.09.1982 г., с. 11;

Новь Терского берега. // “Правда”, № 125 (23651), 05.05.1983 г., с. 3;

А "рифы" остаются... // “ЛГ”, № 48 (5010), 28.11.1984 г., с. 11;

Рыбаки живут на берегу. // “Октябрь”, 1985, № 12, с. 164-178;

Запоздавшая весна. // Дорогами России, сб. 5. М., 1986, с. 102-169;

Разные грани перестройки. // “Север”, 1987, № 6, с. 78-83;

Реабилитация? // “ЛР”, 1988, № 3 (1303), 22.01.1988 г., с. 20;

Расследование. // “Октябрь”, 1989, № 2, с. 154-180; № 3, с. 173-185),

В последующем Никитин объединил их в книгу “Остановка в Чапоме” (М., 1990), названную одним из ее героев “энциклопедией современной поморской жизни”.

По сути собрание очерков А.Л. Никитина представляет собой попытку целостного анализа краха колхозной системы на Терском и Мурманском берегах. Любопытны его бытовые зарисовки в первой и второй тетрадях, где писатель очень живо описывает поведение терчан в различных ситуациях. Третья тетрадь посвящена "разборкам" в верхах власти Мурманской области в середине 1980-х гг., которые были вызваны требованиями колхозов самостоятельно контролировать свою прибыль. Последняя тетрадь описывает разваленное хозяйство колхозов Терского берега. Автор размышляет о перспективах развития региона, о его ценности и значимости для истории и культуры России в целом. "Остановка в Чапоме" это первоклассная журналистика, что удивительно, учитывая идеологический пресс советской эпохи. Эта книга может быть полезна и тем, кто занимается экономической социологией указанного региона, поскольку в публицистике Никитина можно найти живые мнения участников экономического процесса того времени.

---

Любопытно. Особенно если проследить места деятельности Бернотаса и Куприянова. Они оказываются неразлучны и нераздельны, как Кастор и Поллукс, Орест и Пилад, Миров и Новицкий, Штепсель и Тарапунька... Бернотас в восемьдесят третьем году уходит из МКПП в "Северную звезду", а в восемьдесят четвертом перетаскивает туда заместившего его Куприянова и меховой цех, которым поначалу тот же Куприянов и руководил. Именно тогда Несветов и Шаповалов пытаются заменить Подскочего человеком, через магазин которого Куприянов продавал продукцию мехового цеха. Значит, центром дела оказывается не Подскочий, а меховой цех? А какова тогда роль Подскочего? Ведь он пострадал в конечном счете от этого же цеха, от продажи его изделий. Если бы он сам торговал или брал вырученные деньги - все было бы понятно, в том числе и неприязнь заместителей к председателю: не поделили выручку. Но здесь что-то другое. Что? Никак не могу понять!

А если зайти с другого конца? С одной стороны, люди, которые используют меховой цех как средство для наживы; с другой стороны, председатель, который оказывается честным человеком, потому что не присваивает деньги за проданное, которые ему передают. Что рано или поздно должен сделать честный человек, если он действительно человек принципиальный и порядочный? Вероятно, разоблачить махинаторов или хотя бы им помешать. Тогда происходит расправа. Тогда возникает протокол собрания правления, на котором Подскочего решают исключить из членов колхоза вообще, а пока переводят в ночные сторожа, понимая, что он сам не стерпит такого издевательства и уйдет. Тогда оправдываются слова Подскочего, что это "личная месть со стороны Куприянова и Бернотаса", и справедливы слова Аржанцева, что сообщники не могли оставлять в Белокаменке бывшего председателя, который знал все их проделки.

Я спрашиваю Маркину, не думает ли она, что Подскочий мог мешать Куприянову и Бернотасу.

- Ну конечно же, я же вам о том и говорю! - подхватывает она с оживлением.- У нас работал экспедитором Александр Мефодиевич Мирошниченко. Когда было собрание уполномоченных, он при всех рассказал, что Куприянов и Бернотас говорили о Подскочем: дескать, ты не долго продержишься, мы тебя все равно утопим! Подскочий хотел порядок в цехе навести, Бернотаса посылал в море, поскольку тот флотом должен управлять, ревизию начал в цехе... Нет, он им мешал, всем мешал! А главным в их группе - я убеждена - был Бернотас. Он Подскочего ненавидел...

"А потому изгнал его из колхоза",- мысленно завершаю я оборванную Маркиной фразу. Колхоз? Но зачем Бернотасу нужен был колхоз? Я не разделяю уверенности Маркиной относительно Бернотаса, что тому обязательно надо было стать председателем колхоза. Судя по всему, что я узнал о нем за это время из самых разных источников, Бернотас представляется мне достаточно умным, чтобы, добиваясь власти, не добиваться ответственности. Руководитель - всегда уязвимая фигура. Если хочешь заниматься прибыльным делом, лучше уйди в тень. И все же колхоз был ему нужен - именно колхоз, а не МРКС или МКПП.

Маркина еще долго рассказывает о бедах Белокаменки, Георги записывает, уточняет, задает вопросы, но я уже не слушаю, отдавшись своим мыслям, которые сейчас принимают несколько неожиданное направление. Факты, которые сообщила Маркина, не просто дополняют уже известные. Они словно приоткрывают дверь, ведущую на другие этажи дела Гитермана, о существовании которых еще недавно я не мог предположить. Но туда я не собираюсь идти. Самая неотложная задача сейчас - разыскать Подскочего: в его личном деле, на справке о выплате окончательного расчета, я обнаружил адрес, по которому ему выслали трудовую книжку. Похоже, это где-то в Молдавии.

8.

