Урсула Ле Гуин - Толкователи

• Название: Толкователи
• Автор: Урсула Ле Гуин
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-01760-7

Новый роман «Хейнского цикла». Цивилизация планеты Ака была не слишком развита технологически, но, с помощью Земли, сумела ускоренно перестроить свою экономику. Однако, научно-технический прогресс извне дорого обошелся аканцам.

Героиня романа Сати, одна из всего четырех неаканцев-Наблюдателей на этой планете, покинула Землю и Экумену ради изучения схожести тоталитарных правительств Юнистов на Земле и Корпорации на Аке. Вскоре она обнаруживает, что за время ее путешествия к Аке, новый режим планеты полностью подавил все традиционные культуры во всех регионах Аки. Не только были изгнаны разнообразные религиозно-философские системы, уничтожены книги и библиотеки, но даже разнообразие диалектов было сочтено антигосударственным. Сати неожиданно оказывается чуть ли не единственным существом на планете, умеющим читать на языке, на котором создавали тексты всего лишь одно поколение аканцев назад. Но за пределами больших городов Толкователи-мазы пытаются сохранить древнюю культуру своего народа.

Большую часть романа «The Telling» составляет авторская речь, с относительно малой долей активного действия, и даже необходимые события в ней чаще всего происходят «за кадром». Благодаря великолепным познаниям Ле Гуин в антропологии, ей удалось построить полноценное, необычайно интересное общество, выдерживающее анализ на нескольких уровнях, пусть оно и кажется внешне очень простым.

Награды: «Locus» — 2001, «Endeavour Award» — 2001 (разделил 1 место); выдвигался на «Seiun» — 2003;

Издания: 2003 г., 2008 г.

---

Толкователи

В тот день, сделав свой первый шаг по жизненному пути, я совершил и свою первую ошибку, но с тех пор мудрость я обретал, следуя лишь этим путем.

«Махабхарата»

Глава 1

Если Сати удавалось вернуться на Землю днем, то она всегда оказывалась в родной деревне. А ночью — всегда в индийском квартале Ванкувера, на территории, принадлежащей Экумене.

Желтая бронза, желтый порошок куркумы, оранжевый рис, приправленный шафраном, рыжие бархатцы, неяркая золотистая дымка у западного края неба, просвеченная лучами заходящего солнца пыль над полями, которая, впрочем, бывает порой цвета красной хны, или страстоцвета (его называют еще пассифлорой), или даже цвета подсохшей крови — все это цвета индийского краснозема… Все теплые цвета солнечного спектра, все радостные краски солнечного дня… И слабый запах горящей в очаге асафетиды. И монотонная, точно журчание ручейка, беседа тетушки с матерью Моти на веранде. И темная рука дяди Харри, неподвижная на белом листе бумаги. И добродушные свинячьи глазки слоноподобного Ганеши. Чирканье спички, и густой серый завиток ароматного дыма, чудесный запах которого разливается вокруг и тут же исчезает. Запахи, зрительные образы, отзвуки — все это мгновенно вспыхивало и гасло в ее душе, в ее памяти вне зависимости от того, что она делала — шла по улице, ела, отдыхала от невыносимого опустошающего шума неовизоров, в экраны которых она обязана была пялиться целыми днями и под совсем иным солнцем.

А вот ночь повсюду, на любой планете, одна и та же. Ночь — это всего лишь отсутствие дневного света. И ночью Сати всегда оказывалась там, в родной деревне. И это был не сон, нет; не сон! Напротив, в эти минуты она всегда бодрствовала, еще не успев заснуть или проснувшись среди ночи, встревоженная, напряженная, не в состоянии снова уснуть. И какая-нибудь сцена сто раз виденного, такого знакомого спектакля начинала разворачиваться перед нею — не милыми сердцу мимолетными фрагментами, а целиком, в деталях, в четких границах времени и пространства. И стоило этим воспоминаниям начаться, и она уже была не властна над ними, не могла остановить их. Приходилось дать им полную волю, пока они сами не оставят ее в покое. Возможно, это было некое наказание свыше, как у описанных Данте любовников в аду: вечно помнить о былом счастье. Но тем любовникам повезло: они-то помнили о былом счастье ВМЕСТЕ.

Дождь. В ту ее первую зиму в Ванкувере все время шли дожди. Небо давило свинцовой тяжестью, грозило буквально рухнуть на крыши домов, сплющивало даже огромные черные горы, вздымавшиеся, казалось, прямо за городской чертой. А на юге поблескивала рябая от крупных капель дождя серая вода Пролива, на берегу которого стоял когда-то старый Ванкувер, ушедший под воду много лет тому назад, когда вдруг резко поднялся уровень моря. Черный асфальт на улицах был покрыт блестящей коркой из-за постоянного мокрого снега и дождя. И постоянно дул ветер, заставлявший Сати скулить, как собака, съеживаться в комок и дрожать от страха и странного возбуждения, так свиреп, безумен и страстен был этот холодный ветер, прилетевший прямо из Арктики и принесший сюда ее ледяное дыхание, дыхание «белого медведя», как здесь говорили. Ветер насквозь пронизывал тонкое пальто Сати, но уж сапоги-то на ней были теплые, хотя и довольно безобразные — огромные черные сапоги из какого-то синтетического материала, в которых она, не глядя под ноги, шлепала прямо по лужам, ибо знала, что скоро будет дома. Странно, но эти ужасные, холода даже давали ощущение некой всеобщей безопасности: люди спешили по улицам, словно не замечая друг друга; все их чувства — ненависть, страсть, любовь — были как бы заморожены. Но Сати, в общем, нравился Север с его холодом и вечным дождем, нравился этот прекрасный угрюмый город.

