Игорь Заседа - Тайна дела № 963

• Название: Тайна дела № 963
• Автор: Игорь Заседа
• Издательство: Издательство ЦК ЛКСМУ (МДС) «Молодь»
• Жанр: Детектив
• Год: 1991

Главный герой романа, спортивный журналист, занимается раследованием сфальсифиципованного "преступления" чемпиона мира по боксу и вступает в рискованную схватку с теми, кто готовит большому спорту опасный удар.

---

– Хорошо, запомню. По крайней мере, я теперь буду знать, что у меня на Лужнецкой есть друг, к которому не грех заглянуть даже после посещения бюро пропусков!

– Дался тебе этот милик, я его так вообще не замечаю – есть он иль нет.

За Гаврюшкиным приехала «Волга», и он подбросил меня к «России».

– Завтра же займись документами! – сказал Гаврюшкин на прощание. – Да, не сочти за труд, подбери-ка все, что имеешь по любительскому спорту, ну, по московским делам. Считай, это уже официальное задание как члену делегации. Будь!

В Женеве весело пробивалась свежая травка на газонах, невысокие, причудливо исковерканные садовниками платаны создавали сюрреалистические натурные картины на фоне нежно-голубого весеннего неба. Но на окрестных вершинах ослепительно сверкал снег, и по утрам множество машин, увенчанных сверху связками лыж, вытягивались на шоссе, ведущем в горы. Я запоздало пожалел, что опростоволосился и оставил лыжи дома, и в первые дни провожал глазами счастливчиков. Через час-другой они очутятся в мире первозданной тишины и янтарного воздуха, и снег под лучами солнца с каждой минутой станет рассыпаться на мириады крошечных капелек-льдинок, и лыжи все увереннее будут врезаться в фирн, отчего катание будет доставлять ни с чем не сравнимое удовольствие. Да, лучше гор могут быть только горы…

Сессия медленно, спокойно, как река на равнине, текла своим чередом: выступали докладчики и содокладчики, принимались обтекаемые, всех удовлетворяющие резолюции. Никто не поднимал вопрос, витавший в воздухе: будет ли СССР участвовать в Играх в Лос-Анджелесе, сами американцы тоже вели себя достаточно лояльно, точно накапливая силы для заключительного разговора, что непременно взорвется взаимными обвинениями и претензиями, в ход будут пущены все средства, чтоб доказать перед лицом остального мира собственную правоту и, достигнув желаемого результата, успокоиться, уйти в обычные рутинные дела и проблемы. Я разговаривал по ходу сессии с американцами, они – сама любезность и легко читаемая сдержанность. Хотя вопросы так и крутились на кончике языка, и вопросы эти – можно не сомневаться – были с заранее готовыми ответами и потому не задавались, чтоб сохранить подольше иллюзию, что обстановка еще может разрешиться позитивно, и Игры в «городе ангелов» войдут в олимпийскую историю, как самые грандиозные и добропорядочные.

– Если б Андропов был жив… – как-то вечером в гостиничном баре сказал Гаврюшкин. – Если б был жив, мы наверняка поехали в Лос-Анджелес. А Костя – что с Кости возьмешь, если дни его сочтены и он не ведает, что делает? Что ему скажут, то и будет…

Откровения Гаврюшкина, приобщенного к высшим этажам власти, пусть даже косвенно, через вторичную информацию, приносимую через полуоткровения и иносказательность, неприятно меня поразили. Как всякий советский человек, выросший и воспитанный в стране, где превыше всего ставилась незыблемость авторитета «вождя», видя несуразности, откровенную глупость и самоуверенность лидеров, коих выдвигали не мы, рядовые граждане и рядовые коммунисты, а узкий круг небожителей, я все же старался вслух не обсуждать происходящего наверху. И не страх, хотя и от него мы стали избавляться не так давно, не боязнь быть обвиненным в нелояльности или хуже того – в антисоветизме (какую прекрасную формулу выискала умненькая безымянная голова, что изобрела это словечко, которое подобно безразмерным колготкам можно было натянуть на любые «ноги»!), нет – стыд, выжигающий ум и сердце, стыд за себя, за огромную страну, коей явить бы пример миру, как нужно жить и трудиться, а она перебивается с одного дефицита на другой, радуется водочному изобилию, золотым медалям чемпионов, вслух превозносит одних инженеров человеческих душ, а про себя уважает и признает других; двоемыслие, изобретенное Джоном Оруэлом, к 1984-му достигло таких размеров и укоренилось так глубоко, что при всем желании нелегко было даже наедине с самим собой отделить правду от лжи, а собственные искренние убеждения – от навязанных стереотипов.

– Чего мы боимся? Проиграем американцам? – спросил я.

– Есть и такое опасение. Все-таки с американцами мы уже восемь лет с Монреаля не встречались на Играх. А они люди серьезные, если уж за что берутся, то без всяких бюрократических препон решают проблемы.

