Юрий Лощиц - Дмитрий Донской

• Название: Дмитрий Донской
• Автор: Юрий Лощиц
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Биографическое повествование, посвященное выдающемуся государственному деятелю и полководцу Древней Руси Дмитрию Донскому и выходящее в год шестисотлетнего юбилея Куликовской битвы, строится автором на основе документального материала, с привлечением литературных и других источников эпохи. В книге воссозданы портреты соратников Дмитрия по борьбе против Орды — Владимира Храброго, Дмитрия Волынского, митрополита Алексея, Сергия Радонежского   и   других  современников   великого   князя   московского.

---

Так возникала новая деревня в один, два, редко в три двора, и несколько подобных деревень образовывали слободу. Чаще всего население деревни составляла одна-единственная семья.

Новосел укоренялся, обсматривался, примеривался к соседям-слободчикам, к хозяину-князю, к окрестным угодьям; земля рожала и так и сяк, но все же потом своим он ее орошал, кажется, не зря. Укреплялся пахарь духом, дети подрастали, бегали уже за сохой; он заводил трехполье: на одном клину озимое, на другом ярь, третий — черный пар, гуляет под озимь; налаживал колею к ближним и дальним — верст за десять — пожням; огораживал поля, пажити и стога от чужого беспастушного скота, да и от своей раздобревшей скотинки, также ходившей самопасом.

И смекал наконец, и свыкался с мыслью, что когда кончится срок слободской вольготы и придет ему пора входить в коло черносошной общины и платить, как и все, оброк, то ничего, потянет. Дело известное: одна сорока не знает оброка. И самого Адама из рая выгнали за грехи, велено ему трудиться в поте лица своего. Весь крестьянский мир из года в год тянет тягло, и вместе, миром-то, общиной, куда легче тянуть, чем самому. В черносошной княжеской общине и староста и соцкие не назначаются сверху, от князя, но выбираются на сельском сходе. Община старается не дать в обиду ни старожитного крестьянина, ни новичка, пришедшего со слободы. При спорах с соседями — будь то боярское или монастырское хозяйство — община умеет постоять за себя, за свою землю.

А иных пришлецов князь сажал не на землю, но определял при каком-нибудь угодье, промысле: соль варить, деготь жечь, муку на одноколесной мельнице молоть, снимать мед в бортном лесу, промышлять бобров на плотинах, рыбу вялить, ловить куницу-черницу. Тут работали целыми дружинами с главным слободчиком, его же князь, как правило, знал не только по имени, но и в лицо. Приглядывался к человеку, прежде чем отрядить на работы: надежен ли, не буян, чист ли на руку? Ведь слободчик будет своим людям большую часть года вместо судьи и волостеля, вместо самого князя. Не распугал бы, не растерял бы своих подручников.

Было кому внушить великому князю, да и сам он с годами уразумевал все более, как ценен и нужен ему всяк человек, «честно и грозно» носящий его, княжью, правду. Счастлив господин, окруженный умными боярами, совестливыми судьями, находчивыми наместниками, самостоятельными воеводами, смышлеными волостелями. Лишь бы не завелись между ними склоки, наговоры, воровство, обиды чернолюдству. Не завелся бы обычай бегать к князю с жалобами друг на друга, а друг меж другом и князя охаивать. Вот и нужен ему глаз твердый, вглядчивый, уменье быстро и наверняка выбирать людей, мирить их, когда свадятся, поклепам не потакать, не унижать подозрительностью, но и не пренебрегать проверкой, пылких остужать, а вялых подхлестывать, правого не перехвалить и от виноватого не отмахнуться, награждать по усердию, а не по родовитости, принимать всяк совет, но не действовать ни по чьей указке, гнев свой угнетать, а и в радушии знать меру, с мудрыми быть простым, с простыми мудрым. И еще: не радоваться слишком, когда вокруг все радуются, и не впадать в уныние, когда другие впадают, ибо то и другое чрезмерно. Всегда ожидать неожиданного и этим ожиданием умерять, уравновешивать и свою радость, и свое горе. Мера — вот начало и конец его науки. Мера в искренности и в хитрости, в говорении и в молчании, в решительности и в осмотрительности, в терпении и нетерпении, во всем, во всем... Стоит чуть-чуть выйти из меры, в самой, казалось бы, малости, а на другом конце земли целые моря выходят из берегов.

И все это ему нужно было иметь при себе на всяк день и час жизни: и когда домашних покидает для дел великого княжения, и когда от трудов властвования возвращается к семейному очагу. Он обязан быть и в дому своем властелином, и во княжестве отцом. Если не умеет утихомирить собственных детей, то и с норовистыми боярами не управится. Если не расслышит тихую жалобу жены, то донесется ли когда до ушей его плач сотен вдовиц? Домостроительство семейное для князя — только заглавная буква в домостроительстве всей земли. Первое во втором как семечко в медленно зреющем плоде. Но плода не дождаться ни ему, ни его потомкам, если он не привыкнет на всю землю смотреть как на продолжение своего московского двора, а на каждую живую душу, ее населяющую, как на своего родича, семьянина. Не научится он, не научатся дети его — и задичает тогда Москва, забудет ее земля, как многих и многое на своем веку забыла.

