Андрей Старостин - Встречи на футбольной орбите

• Название: Встречи на футбольной орбите
• Автор: Андрей Старостин
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Спорт
• Год: 1978

Имя автора этой книги – Андрея Петровича Старостина (1906—1987) – хорошо известно отечественным футбольным болельщикам, ведь именно он являлся организатором и игроком первых московских команд на заре развития фтбола в нашей стране.

«На протяжении многих десятилетий, связывающих меня с футболом, я неисчислимое количество раз пытался ответить на вопрос: в чем же притягательность этого кожаного кудесника – футбольного мяча? Увы, сколько-нибудь убедительного ответа так и не находил. И сейчас не знаю, в чем его магнетизм...»

---

Впоследствии я на себе многократно проверил горькие, но безъядные критические пилюли Яншина, полезные потому, что были замешаны на доброжелательности.

Однако все это будет впереди, обозначился только первый шаг сближения в благотворной атмосфере «Кружка» в Старопименовском переулке.

Глава 5 БУДНИ И ПРАЗДНИКИ

Жизнь как веретено: начинается с первого витка нити и накручивается, утолщаясь, до середины, а потом идет на спад и кончается последним витком.

Человеку свойственно ошибаться в житейских соизмерениях. Нить еще только начинает накручиваться, а мы уже думаем, что достигли жизненного перевала. А над тобой еще крутизна с отрицательным углом преодоления.

Не избежал таких ошибок и я. В познании футбола во всяком случае, а в вопросах мироздания тем более.

«Человек рожден для счастья, как птица для полета» – эти слова Короленко казались мне исчерпывающими: жизнь – праздник. При этом восприятии действительности как-то забывалось, что в житейском календаре на шесть дней будней праздник приходится только один.

А будни выдвигали свои требования, безоговорочно, неумолимо. Неотвратимо надвигались сроки крутой перемены в моей жизни – призыв на действительную воинскую службу. Я уже был игроком сборной команды и попривык к потачкам всякого рода и в быту, и в учении. Побывал за границей. По тем временам явление не частое. Молодость торопится быть старше, чем она есть. Присваивает себе привилегии без должных оснований. Как говорится, «не по чину берет». И я не уберегся от преувеличений собственной персоны. Свободный доступ в театр, довольно уже широкий круг интересных знакомств, увлечение конным спортом, посещение увеселительных мест, отрыжки недавних нэповских времен влияли на склад моих привычек и настроений.

Служба в армии меня просто пугала. Прощай свободная жизнь, прощай поездки по городам и весям, прощай футбол – так думалось мне и все тоскливее и тревожнее становилось с приближением срока призыва.

Помню, как делился я своими сомнениями с Николаем Денисовым, чемпионом страны по легкой атлетике: возможно ли будет играть в футбол служа в армии? Он проходил службу в Московской пролетарской стрелковой дивизии.

Встречаясь на квартире у молодого тогда художника Федора Антонова с Петром Вильямсом, Александром Дейнекой, Юрием Пименовым, проходившими территориальные сборы при той же дивизии на Ходынском поле, я расспрашивал их про житье-бытье в казармах, плохо скрывая свою пугливую озабоченность.

Они были молодые, веселые люди и шутливо настораживали – хлебнешь, мол, шилом патоки.

Разумеется, я отшучивался, понимая, что они нарочно преувеличивают трудности солдатского быта, но от этого легче не было. Все чаще меня посещали минуты уныния. Ведь вот как странно складывается судьба: как раз к осени у меня, что называется, пошла игра. Что ни матч, то похвальная пресса. А радости нет: все равно, мол, скоро прощай футбол!

Ничего еще я тогда не понимал ни в жизни, ни в футболе. Мне надо было говорить – здравствуй, а я все прощался!

Меня призвали…

«Стой-й-й-й!» – раздается команда на весь плац Спасских казарм у Сухаревской башни, где расквартирован был 2-й стрелковый полк Московской пролетарской стрелковой дивизии.

Это пронзительный голос нашего командира отделения, невзрачного, низкорослого сверхсрочника, службиста, как говорится, до мозга костей. У него по иронии судьбы фамилия Суворов.

Под его непосредственным начальством я, курсант полковой школы, прохожу строевую подготовку. «Направо равняйсь! Напра-ву!» – отрывисто, с шиком выпаливает он «ву».

Я поворачиваю голову направо, равняясь, как положено «на грудь четвертого». Но ее нет: есть только вторая, потому что в строю нас только двое – я да Елисеев. Остальные солдаты нашего отделения в наряде – кто на кухне, кто на дневальстве, кто в карауле.

Но Суворов подает голос так, словно командует полком. Замечая наше насмешливое переглядывание, командир, как абсолютно убежденный в своей правоте, говорит: «Я из вас, товарищ курсант Старостин, человека сделаю». Меня бесила уверенность его тона, но я молчал, зная, что малейшее возражение вызовет реплику – «Разговорчики в строю!».

