Дженнифер Уайнер - Хорош в постели

• Название: Хорош в постели
• Автор: Дженнифер Уайнер
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-021383-2

Современная американка...

Она любит свою работу, своих друзей и свою собаку. Она получает удовольствие от секса и вечеринок.

Она РЕШИТЕЛЬНО не страдает от того, что ее пышные формы не соответствуют «супермодельным» нормам.

Она умна, иронична и уверена в себе... БЫЛА. Потому что одна-единственная статья в глянцевом журнале ИЗМЕНИЛА ВСЕ. Ведь эта статья написана ее бывшим любовником. Ах так!..

---

Первые три дня прошли изумительно. А вот на четвертый я вернулась домой чуть ли не на рассвете и попала в знакомую ситуацию. Мой отец в спальне, на кровати чемодан, и он укладывает белые футболки и черные носки. Возможно, те же самые, мелькнула безумная мысль, которые он укладывал шестью годами раньше.

Я долго смотрела на футболки и носки, потом перевела взгляд на отца. Он вздохнул.

– Я позвоню, когда буду знать свой новый номер. Я пожала плечами:

– Как хочешь.

– Не говори со мной так! – рявкнул он. Отец терпеть не мог, когда мы выказывали пренебрежение. Требовал уважения, даже (и особенно) когда его не заслуживал.

– Как ее зовут? – спросила я. Его глаза превратились в щелочки.

– Зачем тебе знать?

Я смотрела на него и не могла найтись с ответом. Действительно, зачем? Разве имя имело значение?

– Скажи матери... – начал он. Я покачала головой:

– О нет. Не заставляй меня делать свою грязную работу. Если тебе есть что ей сказать, говори сам.

Отец пожал плечами, мол, не хочешь – не говори. Добавил несколько рубашек, четыре или пять галстуков.

– Я рада, что ты уходишь. Ты это знаешь? – спросила я слишком громким для столь раннего часа голосом. – Без тебя нам будет лучше.

Он вновь посмотрел на меня. Кивнул:

– Да. Думаю, тут ты права.

И продолжил паковаться. Я ушла в свою спальню. Легла на кровать, на которой отец читал мне книжки миллион лет назад, и закрыла глаза. В конце концов, я этого ждала. Знала, что так и будет. Думала, что ощущения будут такие же, как с коркой, отваливающейся от старой ранки: укол боли, чувство потери, а потом ничего. Абсолютно ничего. «Вот это мне положено чувствовать, хочется чувствовать», – думала я, переворачиваясь с боку на бок, стараясь обрести покой.

Вновь и вновь я убеждала себя, что его уход ничего не меняет, по существу, он давно уже ушел от нас. И не могла понять, почему из глаз катятся слезы.

Я поступила в Принстон, потому что отец принял такое решение, едва ли не в последний раз выступив в роли родителя. Сама-то я хотела учиться в колледже Софии Смит. Мне понравился кампус, понравился тренер футбольной команды, нравилась идея женской школы, где все внимание фокусировалось исключительно на учебе, где я могла не прикидываться кем-то еще, а быть кем была: типичной «ботаничкой» конца восьмидесятых годов, уткнувшейся носом в книгу.

– Забудь об этом, – заявил отец, сидевший по другую сторону стола. Он не жил с нами уже шесть месяцев, обосновался в новом пригороде, в новой сверкающей квартире с новой сверкающей подругой. Согласился встретиться с нами за обедом, потом дважды отменял и переносил встречу. – Я не отправлю тебя в школу лесбиянок.

– Ларри, – попыталась остановить его мать тихим, бессильным голосом. К тому времени добродушный юмор и веселье покинули ее. Способность смеяться и улыбаться вернулась к ней только через многие годы, с появлением Тани.

Отец проигнорировал ее, подозрительно посмотрел на меня, вилка с куском стейка застыла на полпути ко рту.

– Ты ведь не розовая?

– Нет, папа, – ответила я. – Я предпочитаю секс втроем. Он прожевал стейк. Проглотил. Промокнул губы салфеткой.

– А я-то предполагал, что на свете не наберется двух мужчин, которые хотели бы видеть тебя голой.

Насколько мне приглянулся Смит, настолько не понравился Принстон. Кампус напоминал заповедник очень удачного евгенического[28] эксперимента: сплошь блондины, чистенькие, аккуратненькие, совершенные, а если и встречались темноволосые девушки, то стройные, экзотичные и тоже совершенные. За проведенный там уик-энд я не увидела в кампусе ни одного толстяка или толстуху, ни единого человека с прыщами на лице. Только блестящие волосы, сверкающие белые зубы, идеальные тела под идеальной одеждой среди идеально подстриженных деревьев, которые росли меж идеальных готических учебных корпусов.

