Юрий Лощиц - Дмитрий Донской

• Название: Дмитрий Донской
• Автор: Юрий Лощиц
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Биографическое повествование, посвященное выдающемуся государственному деятелю и полководцу Древней Руси Дмитрию Донскому и выходящее в год шестисотлетнего юбилея Куликовской битвы, строится автором на основе документального материала, с привлечением литературных и других источников эпохи. В книге воссозданы портреты соратников Дмитрия по борьбе против Орды — Владимира Храброго, Дмитрия Волынского, митрополита Алексея, Сергия Радонежского   и   других  современников   великого   князя   московского.

---

И все-таки как оно стало возможным, это злосчастное «прихождение Тохтамышево на Москву»? Как проглядели, как попустили? Почему не дали врагу достойного отпора?

События августа 1382 года в летописях обрисованы на редкость подробно, и все же в их изображении остается какая-то вводящая в недоумение недоговоренность. Вдруг почти все Русское Междуречье с его хорошо отлаженной окской порубежной линией оказалось беззащитным, совсем как во времена Батыя или в годы какой-нибудь Дюденевой либо Неврюевой рати.

Принято говорить: русское воинство было ослаблено громадными потерями, понесенными на Куликовом поле. Да, это так.

При известии о приближении Тохтамыша среди князей и бояр возникли разногласия, которых Дмитрий Донской не смог преодолеть. Да, и это обстоятельство отрицательно сказалось на последующих событиях.

Сам Дмитрий Иванович срочно оставил Москву лишь для того, чтобы добрать ополчение в Костроме и попутных к ней городах. И это, безусловно, так.

Наконец, Москва пала якобы из-за мятежа посадских низов, из-за безвольного поведения митрополита Киприана, который в решительную минуту отбыл в Тверь, из-за слишком доверчивого поведения ее защитников, обманутых Тохтамышем. И это все, видимо, так. Но причины причинами, а всего ими не объяснить. В самом факте нашествия была своя несмываемая обида, и она осталась в исторической памяти надолго.

Осталась прежде всего потому, что беда случилась через два года после Куликовской битвы. Само это близкое соседство двух столь противоположных событий было оскорбительно для памяти о недавней победе и ее жертвах. Тохтамышево нашествие будто отшвыривало Русь в тот темный угол истории, из которого она с таким напряжением сил вырвалась накануне. Тут, что ни подробность, все будто твердило русскому духу: назад, осади, знай свое место!.. Или нашептывалось кем-то с ехидцей: вот видишь, не выйти тебе из заколдованного круга, и так будет вечно повторяться у тебя: разноголосица, разброд, всеразличный разгордяж, и потому только, что у вас — как это вы там говорите — своя своих не по-зна-ша...

Рассказывали: когда Тохтамыш достиг южных окраин Рязанской земли, князь Олег Иванович выехал к нему навстречу чуть не с хлебом-солью и проводил до самой Оки, и броды через Оку показал. А ведь с Олегом только недавно великий князь московский договор заключил о мире, и по тому договору Олег считался Дмитрию за младшего брата. Знать, впопад говорено: не верь, что на письме, измерь, что на уме. Доколе ж не верить-то?

После первых же вестей от разведчиков Дмитрий Иванович двинул к Оке ополчение. Тохтамыш не наползал, подобно Мамаю, он мчал. Надо было и к нему на сближение идти борзо. Но средь дороги что-то разладилось в княжом воинском совете, да так непредвиденно и грубо, что, похоже, и летописцы постеснялись уточнять, оставив нам только самое общее, хотя и красноречивое, конечно же, объяснение: великий князь московский «не ста на бой противу царя, ни поднял противу его руки, и силу розпустил, уразумев бо во князех и в боярех своих и в всех воиньствах своих разньство и разпрю, еще же и оскудение воиньства; оскуде бо вся Русская земля от Мамаева побоища за Доном, и вси Русские людие в велице страсе и трепете быша за оскудение людей».

Похоже, что на пути своем в Кострому Дмитрий Иванович Москву не навестил, а только разослал окрестным волостелям приказ: прятать скотину в леса, а людей отводить под защиту кремлевских стен. Кремль, знал он, неприступен. Кремль выдержит, а он сам до поры выждет, как выждет с другого боку братан Владимир, ушедший сейчас под Волоколамск с частью войска.

Тохтамыш идет на Москву наспех — так в свое время дважды подходил к ее стенам покойный Ольгерд. Хан не решился на длительную осаду — осень на дворе. К тому же московский посад — опыт Литовщины пригодился — сожжен заранее. В пустых волостных селах ордынцы прокорма не найдут, а с собой достаточных припасов не имеют. Зная же о двух княжеских ратях, скапливающихся слева и справа от Москвы, хан вынужден будет вести себя осмотрительней и вряд ли посмеет погромить малые подмосковные города.

