Игорь Адамацкий - Утешитель

• Название: Утешитель
• Автор: Игорь Адамацкий
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

---

– Разлетаемся, голуби, – говорил он с обидой, – по странам и континентам, и в этом есть некий закон. Везде, друзья, простите меня за нравоучительность, везде действует один закон – закон двух шаров, белого и черного. Они в руках каждого человека. Белый – добро, черный – зло. Выпускаешь любой, и шар этот катится по свету, обрастая добром или злом, как снежный ком, и возвращается к своему владельцу. Друзья мои, не выпускайте черный шар из своих рук.

Прощаясь, Марина трижды поцеловала шефа и К. М., шепнула:

– Прощай, чудик. Береги свою девочку. Если она захочет улететь на своем дурацком космоплане, не удерживай. Она – птица.

– Знаю, – отвечал К. М.

– Я тебя буду помнить всегда. Я знаю, мы не встретимся.

– И я не забуду.

– Вот и все, – сказала Марина, – прощайте, мужики.

Она отвернулась и, придерживая у плеча ремень сумки, ушла не оглядываясь, освобожденно легкая.

17

…она спотыкаясь овалами скорбных колес на подъемах легка и на спусках неосторожна перегружена дико сверх меры наперекос то влачится едва то вперед кандыбачит безбожно телега любви моей доверху полная скарбом стихами и прозой и прочей такой ерундой я с детства как помню таскаю ее за собой сначала играючи резво олень молодой с годами с трудом безысходно не веруя в отдых хотел облегчить и уменьшить постылую ношу товар распродать залежалый совсем по дешевке и думалось жаждалось хватит достаточно брошу у края дороги на вынужденной остановке продать не случилось и бросить не довелось телега скрипит и толкает меня на авось и я на дорогах твоих безрассудно крутых от страха раздавленным быть отупел и притих ты шествуешь рядом командуешь важно и строго как будто твои и телега и я и дорога приют твой далекий мираж твой недостижим невиданный огнь пламенеет над ним…

– Милый, давай говорить глупости. Ты очень станешь грустить, когда я улечу?

– Не улетишь. Ваша конструкция развалится в трех метрах над землей, и вы ушибетесь.

– Не развалится. Я знаю, не развалится.

– Тогда я стану скучать и грустить, и горестно плакать, стеная оттого, что мне одиноким жить и что я лишился рая. В шалаше.

– И я буду плакать там, наверху. А потом я вернусь, и у нас откроется такая же долгая ночь, как эта, и я тебе стану рассказывать, что я видела и узнала, а ты будешь недоверчиво ахать и удивляться. Мне кажется, все в жизни должно быть не так, как сейчас. В нежизни – так, как сейчас. И мы силимся выйти в иную чтойность и всякий раз наталкиваемся на слепую веру, себялюбие и всеобщность лжи.

– Слышу П. П. в твоих речах. От зауми отупел и зачах.

– Да, это она подкармливает меня космической философией и теорией внеземного общения.

– Могучая бабуся. А чему еще она тебя учит?

– Теории любви.

– Ого! Мы должны ей экзамен сдавать?

– Нет, она поставит зачет автоматом. Понимаешь, любовь – это женственность мужчины и жертвенность женщины. Раньше я ничего об этом не знала. И если в тебе нет ни капельки женственности, а во мне нет жертвенности ни на четверть столько, тогда у нас, прости, милый, никакой любви быть не может.

– Черт побери, что же делать?

– Не знаю, милый. Мне тоже страшно стало, когда я это выяснила. И я жертвовать не знаю как.

– Про это я тебе расскажу. Допустим, существует некая женщина, скажем, ты. Сначала мы ее слегка целуем…

– Ты говоришь «мы». Разве ты со мной не один?

– Это фигуральное «мы». Сейчас во мне символизировано наличное мужское население планеты.

– И негры?

– Что за глупости! Ты же видишь, я белый мужчина.

– Не вижу, у меня глаза закрыты. А где поцелуй?

– Извини, прелесть моя, вот он, легкий и ненавязчивый. Как мотылек на лепесток. Боже, какие свежие губки! Ты их пастой не смазываешь?

– Конечно, нет. Натуральная кожа. Еще одного мотылька, пожалуйста, а то прежний улетел. Это уже начинается жертва?

– Нет, это пока вопрошание богов.

– Тогда вопроси их еще разок. Спасибо, милый. Они, наверное, оглохли. Попробуй громче. Как хорошо. Но они все равно безответны. Давай вместе. Наконец-то. Я их слышу, милый. Они требуют немедленной жертвы.

– Милый, я успею до рассвета принести еще одну жертву?

– Конечно, и не одну.

– Богов там много?

– Как кур на насесте. И каждой требуется жертва.

– И богиням?

– Им в первую очередь. Иначе начнут скандалить.