Я заявила, что буду здесь несчастна. Мой отец ответил, что ему без разницы. Я уперлась. Он поставил вопрос ребром: Принстон или ничего. К тому времени как я перебралась в Кэмбелл-Холл, начала учиться, а мой горный велосипед, подарок на день окончания школы, украли со стоянки у библиотеки, бракоразводный процесс завершился, отец окончательно ушел от нас (суд среди прочего постановил, что он должен ежегодно выплачивать определенную сумму на обучение каждого из детей), и думать о переходе в другой вуз не имело смысла. Поэтому я ушла из футбольной команды (небольшая потеря и для меня, и, подозреваю, для команды, поскольку я набрала как обычные пятнадцать фунтов первокурсника, так и пятнадцать фунтов, которые следовало набрать моей соседке по общежитию, норна не набрала, потому что не поддавалась чувству голода) и начала работать в департаменте обслуживания студенческих столовых.

Если годы учебы в колледже положено считать лучшими годами жизни, то я могу сказать, что провела свои лучшие годы с сеткой на волосах, отскребая от тарелок недоеденную яичницу с беконом, ставя грязные тарелки на ленту конвейера, моя полы, уголком глаза поглядывая на своих сокурсниц и думая, что мне никогда не стать такой же красивой и уверенной в себе, как они. У всех были лучшие стрижки. И все они были худыми. Действительно, многие оставались худыми лишь потому, что после каждого приема пищи совали два пальца в рот, но в те времена казалось, что это небольшая цена, за которую покупалось все, что могла хотеть женщина: ум, красота, возможность есть мороженое и голландские рулеты с вишневой начинкой и оставаться худой.

«Хорошие волосы» – так называлась первая статья, которую я написала для альтернативной газеты кампуса. Я только поступила на первый курс, и главный редактор, студентка третьего курса Гретель, блондинка, которая стриглась очень коротко, под ежик, попросила меня приносить новые статьи. На втором курсе я уже вела колонку. На третьем – писала большие статьи и проводила все свободное время, остававшееся от учебы и работы в столовой, в темных, пыльных помещениях «Нассо уикли». Тогда я и решила, что буду заниматься журналистикой всю жизнь.

Статьи, заметки, колонка помогали мне убегать от реальности. Убегать от Принстона, где меня окружали сплошь модно одетые и красивые люди, будущие руководители крупнейших компаний и страны. Убегать от тяги к семье, погрузившейся в пучину печали. Начиная писать, я словно входила в воду, где могла двигаться свободно, грациозно, видимая и невидимая одновременно. Являла собой строчку подписи, а не тело. Садясь перед компьютером с пустым экраном и мигающим курсором, я переносилась в другой, куда как лучший мир.

И мне было от чего убегать. За четыре года, которые я провела в Принстоне, мой отец женился второй раз, и у него появились еще двое детей, Даниэль и Ребекка. Ему хватило наглости послать мне их фотографии. Он думал, что я буду прыгать от счастья, глядя на их сморщенные младенческие личики и крошечные ножки? Мне словно плюнули в глаза. С грустью я осознала, что он не хотел не детей вообще, а конкретно нас.

Моя мать вновь пошла на работу и в еженедельных звонках жаловалась на изменения, которые произошли и со школами, и с детьми за годы, прошедшие с той поры, когда она получила диплом учителя. Подтекст сомнений не вызывал: она не рассчитывала на такую жизнь. Никак не ожидала, что в пятьдесят лет ей придется сводить концы с концами на алименты и скудное жалованье, которое совет местной школы платил учителям, подменяющим заболевших или уволившихся коллег.

Тем временем Люси вышибли из университета в Бостоне, и она жила дома, изредка посещая местный колледж и встречаясь с мужчинами, которые определенно не годились ей в женихи. Джош по три часа в день проводил в тренажерном зале, так много возился с железом, что верхняя часть его тела казалась раздутой. Он практически перестал говорить, что-то бурчал да иногда отчетливо произносил: «Все».

– Получи диплом, – устало говорила мать, пожаловавшись на то, что отец опять задерживает чеки, автомобиль сломался, а моя сестра две ночи подряд не ночевала дома. – Учись и ни о чем не думай. У нас все будет хорошо.

И вот наконец-то подошел срок моего выпускного вечера.

За четыре года отца я видела лишь несколько раз, летом или на Рождество. Он присылал поздравительные открытки на день рождения (обычно вовремя), чеки на оплату обучения (всегда с задержкой и обычно на вполовину меньшую, чем оговаривалось, сумму). Я чувствовала, что стала еще одной строкой в списке его обязательств. Не ожидала, что он приедет на мой выпускной вечер, представить себе не могла, что он вспомнит. Но отец позвонил мне за неделю до торжественного дня, чтобы сказать, что собирается приехать. Вместе с новой женой, которую я до этого ни разу не видела.

– Я не уверена... мне кажется... – промямлила я.

– Кэнни, я твой отец, – напомнил он. – А Кристина никогда не бывала в Принстоне!

– Вот и скажи этой Кристине, что пошлешь ей почтовую открытку с видом Принстона, – сердито бросила мать.