Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #10

• Название: Журнал Наш Современник 2006 #10
• Автор: Журнал Современник
• Жанр: Публицистика

---

Русская литература и журнал “Наш современник”

В советское время писатели всех народов великой страны по праву считались привилегированным сословием. В их распоряжении было всё нужное для литературной судьбы и житейского благополучия — издательства, гонорары, Дома творчества, различные материальные льготы, радио, телевидение. Всего не перечислишь. С ними считалась власть. У них были миллионы грамотных, умных, образованных читателей. Не знаю, как сейчас живут грузинские, молдавские, таджикские и прочие “инженеры человеческих душ” из молодых государств, существующих на ещё дымящихся обломках Советского Союза, но русские писатели в большинстве своём живут одной жизнью с массой обедневшего народа…

Чья-то горькая шутка советского времени — “вышли мы все из народа, как нам вернуться в него” — стала для них суровой былью. Не все, конечно, выдержали это испытание. Но высшая честь и хвала тому, кто выстоял. Писательские письма, которые мы публикуем, свидетельствуют о нынешней жизни русских писателей и о том, как они, несмотря на унижения, отчаяние, житейские мытарства, остаются солью нашей земли, её духовными подвижниками, её молитвенниками и отшельниками, её верными детьми. Превозмогая все тяжести нынешнего быта, они не теряют ощущения Бытия. Как говорится в народе, не было бы счастья, да несчастье помогло. Или, как сказал Александр Сергеевич Пушкин о русской судьбе, “так тяжкий млат, дробя стекло, куёт булат”.

Дорогой Станислав Юрьевич!

Тебя и семью твою поздравляю с Новым годом! И становится мне грустно-грустно… В детстве и юности — всё было наоборот. Было весело и разгульно, особенно когда я учился в деревенской начальной школе под Касимовом, в деревеньке Василёво, откуда родом знаменитый флотоводец адмирал Авинов. Но в детстве мы и не знали о таком флотоводце — сменилось несколько поколений со времён пушкинской эпохи. В наших местах, неподалёку от Оки, много оврагов, глубоких, диких. Помню, старшие пугали нас: за орехами не ходите — в оврагах дезертиры прячутся, убьют, на костре зажарят. У нас в самом деле был один такой дезертир — дядя Вася Баракин. Всю войну, да и после войны долго сидел в подполье. Конечно, соседи знали, что Васька “подпольный”, но не выдавали. Его сыновья все подались в Москву. Как-то приехали в отпуск и говорят отцу: “Вылезай, отец, война давно кончилась, Сталин всех дезертиров простил, указ какой-то выпустил”. Но дядя Вася вылез на свет Божий спустя год после смерти грозного Иосифа. И я хорошо помню этот день: мы с ребятишками в корме дощаника сидели, ехали в луга копны возить. Именно в день сенокоса дядя Вася предстал перед сельчанами в большой лодке, где сидели в основном вдовы-фронтовички. Была могильная тишина. Помню, жуткий страх пронзил меня: я боялся одного — как бы женщины не кинулись на него, не побили бы до смерти; но незримой, непроницаемой стеной стояла тишина и как бы отгораживала нас от дезертира, своего, деревенского мужика, исхудавшего до прозрачности и снедаемого жгучим стыдом. Народ — молчал… Потом бабы сели за вёсла, и дощаник поплыл в луговое заречье.

Яркая картинка детства, когда было всё так интересно, какая-то зримая жизнь, исполненная великого смысла, таилась в моей душе. Жилось очень бедно, но вместе с тем был какой-то смысл в том, что мы живём. И живём не отдельно друг от друга, а кучно.

А какие были зимы, Стасик! Все зимы катались на колхозных санях. Где-то к полуночи забирались в конюшню и тайком вывозили сани, валились как попало и с бешеной скоростью неслись по склонам глубоких оврагов. Всякий раз ходил в “ряженых”, вывернув овчинный шубняк. Тётя Поля, у которой я жил несколько лет, очень любила меня, ведь я был сиротой: отец погиб на фронте, а мать со вторым мужем уехала в Сибирь, где они жили в посёлке несколько лет.

Поэтому тётя Поля стала мне второй матерью. Она умерла в 83-м году, а родилась в 1900-м.

А моя мама, дорогой Станислав Юрьевич, умерла в этом, високосном году. Похоронил я её, где она хотела, — на сельском кладбище, в тех местах, где прошли её детство и юность: кругом заросшие, пустынные поля, вымирающее село, окольцованное берёзами.

После ухода матери у меня в душе леденящая пустота. Вообще весь я сам как изо льда. Ни брата, ни сестры у меня нет, а семья тоже рухнула. Сын Серёжа окончил Лесотехническую академию, но по специальности не работает.

У него тоже очень качливая жизнь. В том году у него родилась дочка, скоро ей исполнится только первый годик.