Оставшиеся дни в Мурманске летят столь же стремительно, как меняется погода. Ничего существенно нового они не приносят. Здесь мне делать уже нечего: все, что меня интересовало, в основных чертах выяснить удалось. Остались детали, которые я надеюсь уточнить со Стрелковым в Ленинграде и с Подскочим, если удастся его найти. Впрочем, сам я по-прежнему не уверен в благоприятном исходе предпринятого. Гитерман в Мурманске, я был у него, говорил с ним, выяснил еще несколько мелких фактов по его делу, но на меня произвело тягостное впечатление его состояние. Причины есть: в очередной раз жалоба на произвол вернулась из Москвы в тот же областной мурманский суд. Дескать, на вас жалуются, вы и разбирайтесь, а мы знать не хотим, что у вас там происходит... Если в республиканской прокуратуре так относятся, то где же искать справедливость? Кто согласится сам себя высечь?! Коваленко сказал, что он ничего больше делать не будет, это все равно, что скалу головой бодать. Стрелков, как говорили в Чапоме, выразился по этому поводу еще крепче. Поэтому о своем визите в обком я Гитерману даже не упомянул, хотя протекал он весьма любопытно и наводил на всякие размышления.

Встречен я был там настолько тепло и радушно, что невольно покосился через плечо: может, за мной еще кто вошел? Однако разговор и дальше шел самый дружеский. Мои собеседники с воодушевлением говорили о перестройке, которая охватила, по их словам, все стороны жизни Мурманской области; коснулись сложностей, которые вызвало создание ВОРКа, поскольку резко ухудшилось снабжение колхозов промысловым оборудованием и строительными материалами. Мне намекнули, что вопрос - нужен ли ВОРК вообще? - стоило бы поднять в центральной прессе. Словом, все шло как нельзя лучше, но тут я возьми да и брякни:

- А Гитермана-то когда реабилитировать думаете?

...М-да, всегда надо помнить, что мы гости не только в сей юдоли скорби, как называли когда-то поэты и проповедники нашу грешную землю, но и в находящихся на ней вышестоящих организациях. Нехорошо сказал я, нетактично... Реакция оказалась бурной и недвусмысленной. Я услышал от Первого и про "золотой чемоданчик", якобы изъятый у председателя МРКС, и о том, что Гитерман купил всю прокуратуру, следствие и суд... Передо мной вывалили все те слухи, которые были пущены в "народ" при его аресте. Подскочий, по их словам, тоже был преступником, прямо изобличенным. Зато в отношении Стрелкова и Коваленко я встретил полное понимание. Меня заверили, что ни к тому, ни к другому претензий нет. Коваленко уже восстановлен в правах, Стрелкова постараются восстановить при первой возможности. Что же касается Гитермана...

Но тут я поспешил откланяться, заметив, как снова начинает багроветь лицо Первого...

Гитерману мне нужно задать два вопроса.

- Юлий Ефимович, вы с самого начала задумали открыть цех пошива меховых изделий без цеха обработки сырья?

Он хмурится, пытается вспомнить, потом решительно говорит:

- Нет, почему же... Идея цеха возникла не сразу. Ее подсказал нам кто-то со стороны, когда мы уже начали строить зверобойку, но вот кто? - убей бог, не помню. Скорее всего, кто-то в Минрыбхозе. Конечно же, я рассчитывал, что у нас будет и свой цех обработки, но потом меня убедили, что он вовсе не нужен, гораздо выгоднее обрабатывать шкуры на стороне, и я согласился. Ведь я им в общем-то не занимался, все силы были брошены на зверобойку в Чапоме. И я совсем не хотел расширять производство меховых изделий, чтобы выходить с ними на рынок - только для собственных нужд, для колхозов, МРКС, для севрыбовского начальства... А почему это вас заинтересовало?

- Простое любопытство. И еще один вопрос, если позволите. Кто вам рекомендовал Бернотаса директором МКПП?

Гитерман отвечает не задумываясь:

- Немсадзе.

- А Куприянова?

- Бернотас. Это вам что-нибудь говорит?

- Еще не знаю. Впрочем, скорее всего, к вашему делу это не имеет никакого отношения...

Теперь мой путь лежит в Ленинград, где меня ждет Стрелков.

Все недолгое время полета я размышляю о будущем северных рыболовецких колхозов. Никто не мог мне сказать что-либо определенное об их судьбе - ни Каргин, ни Голубев, ни Мурадян, ни Савельев, у которого в Ура-губе мы побывали вместе с Георги. Всех согревали надежды на какую-то новую, лучшую жизнь, связанную с перестройкой, с какими-то новыми отношениями между колхозами и государством; и все испытывали сомнения в том, что из этого получится, потому что слишком часто подобные перемены приводили к еще худшему результату.

Но главное, никто не знал, что делать и как делать.

Хотя со всех областных и даже районных трибун призывали к инициативе и перестройке жизни и работы, ничего конкретного сделать было нельзя, потому что сама жизнь от начала и до конца определялась старыми законами, постановлениями и инструкциями. Их никто не отменил. Получалась та самая "демократия без фондов", о которой говорили Каргин и Голубев. Все это вызывало огромную путаницу и неразбериху, само же дело пробуксовывало на месте: "пары" не находили поршня, который могли бы толкать, и маховик крутился вхолостую. Вот почему, собираясь из Мурманска в Ленинград, а потом в Москву, я, с одной стороны, как и все, испытываю чувство надежды и радости, что провозглашена долгожданная свобода хозяйствования на принципах демократии, а с другой стороны, вижу, что ничего не изменилось и жизнь бежит по прежней накатанной колее, подпрыгивая на кочках и кренясь на ухабах, которые становятся все глубже и все круче...