– Послушай, ведь можно послать сотню лучших, тех, кто без медали не вернется, и заявить во всеуслышание: «несмотря на нарушение Олимпийской хартии, неумение обеспечить безопасность» и так далее и тому подобное, не мне тебя учить, как составляются подобные заявления, «но учитывая верность нашей страны олимпийским идеалам и желая сохранить целостность олимпийского движения, мы направляем делегацию спортсменов, а не сборную СССР». Руки у твоего начальства были бы развязаны, триумф нашим ребятам обеспечен, а уж дело прессы преподнести «блистательную победу» советского спорта в самом логове антиспорта как великую мудрость нашей страны и ее руководителей.

– Обсуждали такой вопрос, всерьез обговаривали. Есть сторонники и такого подхода. Да наверху сказали иначе: при чем тут ваши медали, своим неучастием мы хотим показать силам, поддерживающим Рейгана, что с ним мы никогда не найдем общего языка. Пусть американцы крепко подумают о том, кого выбирать президентом!

– А выйдет наоборот: мы не приедем в Лос-Анджелес, американцы наберут мешок золотых медалей, а их пресса не хуже нашей умеет создавать мифы. И мистер Рейган въедет на второй срок в Белый дом на белом коне победителем. Впрочем, меня это меньше волнует. Я думаю – душа разрывается от боли, – каково нашим спортсменам, тем, кто трудился в кровавом поту во имя победы, ведь для большинства Игры бывают раз в жизни? И вот так, за здорово живешь, оказаться у разбитого корыта!

– Ну, ты тоже не впадай в крайности. Со спортсменами будет полный порядок, скажу тебе по секрету, но только, чтоб ни одна душа!… В Москве организуются альтернативные Игры дружбы, приглашаются все, кто не будет участвовать в Лос-Анджелесской олимпиаде, естественно, в первую очередь, из соцстран. Деньги победителям будут платить как за Олимпиаду, ну, и разные блага – квартиры, машины, поездки на международные состязания. Так что с этим дело сложится.

– Никакие блага не заменят спортсмену Олимпийские игры, поверь мне, уж тут я кое-что знаю не понаслышке. Вспомни, как реагировали американские спортсмены, когда у них отобрали Игры в Москве, а президент Картер вручал им медали… фальшивые медали. Они плакали, потому что альтернативы Олимпийским играм нет, ее не существует и в обозримом будущем не будет существовать. Больше того, чем дольше мир будет находиться в состоянии покоя, я имею в виду отсутствие третьей мировой, Олимпиады с каждым четырехлетием станут обретать все возрастающий авторитет и престижность.

– Ты преувеличиваешь, Олег, превозносишь Игры! Проще, проще относись, поверь мне – и тренеры, и спортсмены, в первую очередь, подсчитывают, сколько смогут бабок заработать на Играх! Высокие материи остались в спорте довоенном, ну, еще пятидесятых годов, во времена Власова и Чукарина, потом дело упростилось – и слава богу!

– А закончится это тем, что мы, нынешние непримиримые враги профессионализма в спорте, побежим к нему на поклон, за честь будем считать, когда нас в компанию к профессионалам подпустят…

– Ну, ты забываешь о наших незыблемых ценностях! – Гаврюшкин вскипел, точно я ему наступил на любимую мозоль. – Нет, тут мы не отступим ни на йоту. Послушай, – его тон вдруг резко изменился – от мягкой убедительности к почти враждебности, – как тебя в газете терпят с таким вот настроеньицем, а? Нужно будет почитать, что ты там пописываешь…

Наверное, с того разговора и пробежала между нами черная кошка, и Гаврюшкин сделал вывод, что приобщать меня к своим делам, включать в свою «команду» неразумно; больше мы с ним в делегациях не встречались, в кабинет его на четвертом этаже я не захаживал, а если доводилось случайно столкнуться нос к носу в длинных коридорах Комитета, здоровались кивком головы, не останавливаясь для рукопожатия. Однажды я почувствовал руку Гаврюшкина, когда меня в самый последний момент «сняли» с самолета, что отправлялся на чемпионат мира по легкой атлетике. Дело, конечно, обставили – комар носа не подточит: какого-то клерка наказали за потерю выездных документов спецкора Романько. Но потом ответственный секретарь Федерации, не любивший меня, но еще в большей степени не терпевший Гаврюшкина, а ходить ему приходилось под его непосредственным началом, признался доверительно, что моя задержка – дело рук зампреда, вызвавшего его «на ковер» и прямо заявившего, что Романько слишком часто стал ездить, пусть посидит дома.

С тех пор я держал собственные дела под постоянным контролем, что же касается квоты, то хотел Гаврюшкин или нет, но республика имела право сама определять, кто займет положенное ей место в пресс-центре того или иного чемпионата. И хотя сама зависимость от Москвы даже в таком деле, как посылка спецкоров, выглядела, по меньшей мере, странной, если не сказать унизительной, но ее воспринимали на всех уровнях как закономерность, сложившуюся с годами, хотя были тогда люди, пытавшиеся поломать порочную практику. Увы, ломали их…