– Тогда я спокойна. Все-таки с богами надо быть в хороших отношениях, мало ли что. Одного мотылька, пожалуйста. А это вопрос вдогонку первому. Нет, милый, подожди, ответа пока еще не было.

– Хорошо, тогда пусть они подумают.

– Тише… Так и есть. Да слышу, слышу! Милый, боги опять требуют жертвы… Ты устал?

– Нет, свеж и бодр, как утренняя заря.

– Милый, там все куры спят?

– Одна пестренькая не спит, ждет своей жертвы.

– Тише… Чайки кричат.

– Зачем ты хочешь с ними улететь?

– Это они со мной. Я – домой, они – в гости. Ты слышишь? И пестрая курица квохчет.

18

Невеселые это были дни. Жара стояла библейская. Розовое в сиреневой дымке утреннее солнце к полудню раскалялось до белизны. Птицы прятались, а люди одуревали. Все чего-то ждали. То проносился слух, что расплавленная мантия Земли остывает с большей, чем обычно, скоростью и, значит, можно предполагать, начнутся стереомагнитные и парагравитационные тайфуны и еще неизвестно, когда это кончится и зачем; то просачивалась абсолютно достоверная информация, будто в городе участились случаи непорочного зачатия, а это знаете к чему может привести; то утверждали с пузыристой пеной на губах, что в новых районах города появились будто бы необычайные животные – помесь козла и суки, козлопес, и это, конечно же, сущий бред, потому что козы в городе жить не могут – либо задыхаются от выхлопных газов, либо проваливаются в открытые канализационные люки; еще говорили, что по ночам по улицам бегают друг за другом два бесшумных трамвая, и когда их пытались остановить, эти вагоны тут же ускользали в четвертое измерение; потом какой-то шутник установил, что местная газета выходит одна и та же, только под разными номерами; потом кто-то пустил слух, что на рынках южане продают северянам фрукты по себестоимости, и тогда люди сбежали со службы и бросились на рынки, и был шум ужасный, потому что слух про грузин был, мягко говоря, нехороший и отвратительный, а доверчивые клюнули на него, и всем было стыдно, потому что чуть не задавленный оказался вовсе осетин, а это другое дело. Невеселые это были дни, но интересные. Все чего-то ждали, но никто не знал, чего ждут другие, и потому люди говорили мало, а больше слушали.

Начтов, проговорившись ненароком, что намеревается основать экспериментальную коммуну в районе Тунгуски, целыми днями и вечерами пропадал то у геологов, то у этнографов, кто из них остался в городе, и когда к ночи появлялся дома и все-таки поднимал телефонную трубку, то голос его был усталым и сонным.

– Что-нибудь новенькое, голубчик? – спрашивал он.

– Ничего не случилось, – отвечал К. М., – но вы куда-то исчезли, шеф. И вообще: я перестаю понимать, что происходит?

– А что происходит? – удивлялся Начтов. – Ничего не происходит. Все нормально. Вот если придет аналитик, тогда да. Как Маша себя чувствует? Вот и прекрасно. Девочки работают? Замечательно. Ты ими руководишь? Ну и славно. Старайтесь дальше так же. Не позволяй им распускаться и сам не распускайся. Побольше выдумки, юмора.

– Наш учебник, шеф…

– Какой учебник? – добродушно смеялся Начтов. – Ах, этот… «Теория и практика утешения»? Ну что ж, эта проблема зреет. Только, дорогой мой, я как-то утратил острый интерес к этой проблеме. А на тупом интересе что вырастает? Правильно. Ты прости, но, видимо, придется тебе самому. Попробуй увлечь девочек. Пока у них энтузиазм не увял. Кстати, тебе привет от Марины. Она вчера звонила из Милана. Подняла меня к телефону в три часа утра. Оказывается, познакомилась с каким-то богатым красавцем-бразильцем и собирается за него замуж. Просила благословить. С ее умом для бразильца это смертельный номер. А жена из нее выйдет славная, и напоказ, и для домашнего пользования, – прохохотал Начтов.

– Учебник…

– Так мы ж договорились? У тебя самого ума – полные закрома. Ты этот учебник вылепишь играючи, в паузе между двумя пульками преферанса. Не обижайся, дорогой, я сейчас страшно устал, и завтра день предстоит суматошный. Через неделю мне вылетать на место, а дел – выше головы…

– Возьмите меня и Марию в свою коммуну.

– Тебя нельзя брать сразу, – смеялся Начтов, – ты испорчен городской цивилизацией и разбалансирован социальным воспитанием. Через год мы можем вернуться к этой теме…

П. П. и сумасшедший изобретатель были заняты целыми днями. С утра они хлопотали вокруг и внутри своей дикой конструкции, которая незаметно и неспешно выросла метров на двадцать, а вечерами допоздна засиживались в библиотеке. Из ближайшего недолга тихо подползла разлука и отчаяние, К. М. чувствовал это, и Мария не отпускала его ни на шаг.