Когда я женился на Гале (это было в 73-м году), то свидетелем в загсе был от меня — Глебушка Горбовский. Помню, как лихо катили мы с ним в выборгский Дворец бракосочетания. Какими мы были тогда молодыми, хулиганистыми и просто дурашливыми, и часто хмельными, особенно в те годы, когда Глеб жил на Пушкинской, в крохотной 8-метровой комнатухе, куда приходили избранные поэты, где бывал и Николай Рубцов. Бывало, бросишь коробок со спичками, он ударится в окно Глеба, покажется его лохматая тарзановская грива, кивнёт, гаркнет — и можно подниматься по жуткой лестнице с тонкими гнутыми перилами.

Когда откроется входная коммунальная дверь, то сначала проходишь мимо толпящихся газовых плит (их было штук 8), далее узкий коридорчик, где есть некрепкая, повизгивающая дверь, за которой Глеб и его вторая жена Анюта, впоследствии уехавшая в США.

На днях я звонил Глебу, поздравлял с Новым годом. В прошлом году он посвятил мне стихотворение, наполненное щемящей тоской, стихи, как глубокий и затяжной вздох, как будто их свет идёт с середины 60-х, когда мы ездили в геологические экспедиции.

Дорогой Стасик, звонил я в журнал, говорил с твоим Серёжей, я ему послал фото, где мы с ним фотографировались на есенинском празднике осенью этого года. Он сказал мне, что опубликовали моё письмо к тебе по поводу смерти Юрия Кузнецова.

Благодарю тебя за эту публикацию, за память о нашем замечательном друге, нашем русском брате. За всё то время, прошедшее со дня смерти Юры, читаю и перечитываю его книги, как когда-то буквально “болел” Николаем Рубцовым. И Толя Передреев тоже постоянно в душе. И всё вспоминается, вспоминается — каждый из них.

Стасик, живу я сейчас в касимовском доме, вернее, в избе, которую я когда-то (в 1956 году) помогал строить. Конечно, сейчас изба требует ремонта, как внутри, так и снаружи. Хорошо то, что вовремя провели газовое отопление, котёл спасает от холодов, а когда сильное похолодание — включаю газовую плиту. Но, дорогой Стасик, как жутко ночевать в избе, которая совсем недавно оглашалась живым голосом мамы, её образной речью, её песнями. Ах, Стасик, какие были у нас застолицы, особенно в середине 50-60-х годов, когда все мои родственники были живы. Все фронтовые песни были здесь перепеты. Я плакал от фатьяновских стихов, от стихов Твардовского и Есенина. С самого раннего детства русская песня, народный говор, как воздух, окружали меня, я ими дышал, они распаляли моё воображение.

В этой избе я написал первые стихи. Сейчас я переживаю состояние леденящее, когда “бездна пространства — и некуда деться”, как когда-то написал Глеб. Посмотри, милый Станислав Юрьевич, высылаемый цикл стихов.

Ещё раз поздравляю с Новым годом!

Твой Геннадий Морозов

Касимов

30.12.04 г.

Дорогой Станислав Юрьевич!

С огромным интересом прочитал Вашу новую публикацию “Вы мне надоели”, ещё раз восхитился мастерством, эрудицией и, главное, гражданским мужеством. Немного пожалел лишь о том, что не спел Вам по пути из Лесосибирска в Красноярск песню о “злых чехах” — у Сашки Бушкова, которого Вы процитировали, как-то куце и неточно. И почему — “пели в 70-х годах”? Её и сейчас поют. Даже у меня не бывает дружеского застолья, на котором бы я не затянул, а хор не подхватывал:

Отец мой был природный пахарь,

А я работал вместе с ним.

На нас напали злые чехи,

Село родное подожгли.

Отца убили с первой пули,

А мать живьём в костре сожгли.

Сестру родную в плен забрали -

И я остался сиротой.

Три дня, три ночи я старался,

Сестру из плена выручал.

А на четвёрту постарался -

Сестру из плена я украл.

С сестрой мы в лодочку садились

И тихо плыли по реке.

Но вдруг кусты зашевелились -

Раздался выстрел роковой.

Сестра из лодочки упала -

И понесло её волной…

Взойду я на гору крутую,

Село большое посмотрю.

Горит, горит село родное,

Горит отцовский дом родной.

Горит, горит село родное -

Горит вся родина моя!

Все двустишия-куплеты повторяются дважды, в той же “редакции”. Кроме последнего, где первый раз поётся, что “горит отцовский дом”, а второй раз — “горит вся родина моя!”. Как это сегодня актуально и современно звучит, верно?

Всего Вам доброго, главное, здоровья и новых купаний в Енисее, Дону и далее везде…

Остаюсь верным вашим читателем.

С искренним уважением

Александр Щербаков