С командиром у меня шла холодная война с момента моего поступления в полковую школу.

– Где ваши личные вещи, товарищ курсант Старостин?

– Вот они, – смущенно отвечаю я под общий смех новобранцев, молодых деревенских ребят из-под Курска, Орла, Тамбова, приехавших с деревянными укладками, обязательной принадлежностью призывника.

– Я вас про вещи спрашиваю, товарищ курсант Старостин, – требовательно продолжает Суворов, с презрением взглянув на зубную щетку и кусок нераспечатанного мыла и пасту, которые я вытащил из кармана пиджака.

– Это и есть мои вещи, – надменно парирую я.

Мы смотрим друг на друга, как два боксера перед схваткой. Формально я ни в чем не провинился. Но он видит, что к нему в отделение поступил разгильдяй – даже без укладки.

– В каптерке получите вещевое довольствие, товарищ курсант Старостин, личные вещи… – он запнулся, но так же сухо деловито продолжил: – Оставите при себе. Койку в дортуаре заправлять, чтоб ни складков, ни морщинов… Все.

Я не удержался и, язвительно улыбаясь, поправил:

– Ни складок, ни морщин…

Командир отделения круто повернулся спиной ко мне и бросил в пространство: «Смешки строит, дерьмо такая!»

Это был первый словесный раунд. Я считал, что провел его с достоинством. Последняя реплика меня больше рассмешила, чем оскорбила.

Соседом моим по койке оказался орловский парень, совсем малограмотный, по фамилии Пиў калов. Тихий, с иконописным смуглым лицом, он тосковал по своей невесте «распронаединственной зазнобе», не успев до призыва сыграть свадьбу. «Как ты думаешь, будет ждать ай нет?» – пытал он меня, пребывая в постоянном сомнении относительно ее верности. Ежедневно на утренней поверке с моим соседом возникало недоразумение. Его выкликали, а он молчал. «Пикаў лов!» – уже рассерженно, уставившись ему в глаза, кричит Суворов и наконец мы слышим все тот же ответ: «Та я ж Пиў калов!»

Отделенный сдался. Он увидел, что мой сосед солдат исправный, и стал верно произносить его фамилию. Но он был до глубины души возмущен, когда обнаружил, что Пикалов чистит и свою и мою винтовки. Я за это должен был писать письма «распронаединственной». Жених в категорической форме требовал именно этого обращения к своей невесте. Чтение по вечерам моего творчества доставляло ему истинное наслаждение, мне казалось, даже большее, чем письма от нее, которые я тоже ему читал. В особенности соседа приводила в восторг подпись: «курсант, будущий командир отделения Пикалов». В каждом последующем письме я повышал его в чине, а он, восторженно хлопая меня своей жилистой рукой по плечу и заливаясь хохотом, приговаривал: «Ай, хорошо, ядять тя мухи, комары!»

Отделенный сам стал наблюдать за чисткой. Я научился ловко разбирать и собирать затвор на семь частей, и «зуб отсечки отражателя» перестал мне казаться таинственным существом. Суворов, разумеется, догадывался, что я не лишу исправного солдата Пикалова радости переписки с невестой. Я продолжал писать письма на Орловщину, восхищая невесту и всю ее родню доблестной службой нареченного.

Продолжалась и строевая выучка под неотступным оком Суворова. Тяготы усвоения парадной шагистики, использования малого шансового инструмента при земляных работах, приемы рукопашного, штыкового боя я постигал и делил со своим неизменным напарником, соседом по койке слева Александром Елисеевым. Маленького роста, шустрый паренек, москвич, был удивительно непоседлив и любознателен. Непритязательность в житейских условиях позволяла ему легко приспосабливаться к любой обстановке. Суворов был к нему снисходителен. Было за что: Евсей (так его звали по всей дивизии от перепутанной фамилии Евсеев вместо Елисеева) стрелял лучше меня и будучи вертким, как угорь, вместе с тем сильным, он очень ловко проделывал всю артикуляцию с винтовкой.

– Вперед штыком коли, назад прикладом бей! – зычно подает команду наш приземистый командир. Я стараюсь изо всех сил на выпаде проткнуть штыком мешок, перехватить за ствол винтовку и, развернувшись кругом, бью прикладом по голове соломенное чучело.

Все равно Евсей успевает быстрее закончить всю операцию.

– Товарищ курсант Елисеев – отлично. Товарищ курсант Старостин – мало удовлетворительно.

– Да ты не обижайся на него, – успокаивал меня Евсей. – Это он просто свою линию гнет. Спесь с тебя соскабливает, чемпионскую. – Евсей морщит в улыбке свою мордочку, не знающую бритвы, у него на лице никакой растительности, хотя ему, как и мне, двадцать два.

Евсею смешно, а мне обидно: проиграл одно мгновение, ему – отлично, а мне – мало удовлетворительно. Надо же придумать такую оценку.