Олег Зайончковский - Любовь после «Дружбы»

• Название: Любовь после «Дружбы»
• Автор: Олег Зайончковский
• Жанр: Современная проза

---

Олег Зайончковский Любовь после «Дружбы»

Нижеследующая история относится к тем еще временам, когда у нас водились индейцы. Вымирали постепенно, но еще водились. Впрочем, может быть, их и на ту пору оставалось уже только двое на весь город — двое последних престарелых могикан. Их тогдашние индейские имена унесла река забвения; в мире же бледнолицых их звали Гарик и Геныч.

Разумеется, нелегко приходилось индейцу в СССР. Тогда считалось, что индейскому народу надо жить в Америке — жить и бороться там за свои права. А у нас все народы соединились в общность — такую общность бледнолицых, именуемую «советский народ». Эта общность днем училась и трудилась, а по ночам спала в койках. Что же оставалось делать нашим индейцам, пусть немногочисленным, если они-то хотели днем бездельничать, покуривая трубку, а ночью красться тропой войны? Ничего им не оставалось, кроме как притворяться обыкновенными гражданами, ходить в школу и стареть, забывая постепенно свои настоящие имена.

Но иногда индейский дух давал все-таки о себе знать…

Однажды, теплой июньской ночью, а правильней сказать, поздним вечером, потому что ночь в июне приходит только назавтра, Гарик и Геныч сидели в детсадовской беседке и курили. Табак был просто табак, но он кружил им головы, потому что индейцы только недавно научились затягиваться «в себя». А получасом ранее беседка еще полна была народу, потому что в ней любила повечерять окрестная общность не старше семнадцати лет. Общность блеяла под гитару, грызла семечки и вела разговоры, состоявшие по большей части из междометий.

Теперь беседка обезлюдела. Пол ее был усеян семечковой шелухой и окурками, а по углам таяли сугробы табачного дыма, медленно утекая сквозь дощатые стены. Но в головах у Гарика с Генычем еще звучал гитарный романтический звон. Им совершенно не хотелось спать, и настроение у обоих было самое что ни на есть индейское. Друзей тянуло на приключения.

— А что? — предложил кто-то из них. — Давай сегодня пошляемся?

«Пошляться» — это был их пароль. Он обозначал любимое индейское занятие — военные маневры против вымышленного неприятеля. Будь Гарик с Генычем помоложе, они бы давно уже шлялись, вместо того чтобы тратить вечер попусту. Но в том-то и беда, что индейцы были стары и уже не так сильны на вымысел, как прежде. Воображение их с возрастом ослабело и не могло представить детсадовский двор техасским ранчо, а улицы микрорайона превратить в каньоны и ущелья. Даже под флером июньской ночи действительность не желала пересоздаваться, как ни зажмуривайся. Поэтому, когда один индеец предложил другому пошляться, другой только кивнул согласно… и оба не двинулись с места. В эту важную минуту они поняли, что им остается либо как-то примениться к предлагаемой реальности, либо идти спать.

И тут Гарика осенило.

— Идея! — воскликнул он. — Давай запоремся в «Дружбу».

Геныч ответил не сразу. Идея была даже по индейским меркам смелая.

«Дружбой» назывался пригородный пионерлагерь, в котором все наши ребята и девчата в три летних заезда проводили свое счастливое детство, пока оно не кончалось. А когда кончалось, лучших из них брали в «Дружбу» пионервожатыми. Детство закончилось и у Гарика с Генычем, но они, разумеется, в число лучших не попали. Зато попали некоторые их знакомые девочки; какие — об этом речь впереди. Собственно, последнее обстоятельство и натолкнуло Гарика на мысль наведаться в «Дружбу», хотя Генычу он об этом не сказал.

А Геныч подумал-подумал да и согласился:

— Лады, — решил он. — Валим, устроим им какой-нибудь кипиш.

В их малочисленном племени Геныч исполнял обязанности вождя. Он был и.о., потому что Гарик его на эту должность не назначал, но и не выражал протеста. Таким образом, раз Геныч постановил идти, значит, решение было принято окончательно.

