Худайберды Тухтабаев - Свет в заброшенном доме

• Название: Свет в заброшенном доме
• Автор: Худайберды Тухтабаев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-08-001480-6

Повесть о старшем брате, самоотвержено хранящем огонь родного очага в годы войны.

Художник – Г. Вальк.

---

– Разрешите эту ночь провести у вас, дяденька, очень прошу.

– Тут рядышком милицейская контора, пойди спроси разрешения. Разрешат переночевать, я вам атласные одеяла постелю, не пожалею.

К своим я вернулся, едва сдерживая слёзы. Рабия уснула на коленях Зулейхи с куском лепёшки в руке. Аман ест, а у самого глаза слипаются, то и дело роняет голову. Чайханщик остановился над нами, держа в руках три чайника с латанными жестью носиками. Оглядел нас жалостливо, покачал головой.

– Ну-ка топайте все за мной.

– Куда вы нас? – испуганно вскочил я на ноги.

– Я вам место покажу, где переночуете. А на рассвете чтоб вас тут не было. – Чайханщик почему-то ущипнул Усмана за нос. – Давайте, давайте пошевеливайтесь.

В тёмном и сыром, пропахшем мышами амбаре находилась сури со сломанной ножкой, там и постелил нам чайханщик несколько драных курпачи[43], под голову подложил скатанную шолчу[44], задул коптилку и ушёл, оставив нас в кромешной тьме.

Проснулся я оттого, что кто-то дёрнул меня за ногу. Надо мной возвышалась фигура чайханщика.

– Ну, дети, вставайте и двигайте отсюда поскорее, сейчас начнётся проверка.

Мы не заставили ждать. Мигом встали, собрались в дорогу. Чайханщик, не глядя в лицо, сунул мне вчерашние тридцать рублей.

– Держи, позавтракаете где-нибудь. На станцию не вздумайте соваться – сразу попадётесь. За ночь три машины детей отловили.

Надо ли говорить, как напугало нас это сообщение! Отойдя подальше от чайханы, мы опять начали совещаться. На станции так и так нам нечего появляться: наших несчастных денег не хватит даже на один билет, а нас сколько? И билетов не достать. Любой милиционер сразу сцапает нас без лишних разговоров. Может, лучше всем вернуться обратно, в Ташкент? А вдруг отец вернулся с войны, разыскивает своих детей, а дедушка Парпи и Тухта-хала льют по нас слёзы?..

– Будем пробираться домой, – твёрдо заявила Зулейха. – Вдоль линии и пойдём.

– А что будем есть по дороге?

– Как-нибудь доберёмся, если даже придётся побираться, – поддержала Зулейху Дильбар Чернушка.

– Не будете ныть да хныкать, что устали?

– Нет! – хором закричали все.

– Придётся спать прямо в поле, под открытым небом…

– Ну и что?!

– Мы можем нарваться на волков или стаю бешеных собак.

– Не испугаемся!

Прячась и озираясь, мы пробрались на рынок, купили на деньги, ссуженные Исламом и Куршерматом, старую кастрюлю, нож, четыре коробка спичек, соли, немного хлеба и тронулись в путь. Эх, где-то ты лежишь, далёкий желанный Коканд?!

Коль попадёшь на тот свет…

Идём вдоль железнодорожной линии. Идём-шагаем то по хорошо укатанному, прямому шоссе, то ныряем в колючие кустарники, продираемся через камышовые заросли. Травы, деревья золотистые. Иногда начинает казаться, что всё кругом пожелтело: и небо, и солнце, и земля, и птицы – всё-всё. Пожелтели лица моих спутников, да и сам я, наверное, жёлтый-прежёлтый, как перезрелая дыня.

Нам неведомо, сколько мы уже прошли, неведомо, сколько ещё топать. Желудки наши пусты, лица хмуры, ноги устали, перебираем ими, точно кого-то на кладбище провожаем. В наших маленьких сердцах боль и горечь…

Позавчера я выменял на Шерматов пиджак и свои ботинки с высокими голенищами четыре лепёшки и миску плохо засушенного изюма. Сегодня утром мы доели и лепёшки и изюм. В кастрюле ничего, кроме кипячёной воды.

Рабия у меня за плечами, я её завернул в пиджак, спит, посапывая, как котёнок, уснувший у тёпленького сандала. Аман плетётся рядом. Он ни на шаг не отходит от меня. Даже спит, крепко обхватив ручонками меня за шею.

Зулейха с Дильбар бодрятся, шагают впереди. Наше имущество они повесили на палку, концы которой покоятся на их плечах. Они о чём-то болтают без умолку, то и дело кого-то поругивая: «Чтоб он сдох, чтоб его аллах прибрал». Диву даёшься, как эти две Девчоночки любят друг дружку.

Усман похож на пастушонка, поздно вечером плетущегося за стадом, волочит за собой суковатую палку.

– Ака! – дёрнул меня за штаны Аман. – хлеба, я говорю!

– Нету же хлеба, Аман. Ты знаешь.

– Тогда давайте изюма.

– Изюм тоже кончился. Хочешь кипяточку, у нас ещё есть.

– Не хочу, у меня внутри и так всё гремит.

