Михаил Строганов - Камни Господни

• Название: Камни Господни
• Автор: Михаил Строганов
• Издательство: Издательство «Крылов»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-9717-0242-4

1569-й год. Родоначальник купеческого рода Аника Строганов при смерти. Уже принят иноческий постриг и построен монастырь с родовой усыпальницей, но не может Аника отойти от мирских дел: неспокойно отцовское сердце за сыновей, строящих городки возле Уральских гор.

Здесь, у Камней Господних, не прекращаясь, идет борьба за жизнь, а чужаков на каждом шагу подкарауливает лютая смерть. Воинственные вогулы, гулящие люди, кровожадные волчьи стаи, таинственное языческое наследство — кажется, сама Пермская земля восстает против русских первопроходцев. А тут еще и царский любимец Малюта Скуратов ищет погибели для богатых и своевольных купцов.

Один неверный шаг, один донос отделяют Строгановых от неминуемой расправы, которая стала обыденным явлением в дни опричненых гонений и казней. И решается Аника на последний великий грех — в защиту сыновьям посылает беспощадного наемного убийцу, который видит в своем ремесле проявление Божьей воли. Но ни сам Аника, ни братья Строгановы не догадываются, к чему приведет служба черного человека — Данилы Карего…

---

Немного поразмыслив, Фома ответил не терпящим возражений тоном:

— А мне почем знать, чьи вы люди будете. Тебя, почитай, здеся от Рождества нету, может, тебя вогульцы изловили, да их и привел сюда, души православные губить!

— Как можно, брат Фома…

— Проваливайте, не доводите до греха, не то, ей Богу, сейчас пальну! Вот рассветет, там и видно будет, пущать вас или нет.

— Где ж ночевать? Как зверям, в снегу?

— Зачем же, у святой стены монастырской и ночуйте. Коли волки придут, меня кликайте, вам пособлю малехо, в них пулять стану.

— Хороша встреча, нечего сказать, — усмехнулся Карий. — Ладно, что прихватили по лишнему тулупу, будет, чем прикрыть Гнедого.

— Впусти их, — донесся из-за ворот высокий, почти юношеский голос. — Забыл слова Спасителя: «Стучите и отворят…»

Глаза Снегова восторженно заблестели, он вцепился в рукав Даниловой шубы и прошептал:

— Сам Трифон сподобил. Старец…

Глава 10. Еже согреших…

Хрустнули петли, замерзшие ворота тяжело заскрипели, охнули и стали проваливаться назад, отворяя взглядам путников бревенчатые монастырские стены.

Прибывших встречал брат Фома, здоровенный монах с изборожденным шрамами лицом. Он шутя поигрывал в больших ручищах сучковатым дрыном, словно предупреждая прибывших: «Не балуй, а то зашибу».

— Из этого самопала пальнуть хотел? — пренебрежительно спросил Карий. — Или у монахов уже и палки стреляют?

— Я только пужнуть хотел, — Фома оценивающе оглядел Карего и, убедившись в своем превосходстве, небрежно кивнул на дрын. — На что мне самопал, я и этим кого хошь во славу Божию знатно отделаю!

Старцем оказался бледный и сильно сутулившийся молодой человек, с редкой, еще не сформировавшейся бородой.

— Это твой старец? — шепнул Данила. — Ему от силы двадцать пять годов будет. А то и меньше…

— Так его не по годам жизни, по дерзновению да подвигам старцем именуют, — Снегов перекрестился.

— По чему именуют? — переспросил Карий.

— По благодати, — Савва посмотрел в лукавые глаза Данилы и махнул рукой. — Старец и старец, тебе какое дело. Не вступился бы, так спали бы сейчас в сугробе, как сторожевые псы.

Игумен Варлаам, сославшись на простудную немощь, с прибывшими встречаться не стал, поручив Фоме за ними приглядывать и спровадить из обители как можно скорее. До прибытия в монастырь Карего Фому разбирало любопытство увидеть своими глазами известного душегуба, призванного на службу самим Аникой Строгановым.

В прежние годы, в миру, брат Фома звался Веригою и был известным в пермских землях вором, не гнушавшимся поочередно наниматься на службу к Строгановым и чердынскому воеводе. Пять лет назад за измену и воровство Аника Федорович решил в науку другим выдрать Вериге ноздри, да отрубить по локти обе руки. От страшной расправы Веригу спас отец Варлаам, убедивший Анику, что превратит разбойника Веригу в божьего воина Фому…

Теперь монаха постигло разочарование, быть может, самое горькое во всей жизни. С нескрываемой досадой он рассматривал Карего, кляня тот злополучный день, когда решил продать вогулам строгановских лошадей. «Проклятые язычники, кабы не вы, тепереча на его месте я был, — Фома со злостью ткнул дрыном в снег. — Двух таких стою, а что в душегубстве не так поднаторел, то это дело наживное…» Фома тряхнул головой и перекрестился: «Прости, Господи! Избави от лукавого…»

Трифон подошел к саням и, поклонившись прибывшим, негромко, будто извиняясь, сказал:

— Фома проводит в трапезную, поужинать, чем Бог послал, потом разведет по келиям. Утром буду смиренно ждать, ибо многое имею сказать вам устами к устам…

Трифон вновь поклонился, уже до земли, и быстро ушел, исчезая в темной глубине монастырского двора.