IV

Кроме строительства слобод и слободок имелся у великого князя Дмитрия еще один надежый способ привлечения трудящегося люда на заброшенные или неосвоенные земли. Льготы выдавались не только отдельным крестьянам, но и монастырским братствам. Чтобы нагляднее представить себе эту немаловажную сторону тогдашнего хозяйствования, стоит внимательней присмотреться к разнообразной деятельности все того же троицкого игумена.

В «Житии» Сергия Радонежского его первый жизнеописатель Епифаний Премудрый рассказывает — со свойственной ему обстоятельностью и любовью к бытовым подробностям — о неком «новом поселянине», издалека пришедшем посмотреть на славного мужа, блистающего духовными подвигами. Знакомство с живым Сергием страшно разочаровывает пришельца. Войдя в монастырь, он сразу же просит указать, где находится игумен.

— В огороде копает землю, — отвечают ему иноки, — погоди, пока выйдет.

Но ему невмочь ждать, он идет к огороду и видит в «скважню» какого-то согбенного смерда в худой ризе. Думая, что монахи над ним подшутили, поселянин присаживается в сторонке и ждет, когда же покажется настоящий игумен. Иноки окликают его, указывая на Сергия, бредущего с огорода.

Но он по-прежнему подозревает обман и отворачивается:

— Я пророка пришел видеть, вы же на простого человека, на сироту мне указываете... Ни чести в нем, ни славы, ни величества, ни красных риз, ни отроков предстоящих и прислуживающих, но все худостно, все нищетно.

Монахи предлагают игумену прогнать невежду, но Сергий запрещает им:

— Нет, чадца мои, нельзя. Он один истинствует, а все другие соблазняются.

Во время трапезы игумен просит усадить поселянина возле себя.

— Чадо, не скорби, — утешает его Сергий, поскольку тот все еще чувствует себя обманутым, — кого ищешь, вскоре явится тебе.

Со двора доносится шум, голоса многих людей. Оказывается, в монастырь прибыл князь, а с ним бояре, отроки, воины. Князь, еще издали увидев Сергия, падает на колени и кланяется до земли. Старец благословляет его крестным знамением, они целуются троекратно и садятся для беседы. Все остальные почтительно стоят вокруг. Слуги хватают замешкавшегося поселянина за плечи и грубо вытаскивают из-за стола, толкают в сторону. Вот тебе и раз! Только что сидел за столом, а теперь ему ничего не видно. Он задирает голову, становится на цыпочки, спрашивает шепотом:

— Кто же это сидит одесную князя?

— Разве не знаешь преподобного игумена Сергия? — удивляются ему воины.

Поняв наконец свою ошибку, поселянин ужасается: что будет ему за такую непочтительность? Когда князь с дружиной покидают монастырь, он, не подходя близко, падает перед Сергием на колени и просит прощения. Старец ласково призывает его к себе, расспрашивает о нуждах, заставивших прийти в такую даль...

Епифаний не сообщил имени князя, прибывшего в монастырь. Возможно, это был сам Дмитрий Иванович. Возможно, Владимир Андреевич, которому принадлежал Радонеж с окрестностями. Рассказ о недоверчивом поселянине прозрачен в житейской своей незамысловатости и одновременно многозначителен, как всякая притча. Какую истину уловил игумен в упрямом нежелании крестьянина признать в нем «пророка»? Может быть, это событие явилось для Сергия еще одним уроком смирения? Право, ну что он за «пророк»? И не соблазнились ли его чадца-иноки, когда предложили изгнать ворчуна? Насильно мил не будешь. Нельзя заставить человека верить в кого-то или во что-то.

Но Сергий и поселянину преподает урок. В его монастыре не следует искать «красных риз» и благолепия.

Здесь так же точно трудятся, как и везде на земле. По крайней мере, он, Сергий, и его собратья стремятся быть для всех приходящих образцом трудящихся. В монастыре действует общежитейский устав, то есть каждый кормится от общего труда, несет свое посильное послушание: кто в поварне, кто в поле и на лугу, кто на лесосеке, кто в писании книг. Устав запрещает заводить собственное имущество: «ни своим что звать, но вся обще имети...» В тех монастырях, где не признают общежитейского, по-гречески, киновийного устава, встречаются и богатые, неработающие монахи и монахи-слуги. Но на горе Маковец ни тунеядцев, ни холопов не держат.

Еще в XIII веке, вскоре после нашествия, русская церковь вынуждена была принять на себя особую и — по понятиям многих — неблагодарную, двусмысленную обязанность: молиться за ханский род. В каждом ярлыке, который широковещательно давали ханы русским митрополитам, это условие оговаривалось в первых же строках: как сядет митрополит во Владимире, пусть «Богу молится за нас и за племя наше молитву творит...». Страшное, неудобоносимое ярмо, многих вводившее в соблазн! Как молиться за тех, кто распинает твою землю? Как полюбить ненавидящих тебя, ищущих твоей погибели? И все же молились о здравии и благоденствии своих супостатов.