Аман растянулся прямо на земле, заявил, что и шагу не ступит, пока чего-нибудь не поест. Когда Аман упрётся, его упрямство можно сломить лишь куском хлеба или хорошей сказкой. Но, как вы знаете, хлеба у меня нет, а сказки все рассказаны-пересказаны.

– Будешь послушным мальчиком, я тебе новую сказку расскажу, – выручила меня тут Дильбар.

– Врёшь, – не поверил Аман. Передав Рабию Зулейхе, я усадил Амана на плечи, тронулись. Дильбар начала сказку:

– В некотором царстве, в некотором государстве жил-был жадный бай. И был в доме у того бая старый-престарый вол, до того стар, что с места уже подняться не мог. Вывел однажды злой бай вола на улицу и говорит: «Работать ты не можешь, мясо твоё твёрдое, как дерево, – на пищу не годится, чего мне зря кормить тебя?!» Побил бедное животное палкой и прогнал прочь. Пошёл вол куда глаза глядят, печальный, не знает, куда приткнётся, как будет кормиться. Глядит, а навстречу ему, откуда ни возьмись, старая лошадь. Идёт она, еле ноги передвигает, плачет. «А, лошадь, ты чего это слёзы льёшь?» – поинтересовался вол. «Э, и не спрашивай, дружище вол, – отвечает лошадь. – Дела мои никудышные. Много лет я работала на жестокого ростовщика, а когда состарилась, выгнал меня из дому». – «Не расстраивайся, – успокоил лошадь вол. – Пойдём к реке, трава там высокая и сочная, будем жить и горя не знать».

Пошли они дальше. Смотрят, в арыке лежит собака, жалобно скулит. Спросили у неё, что случилось. Пуще прежнего заскулила собака и сказала: «Всю жизнь служила мулле верой и правдой, а когда состарилась, выгнал меня хозяин. Говорит, дом сторожить ты не можешь, волков боишься, зачем ты мне такая». – «Не расстраивайся, – успокоил собаку вол. – Пошли лучше с нами, будем жить у реки. Авось как-нибудь проживём».

И зашагали они – впереди вол, за ним лошадь, потом собака. Долго шли, немалый путь прошли. Вдруг смотрят, дом стоит у реки. Внутри тепло, уютно. Только расположились друзья отдохнуть, как откуда-то послышались страшный львиный рык, волчий лай и лисий плач. Все задрожали от страха. «Не бойтесь, – сказал вол, – силёнок у меня ещё на одного льва хватит». Только сунулся было лев в дверь, вол так поддал рогами, что у льва живот лопнул, как перегретая дойра. Лошадь обеими ногами лягнула волка, а собака, собрав последние силы, ухватила зубами лису за хвост, покрутила над головой и вышвырнула в окно. Страшные звери больше не появлялись. И стали здесь жить-поживать вол, лошадь да собака. Трава у реки была густая и высокая, дичи полно – сама в зубы лезла.

– И сытые они стали? – тотчас вернулся к своему Аман.

– Да, больше они никогда не голодали.

– А мне всё ещё есть хочется, – захныкал Аман.

Я шагал, не обращая на него внимания, но он стал тащить меня за уши – я и шагу уже не мог ступить.

Впереди давно уже маячил расположившийся в низине кишлак.

Я решил сходить туда вместе с Усманом.

Это было небольшое селение: одна улочка и около тридцати дворов. Домишки низенькие, неказистые, точно их кто-то понарошку строил.

Подошли к домику с покосившейся калиткой. Мы впервые решились попрошайничать, даже не знаем, как начинать. Быть может, просто постучаться, попросить кусочек хлеба? А если не дадут? Надо спеть что-нибудь жалостливое, все так делают… Только вот что бы такое исполнить? Ничего на ум не приходит.

Я странник Машраб,
Нет у меня дела до всего мира…

Куда это годится? Чью жалость вызовут такие строки?!

Рамазан спеть решили мы вам,
Пусть сын родится у вас…

Нет, не пойдёт. И вообще, ничего я не спою. Будь оно проклято, попрошайничество! Лучите с голоду подохнуть. Мне уже казалось, что нас окружила ребятня, дразнится, высовывая языки: «Попрошайка, попрошайка!..» Стало так обидно, так горько… Из глаз брызнули слёзы. Нет, нет! Не надо, не надо!

Убежав на окраину кишлака, я бросился на землю, начал бить себя по голове и плакать. Почему? Сам не знаю. Быть может, потому, что замучил своих младшеньких, желая вернуться в родной кишлак и зажечь свет в отчем доме? Быть может, потому, что поступил опрометчиво, боясь, что братики и сёстры растеряются по свету, лишил их забот и доброты хороших людей? И вот теперь они голодные, холодные, полураздетые…

Через какое-то время мне полегчало, точно растаял кусок льда в груди. Я лежал, молча глядя в синее небо, на разбросанные по нему отары белых облаков… Небо такое бескрайнее, бездонное. Говорят, когда человек умирает, душа его улетает ввысь. Неужели это правда? Возможно, душа мамы тоже парит в этой безоглядной выси… Да, вон, какие-то точечки летают в небесах. Быть может, это души умерших?..

Из груди моей вырвался стон, сердце больно защемило, и я начал шептать стихи, переиначивая песню, услышанную когда-то на празднике «Сумаляк» от Саджиды-апа.