Виктор Конецкий - Некоторым образом драма

• Название: Некоторым образом драма
• Автор: Виктор Конецкий
• Издательство: Советский писатель Ленинградское отделение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00569-2

Новая, можно сказать «сухопутная», книга Виктора Конецкого состоит из трех частей. В пьесе для чтения, которая дала название всей книге, две иностранки являются в СССР для розыска могил предков, а находят многих живых родственников, которые до этого не знали друг о друге… Герои двух первых частей «непутевых заметок» – известные писатели Ю. Казаков и В. Некрасов.

---

Маня. Да, спасибо, здоров… Только немного встревожился, когда этот могильщик приехал. Он с минуты на минуту будет.

Просыпается Ираида Родионовна, зевает, трет глаза.

Ираида Родионовна. Хорош цветик! Личность твоя, дите ласковое, белая – живи долго!

Маня. И что за народ? Увидят – и все, как один: «Ах, как выросла!», «Ах, какой цветик!» С души прет! Что ж, мне не расти и не расцветать прикажете, что ли?… Дядя Данила, это и есть наша новая родственница?

Данила Васильевич. А черт ее знает.

Ираида Родионовна. Такой старой, милая, как я, только дедушка не внук.

Маня. Мороженого хотите, баушка?

Ираида Родионовна. Давай, милая, побалуюсь. В ём, верно, сахарин один, а то от диабету лечусь. (Опять засыпает.)

Маня. Дядя Данила, вы бы убрали куда подальше Мону Лизу. Папка ее увидит – опять психанет, и у вас контакт не получится, а мне расхлебывать.

Данила Васильевич. Не делай из мухи слона… Хотя… Ты, конечно, права. Лучше снять ее к чертовой матери. Займись-ка вот. Может, тогда перестанешь мороженое лизать. Терпеть не могу, когда девицы мороженое лижут!

Маня (продолжает лизать мороженое). У вас, дядя Данила, тоже нервы пошаливают.

Данила Васильевич. Прости, Маня. Мне статью сдавать, а тут… Как у отца с работой? Пишет что-нибудь или у пустого холста сидит?

Маня пододвигает к стене книжную стремянку, забирается на нее и начинает снимать Мону Лизу.

Маня. Талдычит все, что если Андреа Верроккьо, увидевши себя превзойденным работой ученика, бросил живопись, то ему и подавно…

Данила Васильевич (продолжает печатать на машинке). «Длительные вспышки в атмосфере Венеры, схожие со знаменитыми зелеными лучами на нашей планете, объясняются Н. А. Козыревым большой рефракцией…» А кто этот Андреа Веррокьо?

Маня. Учитель Леонардо.

В холл входит Василий Васильевич, тщательно вытирает ноги о коврик и пытается закрыть зонтик, который не закрывается. Василий Васильевич невольно слышит последние фразы и болезненно морщится. Так и не справившись с зонтиком, входит в кабинет.

Василий Васильевич. У тебя двери нараспашку! Можно подумать, в доме покойник! (Смеется.)

Данила Васильевич (заметно пугается). Типун тебе на язык, Вася!

Василий Васильевич. Шучу-шучу! Выглядишь ты превосходно. И тебе идет седина.

Данила Васильевич. Когда увидишь меня в крематории, тоже скажешь, что я выгляжу превосходно. Хватит дурака валять. Если заявился сюда сам, то что-то знаешь из происходящего? Какие у нас иностранные родственники?

Василий Васильевич. Ничего я не знаю. Скоро Варвара приедет. Вот она что-то знает. И какие-то письма у нее есть. Всполошилась Варвара и оживела – прямо двадцать лет скинула. Но мне ничего говорить не стала. Только нам обоим… тайны семейных глубин…

Данила Васильевич. Прости, брат, но какая это Варвара?

Василий Васильевич. Так у нас одна двоюродная сестра и осталась на свете – дочь младшей сестры мамы, тети Лизы. Ты и ее забыл?

Данила Васильевич. Я думал, она…

Василий Васильевич. Свинство, брат, свинство. Жива она, жива курилка! Ослепла только. В прошлом году еще солнце видела на просвет, а сейчас – ничего.

Данила Васильевич. Ну, я рад, рад, что она жива… А… как же она живет-то, если слепая? Одна?

Василий Васильевич. Она с Бертой Абрамовной сосуществует. Они боевые подруги, вместе на фронте были.

Данила Васильевич. Деньгами ей помочь не надо? Действительно, свин я порядочный, совсем от земной действительности оторвался!

Василий Васильевич. Деньги никому не помешают. Только она не возьмет. Она самостоятельность любит. Два раза в неделю массажисткой работает. На дом к ней больные приходят. У слепых особая чувствительность в пальцах, а у арфисток на пальцах мозоли. Слушай, Даня, а где портрет?

Данила Васильевич. Какой? Нет здесь никаких портретов!

Василий Васильевич. Да я не про Джоконду! Я про свой портрет.

Данила Васильевич. Твой? Подожди минутку – у меня голова кругом…

Маня. Папа спрашивает про тот портрет, который он писал. Там баба Надя в вечернем платье у рояля.

Данила Васильевич. Ах, про этот! Маня, если не трудно, посмотри за книжными стеллажами…

Василий Васильевич. Нашел местечко! Лучшая моя работа, она еще в Прадо и Лувре мерцать будет!..