Фома посмотрел во след уходящему старцу и сказал, но не приезжим, а для себя:

— Бог весть, в чем душа держится, ударь — кулаком перешибешь, а взнуздает хуже игумена. Как медведь прет на тебя, не бояся ни боли, ни смерти…

***

Стоило на миг закрыть глаза, как сквозь смежаемые веки вползала черная пелена, холодная и скользкая, как жабья кожа, обволакивала, душила, утаскивая вглубь, в бездонный омут полуночного бреда.

В детстве, возросшийся в турецкой неволе, Данила представлял себе Бога старым кочевником, разъезжающим по миру на большом белом верблюде. Верблюд идет медленно, на длинной выгнутой шее смеется серебряный колокольчик. Старый Бог, покачиваясь на верблюжьих горбах, то дремлет, то пробуждается, заслышав тонкий серебряный смех. Он слегка приоткрывает тяжелые веки, прищуриваясь, смотрит в даль: «Где теперь Сын? Хорошо ли пасет Его стадо?» Верблюд идет дальше, веки смежаются, наплывает сон. Сын — пастырь добрый…

Море набегает на берег и, ударяясь волнами о прибрежный песок, рассыпается белою пеною — вода точит камень, но тает в песке.

Божий Сын смотрит, как красная полоса зари разделяет небо с землею и, наклонившись низко, пишет перстом на песке, не обращая внимания на то, как набегающие волны смывают начертанные письмена: Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков…

Данила тоже всматривается в даль, но глаза его слабы и беспомощны: пасущиеся стада, оливковые рощи, разбивающееся о скалы солнце сливаются в бурое месиво, распадаясь на черное небо и белый снег.

По снегу, шатаясь, идет Василько: без шапки, в разорванном тулупе, из которого видна окровавленная рубаха. Он спотыкается, падает в сугробы, тяжело поднимается, подолгу обнимая придорожные деревья. Идет снова, вначале машет ножом, словно отгоняя незримого врага, затем крестясь его окровавленной сталью.

— Василько, постой! — Карий окрикнул идущего казака, но не услышал собственного голоса. Вместо слов изо рта посыпалась черная, как небо, густая земля.

Василько блуждал по бескрайнему снегу и, смеясь навзрыд, по скоморошьему твердил одну и ту же прибаутку: «Я иду, зверь лапист и горд, горластый, волк зубастый. Я есть волк, а вы есть овцы мои…»

Понимая, что если промедлит хотя бы миг, то навсегда потеряет Васильку из вида, Карий бросился ему в след, догнал, обнимая казака, как брата…

— Данилушка! — пьяный казак полез было целоваться, но передумал, показывая на перемазанные кровью губы. — Не пужайся, это у меня по усам текло, да в рот не попало.

Он заглянул Карему в глаза и повалился в ноги:

— Данилушка, убей меня своим кривым ножом, зарежь, как того волка. Там я умереть уже не смогу, а стану у Христа-батюшки тебе прощение выпрашивать. Без него тебе никак, видишь, уже и земля во рту. Не она тебя к себе забирает, а ты ее из себя выплевываешь…

Карий попытался поднять казака с колен, но повисшая на руках тяжесть была не человеческой, лютой, выворачивающей суставы и рвущей жилы, такой, словно он вознамерился поднять саму землю.

— Тяжело тебе, родимый, — вздохнул Василько. — Можно и по-другому. Не можешь поднять, поднимись сам, как Он.

Василько кивнул в сторону, где еще совсем недавно ехал на своем белом верблюде старый дремлющий Бог. Там, на вкопанном в каменистый холм кресте, умирал распятый Христос…

***

Когда тяжелое зимнее небо начало высветляться, старец вошел в келью Карего и тихо позвал его по имени:

— Данила, пробудись. Иди со мною.

На окраине монастырского двора, подле маленькой, сложенной без окон избенки, старец остановился и молча кивнул на запертую дверь. Данила откинул засов и вошел в избу.

Было темно и холодно. Карий провел рукой по стене — ладонь обожгли острые ледяные наросты промерзших насквозь бревен. В темном углу послышался хруст мерзлого сена и судорожное человеческое дыхание.

— Василько! — Карий бросился к казаку, поднял его, вытаскивая на свет.

— Забился в угол, словом не обмолвился. Я ему соломки постелил, — Трифон посмотрел Даниле в глаза. — Выходит, обманул Григорий, не слуга он тебе…

— Все мы слуги Божьи, — неожиданно для себя сказал Карий. Потом добавил с укоризной: — Не следовало держать его здесь, как дикого зверя.

— Никто и не держал. Фома даже силком в монастырь завести хотел, так он ему чуть руку не отгрыз.

— Пойдем, Василько, пойдем со мною, — Карий вывел казака из избы и вздрогнул, встретившись взглядом — это был уже не тот казак, которого он знал прежде, это были глаза человека, которого он видел во сне.

Василько долго всматривался в лицо Карего, затем дрогнули уголки его губ, заслезились глаза и, прижимаясь лицом к Данилиной груди, казак зарыдал:

— Загрызли ее… живьем съели… а меня не тронули… почто, Данилушко, меня в живых оставили? Умереть хочу, чтобы вместе с Акулинушкой…

Впереди идущих мелькнула тень. Преграждая дорогу, из-за монастырского угла возник Фома, с короткой суковатой палкой в руках. Он нагло посмотрел на Карего и усмехнулся:

— Зверя в кельи пущать не велено. Зверя в клетушке держать надобно, дабы кого из братии не погрыз.

По испуганным глазам Васильки Карий догадался, кто приходил ночью толковать с казаком. Ярость проснулась, разлилась по телу и, требуя выхода наружу, стала нещадно жалить огнем.