Если удастся встретить Тохтамыша таким вот образом, то великий князь сбережет людей, и это главное. Для этого не стыдно и «трусом» себя показать, робеющим открытого ратного столкновения.

Но все получилось вопреки великокняжеской прикидке. И потому лишь, что на сей раз подвела его Москва.

Тохтамыш переправился через Оку и захватил опустевший Серпухов, когда в Москве начались беспорядки. За последние дни ее население возросло по крайней мере вдвое. В Кремль перебрались не только обитатели посадов, но и крестьянство подмосковных волостей. Все были возбуждены до предела: кто молился истово, кто радовался тому, что такое множество собралось для отпора, а кто и пошумливать начинал: князья где, где воеводы, на кого покинут народ?..

Неизвестно, какие бояре были оставлены великим князем на московское воеводство, но они явно не справились с поручением. Стихия безначалия бражилась среди горожан и беженцев, кое от кого и впрямь попахивало хмельным — медов на ту пору уже было накачено и наварено от нынешнего сбора и в подвалах запасено.

В Кремле находился тогда митрополит Киприан. Но он был тут лицом новым; те, кто знал его, говаривали о нем по-разному, а многие и совсем не знали. Так что его вразумления на толпу не очень-то действовали. Кто и ерничал: откуда, мол, сей Куприян, из каковских стран?..

Нетрезвое это дурашество обернулось открытым озлоблением, когда прослышали, что митрополит хочет покинуть Москву, как уже покинул ее кое-кто из обитателей боярских дворов. Киприан и впрямь настаивал, чтобы его выпустили из города, готовящегося к осаде. К нему решила присоединиться и великая княгиня с детьми. Такой Москвы она еще не знала и не на шутку была напугана всем увиденным и услышанным в последние дни.

Но среди горожан уже действовал уговор: никого из крепости не выпускать. Ворота железные держали на запоре. Стража бодрствовала у проездных башен. На тех, кто все же норовил прорваться, с вратных площадок швыряли чем ни попадя.

Киприану понадобилось все его умение убеждать, доказывать, угрожать, пока наконец он вместе с великокняжеским семейством не был выпущен. Из Москвы митрополит направился в Тверь, Евдокия с детьми — к мужу в Кострому.

Известно, что накануне появления у стен Москвы Тохтамыша в Кремль въехал «некоторый князь Литовский, именем Остей, внук Олгердов», и благодаря ему удалось поначалу наладить правильную оборону города. Известие это несколько загадочно. Кажется, ни в русских летописях, ни в литовских хрониках подобное княжеское имя более не встречается. Чьим сыном мог быть этот Остей — Андрея Полоцкого или Дмитрия Брянского, или еще кого-нибудь из старших Ольгердовичей? Впрочем, не легенда ли само «призывание» чужого князя к безначальному народу, в неуправный город? В русских летописях известен один-единственный Остей — московский боярин Александр Андреевич, младший брат Федора Андреевича Свибла, но вряд ли речь здесь идет о нем.

Итак, в Москве утвердилось некое подобие порядка, и ее жители, постоянные и пришлые, изготовились к обороне.

Ордынцы появились у стен Кремля 23 августа после полудня. Подошли они с напольной стороны и стали в благоразумном отдалении — «за три стрелища от града» — уточняет свидетель, то есть на расстоянии трех полетов стрелы. Вскоре малый отряд вершников приблизился к стенам, окликнули стоящих на забралах:

— Во граде ли князь Дмитрий?

— Нету его во граде, — отвечали сверху вроде бы даже с бахвальством.

Да, пожалуй, и без ответа можно было ордынцам догадаться, что великий князь отсутствует: очень уж возбуждены были и многошумны защитники города. Со стен трубили в трубы, дудели во всякие дудки и пищали, смеялись; некоторые явно были навеселе; иные озорники, порты скинув, показывали неприятелю срамные места, посылали царя ордынского куда подальше; а кто и плевался, сморкался вниз: соплей, мол, перешибем, отваливай...

Ордынцы внизу скалились раздраженно, помахивали саблями, рыскали кругом крепости семо и овамо, приглядываясь, примеряясь. Но к вечеру рать Тохтамыша куда-то попятилась от города, будто сообразили, что и подступаться бесполезно. Это еще прибавило веселья горожанам. Ночью многие пировали, по-хозяйски расположившись в боярских покоях, потчуя друг друга из серебряных ковшиков, из хрупких и витиеватых сткляниц.

Однако наутро чужая рать снова объявилась, и уже не только с напольной стороны, а отовсюду стояли ордынцы. Со стен посыпались стрелы, за первым второй жужжащий рой, но на излете мало причинили вреда опасливо отдаленным конникам. Те только саблями угрожающе помахивали. Били защитники города и из тяжелых самострелов и даже из «тюфяков», о которых принято считать, что это были первые на Москве пушки.