Данила Васильевич. Нет-нет, не за стеллажами! В темной комнате, где экспедиционные вещи хранятся. Боюсь портретов, даже когда они прямо в глаза не смотрят. Манечка, если тебе не будет трудно, принеси его… И когда у нее мороженое кончится?

Василий Васильевич. Какое тебе дело до мороженого моей дочери? Заведи свою, тогда цепляйся! Мать в чулан засунул, а? Дать бы тебе оглоблей по шее! Суслик венерический!..

Маня. Папа! Папочка! Успокойся! У тебя уже руки трясутся! И чего ты взъелся? Здесь же не Прадо, не Лувр и не Третьяковская галерея, чтобы твои шедевры развешивать! (Уходит за портретом.)

Данила Васильевич. А чего у тебя, действительно, руки трясутся?

Василий Васильевич. От бешенства. Такое дурацкое дело! Иду, понимаешь, по Большому к Варваре. Там, у «Сатурна», книжный лоток. И такой гадко-мерзкий старикашка торгует. Вечно одергивает покупателей, которые еще хуже него одеты. Хоть и торопился, а нос в какую-то книжку сунул, листаю, вижу там какое-то обо мне упоминание – редчайший случай! А денег купить – нет… С собой нет… Старик мне: почему книгу в перчатках трогаешь? А ну сыми перчатки! Я ему про то, что люди ценные вещи голыми руками не трогают; в перчатках, говорю, живодер-хирург-паталогоанатом будет тебе харакири в морге заделывать. Старикашка пытается у меня книгу выхватить. Окружающие мещане в помощь ему на меня бочку: невежда, сыми перчатки, руки грязные, немытые – вот и считаешь, что в перчатках чище; наехали с дяревни, книги пачкают и те де. Я молчу, книгу листаю, ищу: вдруг где в примечаниях еще мое имя сверкнет. Рядом здоровенный тип сопит и вдруг цедит мне, ты, мол, говорит, хулиган и дерьмо. Усы седые, ежиком, авоська с тортом, под шестьдесят, но крепкий, этакий енерал или полкаш в отставке на больших хлебах. Я сквозь душу его «хулиган и дерьмо» процеживаю, раздумываю: обижаться всерьез или нет? А продавец изловчился и – хвать у меня книгу. Енерал заторже-ствовал: «Правильно! Так этих фулиганов учить надо! Видите, люди добрые, я его дерьмом обозвал, а он только утерся!» У меня правая рука-то больная: вчера раму сколачивал и гвоздем из пальца клок вырвал, потому, между прочим, и в перчатке. Н-да, смотрю я на полкаша – здоровенный питекантроп, рожа упитанная, гладкая. И вдруг, брат ты мой любезный, ловлю себя, что боюсь! Боюсь, как бы он мне, если по рождению человек смелый, в рожу первый не звезданул – больно уж позорно в мои годы на публике в осеннюю лужу шлепнуться. Ну, а дальше, сам знаешь. Мы с тобой, конечно, не герои, но и пугать нас долго нельзя…

Данила Васильевич. До чего же мы с тобой в чем-то похожи!

Василий Васильевич. Кое в чем мы, братец, ясное дело, похожи. Помнишь, как пацанами друг за друга заступались? Спиной к спине станем и в девятом проходном дворе насмерть от шпаны отмахиваемся…

Данила Васильевич. Да… а потом дома между собой продолжаем – до полного изнеможения, пока мать с работы не вернется… Ладно, дальше валяй.

Василий Васильевич (берется за голову). О чем я? Ах да, о Леонардо?… С молодости страсти уже владели мною. Страсть к живописи, она была мучительнее и упоительнее любовного томления. И – заскок-с! Да-с! Заскок-с! Мона Лиза! Прекрасное лицо этой женщины… Ужасная улыбка, полная отчужденности… Мне нужен был… Я должен был вполне овладеть ею! И для того должен был иметь ее профиль, профиль ее лица! Я! Я первый должен был свернуть эту ужасную физию на сторону!

Данила Васильевич. Опять, Василий, делаешь из мухи слона! Успокойся за ради бога. Ну, не приходит же мне в голову заставить планету Венеру вертеться в другую сторону, ежели я ею обладать хочу!? А что ты дальше с полкашом сделал? Врезал ему?

Василий Васильевич. Поволокли бы в участок, а за таких отставников… Да и ты, знаю, ждешь. Нет, не врезал, наоборот, вдруг меня на вежливость и выдержку повело. Я енералу говорю, уважаемый гражданин, прошу вас, давайте адресами и именами обменяемся, чтобы выяснить потом без спеха и лишних зрителей наши личные отношения. Я, говорит, общаться с хулиганом, нахалом и хамом не собираюсь. И поворачивается своей широкой спиной, идет по своим делам, тортом в сетке помахивает. Я за ним. Он головы на две меня выше. Вежливо и выдержанно говорю ему в спину: «Глубокоуважаемый товарищ, я ведь от вас не отстану, я вас день весь следить буду, выслежу и адрес узнаю, и фамилию вашу. Я ведь вор в законе». Он: «Отстаньте! Я милицию позову!» Очень, говорю, хорошо, именно милиция меня и устроит, вы нецензурно выражались на улице, а я не только вор в законе, но прямое отношение к печати имею, послезавтра, говорю, вы о себе фельетон в газете прочитаете. А у меня, действительно, старая визитка есть, когда я еще в «Вечёрке» гравюрки мазал. Он молчит, но я по спине вижу: насторожился, чинопочитание-то всякое в них на века вбито. Эге, думаю, доведу гада до инсульта или инфаркта…