Тетушка, правда, выглядела здесь совсем крошечной и какой-то эфемерной, похожей на случайно залетевшего в комнату мотылька. Красно-оранжевое хлопчатобумажное сари, тонкие бронзовые браслеты на хрупких, точно лапки насекомого, запястьях. Их соседями здесь были в основном индийцы и индо-канадцы, но тетушка и среди своих соплеменников выглядела чересчур маленькой и хрупкой, чересчур непохожей на всех остальных, чужеродной, неуместной. Даже улыбка у нее была нездешняя и почему-то все время извиняющаяся. И в Ванкувере тетушке все время приходилось носить чулки и башмаки. Только когда она готовилась ко сну, Сати снова могла увидеть ее маленькие коричневые ступни, обладавшие, казалось, совершенно независимым нравом и всегда прежде — там, на родине, в деревне, — бывшие такой же видимой и заметной частью самой тетушки, как ее глаза и руки. А здесь ей приходилось засовывать свои непокорные ступни в какие-то жесткие кожаные футляры — все равно что ампутировать их! — из-за этого проклятого холода. Поэтому тетушка старалась ходить поменьше, да и ходила гораздо медленнее, не бегала, как прежде, не хлопотала по хозяйству, не суетилась на кухне. Чаще всего она сидела у электрокамина в гостиной, завернувшись в старенький вязаный шерстяной плед, точно бабочка, вернувшаяся в свой кокон и невольно уходившая все дальше и дальше из этой жизни.

К своему изумлению, Сати обнаружила, что теперь гораздо лучше понимает мать и отца, которых почти не знала до пятнадцати лет, чем тетушку, хотя прежде, забравшись к ней на колени и заключенная в кольцо ее теплых рук, она обретала истинный рай. Впрочем, было очень приятно «открыть» для себя и собственных родителей; Сати восхищалась добродушным остроумием матери, ее смекалкой, ее высоким интеллектом; ей доставляли истинное удовольствие неумелые и застенчивые попытки отца показать ей свою любовь.

Разговаривать с родителями на равных, как взрослая, и знать при этом, что тебя по неведомой причине воспринимают как возлюбленное дитя, было удивительно легко и приятно. Они беседовали обо всем на свете. Они познавали друг друга. А тетушка тем временем как бы превращалась в тень, ссыхаясь, тихо ускользая от них в иную страну, и делала это так тихо и деликатно, что казалось, она никуда уходить отсюда и не собирается; но она уже уходила — назад, в родную деревню, к могиле дяди Харри.

Пришла весна, и вместе с ней пришел страх. Солнечные дни вернулись на Север и были такими длинными и бледными, точно внезапно вытянувшийся, худющий подросток; серебристое призрачное сияние окутало город. Вдоль улиц цвели маленькие розовые сливы. И тут Отцы-основатели объявили, что договор, заключенный в Пекине, противоречит доктрине «Одна судьба» и его следует аннулировать. А потому границы всех национальных поселений следует открыть, а проживающим в них людям дать возможность обрести Истинный Свет, очистив тамошние учебные заведения от неверия, преступного инакомыслия и прочей смуты. А особо упорствующих грешников подвергнуть насильственному переучиванию.

Мать каждый день допоздна пропадала на службе в Министерстве связи и домой возвращалась мрачная. Это последний удар, говорила она; в следующий раз нам просто некуда будет идти — только в подполье.

В конце марта эскадрилья бомбардировщиков, посланных Святым Воинством, вылетела из штата Колорадо в штат Вашингтон, и четыре часа подряд самолеты один за другим сбрасывали бомбы на Библиотеку, превращая в прах долгие века истории, миллионы книг. Вашингтон — это, конечно, не индийский квартал в Ванкувере, и все же прекрасное старинное здание Библиотеки хотя и стояло по большей части запертым на замок и тщательно охранялось, но все же никогда никаким нападениям не подвергалось; оно уцелело, выстояло, несмотря на все войны, Депрессию, революцию и прочие политические волнения. И вот в тот день оно было разрушено: наступала эпоха Чистки. Главнокомандующий Святым Воинством назвал варварскую бомбежку Библиотеки «воспитательной акцией». Существования было достойно только одно Слово, только одна Книга! Все остальные слова, все остальные книги несли тьму, заблуждения, порок. «Да воссияет господь!» — кричали летчики в белой форме и солнцезащитных очках-масках на пороге церкви в Колорадо-Бейз и старательно поворачивались лицом — будучи в своих масках практически лишенными лица — к кинокамерам и поющей, раскачивавшейся в экстазе толпе. «Сотрите с лика земли грязь и мерзость, и да воссияет господь!»

Однако новый Посланник Экумены по имени Далзул, прибывший в прошлом году с планеты Хейн, все чаще беседовал с Отцами-основателями. Они даже допустили его в Святилище. Лицо Далзула смотрело отовсюду — с экранов неовизоров, со стен домов, на которых светилась голографическая реклама, с сайтов в Интернете, со страниц журнала «Меч господень». Вдруг заговорили о том, что главнокомандующий Святым Воинством вроде бы вовсе и не получал никакого от Отцов-основателей приказа стереть с лица земли Библиотеку в Вашингтоне. Это была просто ошибка, но не самого главнокомандующего — Отцы-основатели не совершают подобных ошибок! — а пилотов, проявивших чрезмерное религиозное рвение и в какой-то момент ставших неуправляемыми. И вот из Святилища донеслась весть о том, что Отцы-основатели приняли решение: виновные должны быть наказаны. Пилотов вывели на площадь и перед строем, в присутствии многочисленной толпы, под стрекот кинокамер публично лишили воинского звания, оружия и белоснежной летной формы. А потом они, простоволосые, покрытые позором, еще долго стояли передо всеми, пока их не увели — на перевоспитание.