Ходу до «Дружбы», если даже добираться не проезжими дорогами, а напрямик, было километров пять. Однако испытание предстояло не столько ногам индейцев, сколько их боевому духу. Дело в том, что путь их лежал через земли, принадлежавшие не условному, а вполне настоящему противнику. Остался позади родной микрорайон, в котором Гарика с Генычем знала каждая собака. Потом друзья прошли частный сектор, где собаки им были знакомы через одну. А потом… потом надо было пересечь черту, за которой начиналась вражеская территория. Черта была невидимая, но хорошо известная всем городским обитателям. Даже упомянутые собаки, чем бы они ни были увлечены, добежав до этой черты, останавливались, будто натолкнувшись на какую-то преграду, и поворачивали обратно. Эта черта была условная граница между городом и поселком, именуемым в просторечии Гоп. Полное название поселка было — Гоп-шлеп, и происходило оно от небольшой железных дел фабрики, которой поселок принадлежал. День и ночь стучали на фабрике механические ножницы — гоп! — и с громом шлепались отрубленные железные листы. Но был и второй смысл у названия поселка. «Гоп!» — говорили местные ребята каждому, кто имел неосторожность пересечь границу поселка. Пошлина за проход была известная, но платить ее Гарику с Генычем ой как не хотелось…

Но, на счастье отважных индейцев, время было позднее, а гоп-жители, несмотря на свои разногласия с городскими, все-таки принадлежали к одной с ними человеческой общности. Следовательно, те, кто был свободен в ту ночь от смены, а также их воинственное потомство — все уже спали под грохот своей фабрики. Тем не менее друзья прошли Гоп самым скорым шагом, на какой были способны, и только индейская гордость не позволила им сорваться на бег.

Лишь основательно отдалившись от последнего гоповского сарая, Гарик с Генычем перевели дух. В эту минуту они полагали, что главное испытание осталось для них позади, но они были не совсем правы. Теперь им предстояло пересечь пустырь, отделявший город от естественной природы, а дальше путь их лежал лесом — довольно густым и темным. Пустырь шириной с полкилометра был действительно пустырь, а не поле. Он был усеян не полезными растениями, а свалками и всяким хламом, вывезенным из города. Но Гарика с Генычем не пугали белевшие в ночи тела холодильников и страдальческие лики газовых плит с разверстыми духовками. Их больше волновал приближавшийся лес.

Известно по книжкам, что лес для индейца — родная стихия. Так-то оно так; только надо понимать разницу, что одно дело — американский книжный лес, а другое — наш, русский. Это в их, американском, лесу, если правильно ступать, можно даже ночью передвигаться бесшумно и незаметно; а в нашем, как ни ступай, — сплошной треск под ногами. Это там индеец, дитя природы, может говорить на языке птиц и зверей; а тут… как заухает кто-то в чащобе, засвистает, заплачет — поговори на таком языке! А дух в нашем лесу стоит тяжелый, словно в старой избе, — так и ждешь, что объявится вдруг хозяин, схватит тебя за шиворот и спросит грозно: «Ты почто сюда забрался, негодник?»

Одним словом, в ночном невымышленном лесу наши городские индейцы почувствовали себя неуютно. И тут оказалось, что они не окончательно утратили способность к воображению. Против их воли фантазия населяла невымышленный лес вымышленными существами — безымянными и оттого пугающими. Шляться таким способом Гарику с Генычем еще не доводилось, поэтому лесной отрезок пути показался им самым захватывающим.

Но важно было еще не потерять в потемках нужную тропинку и не сбиться с дороги. Поэтому, когда впереди в просветах деревьев показались электрические огни, оба индейца вздохнули с облегчением. Эти огни означали, что друзья добрались наконец до цели.

Огни, впрочем, были довольно редкими и немногочисленными. Лагерь — эта общность из общностей — давным давно «отбился». Фонари, поставленные в опорных точках, светили с одной только целью — показать, что под ними нет ни живой души. А живые души спали в маленьких домиках, разбросанных по территории. Замерев и прислушавшись, можно было даже уловить нежную носовую разноголосицу, доносившуюся из открытых окошек.

Индейцы легко перемахнули через решетчатый железный забор и уже на территории лагеря затаились в тени каких-то кустов. Теперь только они сообразили, что не выработали заранее план своего набега. Вообще-то их вело сюда желание острых ощущений, но получилось так, что этих ощущений они достаточно хватили еще по дороге. Идея «устроить кипиш» сейчас вдохновляла их меньше, чем когда они сидели в детсадовской беседке. Друзья закурили, пряча сигареты в кулаках. Они делали вид, что размышляют, а в действительности оттягивали принятие решения. Наконец Геныч предложил не слишком уверенно:

— Давай, слышь, орать им в окна: «Пожар! Пожар!» — они и напугаются.

Гарик пожал плечами:

— Можно…

Друзья покинули свое укрытие и крадучись подобрались к ближайшему домику. Гарик заглянул в окошко, и на него пахнуло теплым телесным духом. Так пахнет ребенок, слегка вспотевший и раскрывшийся во сне.