Шарль Сорель - Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

• Название: Правдивое комическое жизнеописание Франсиона
• Автор: Шарль Сорель
• Издательство: Издательство «Правда»
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1990

«Правдивое комическое жизнеописание Франсиона» французского писателя Шарля Сореля (1602 — 1674) — первый плутовской роман во французской литературе, открывший дорогу другим романам того же типа (например, «Жиль Блаз» Лесажа). Ш. Сорель умело использовал форму испанского романа, наполнив ее французским содержанием. Автор запечатлел в нем живую, подлинную действительность своего времени — Францию первой четверти XVII века.

Среди современников писателя «Жизнеописание Фран-сиона» имело невероятную популярность. И для современного читателя книга представляет несомненный интерес: повествование развивается динамично, сюжет весьма занимателен, детали сочно и остро подмечены.

---

Пока они совещались, Лючио доложили, что его спрашивают какие-то дамы, а так как он к тому времени закончил часть своих дел, то сошел в нижний зал, куда их провели. То были Лючинда и Эмилия, которые, узнав об обвинении Франсиона в подделке денег, почитали его уже мертвым и отчаялись извлечь из него какую-либо пользу. Бергамин и Сальвиати все еще находились в суде и не побеспокоились уведомить их об его освобождении. Мать и дочь знали о пребывании Эргаста в Риме и рассудили, что если казнят Франсиона, то этот венецианский синьор вновь начнет домогаться руки Наис и Эмилия потеряет надежду им завладеть. Ей же хотелось, потеряв одного, удержать другого, который действительно был гораздо более обязан жениться на ней, нежели Франсион. Итак, Лючинда рассказала Лючио, что Эргаст сошелся с ее дочерью в бытность их в Венеции и что у этой последней даже был от него ребенок, коим она разрешилась преждевременно, но что тем не менее этот синьор отказывался жениться на ней из-за ее бедности, а потому пришла она искать правосудия против обольстителя. Судья посоветовал ей не прибегать к обычной процедуре и не поднимать шума, а в интересах их чести обойтись с Эргастом деликатно и послать за ним, дабы выведать его намерения. Они с радостью одобрили это предложение, которое весьма им благоприятствовало. Тогда судья послал человека к Эргасту и попросил его немедленно прийти. Тот жил неподалеку, а потому вскоре явился. Лючио изложил ему заявление дам и спросил, может ли он это отрицать. Эргаст оказался не настолько нагл, однако ответил, что у Эмилии было бы больше оснований напоминать ему об их прежних узах, если б она ежедневно не заключала новых, как, например, незадолго перед тем с неким французом, пользовавшимся свободным доступом в ее жилище.

— Но вы умалчиваете о том, — возразил судья, — что это дело ваших рук и что вы хотели обмануть француза и отстранить его от другой любви, где он был вашим соперником и одержал верх.

Эргаст весьма подивился такой осведомленности судьи в его делах. Он досадовал на откровенность, с которой прежде говорил об этом предмете, и попытался заверить Лючио, что у него нет никаких счетов с Франсионом; но судья отвечал, что поставит его на очную ставку с человеком, который подтвердит обвинение, и что, кроме того, Эмилия обещает предъявить против него бесспорные улики, а потому, если он не согласен жениться на ней добровольно, правосудие принудит его к этому. Тогда он сослался на свою подсудность венецианскому суду, который один только вправе принять жалобу от Эмилии; однако Лючио указал ему на то, что потерпевшие вчиняют иски по месту своего пребывания, а поскольку он, равно как и Лючинда с Эмилией, жительствует в данное время в Риме, то тамошние судьи вполне полномочны его осудить. Тут Эргаст почувствовал угрызения совести: он вспомнил обещания, некогда данные Эмилии, и пожалел о том, что ее бросил. Он сказал Лючио, что это дело со временем уладится; но тот не пожелал дать ему отсрочку и пригрозился арестовать его, если он вздумает о ней ходатайствовать. Затем судья послал за Дорини, с коим был в большом дружестве, и рассказал ему о том, как он пытается сосватать Эргаста и Эмилию, а также вкратце поведал ему о прочих происшествиях. Дорини подивился этому стечению обстоятельств и, видя, как Эргаст пытается увильнуть от обещания жениться на прежней своей полюбовнице, заявил ему, что отлично знает об его намерениях по отношению к Наис, но что надежды эти тщетны, ибо если даже она откажет Франсиону, то все же не выйдет за него замуж, так как не питает к нему никакой склонности. Это побудило Эргаста докончить начатое: он обещал жениться на Эмилии и впредь оказывать ей всяческие знаки внимания. Она обладала такой редкостной красотой, что он мог почитать себя довольным; правда, мать ее была бедна и находилась в затруднительном положении, однако же могла надеяться на блестящее будущее в случае удачного исхода своего процесса. Лючинда была в восторге, ибо всегда желала, чтоб он стал ее зятем, а если она одно время помышляла о Франсионе, то лишь благодаря тому, что ее коварным образом убедили в преимуществах этого брака для ее дочери и в невозможности больше рассчитывать на Эргаста.

Тогда этот синьор откровенно признался, что злоумышлял против Франсиона и что его клевреты внушили Лючинде мысль отправиться к Наис и возбудить в ней ненависть к тому, за кого она собиралась выйти замуж; точно так же и Бергамин ходил по его наущению к Франсиону с требованиями, ибо им хотелось узнать, как его соперник к этому отнесется и согласится ли покинуть Наис ради Эмилии. Дорини, получив такие сведения, попросил Лючио сходить к его кузине, бывшей и ему несколько сродни, дабы успокоить ее и рассеять ее негодование против Франсиона. Тот охотно согласился взять на себя этот труд, ибо чего не сделаешь ради такой дамы.

После того как Лючинда, Эмилия и Эргаст удалились вполне удовлетворенные, судья вспомнил о прочих делах. Жалоба сбира на Ремона могла почитаться пустой. Иск Сальвиати к Франсиону отпадал в связи с только что происшедшим, а когда ходатай с Бергамином узнали об этом, то ушли весьма смущенные. Что касается Корсего, то его отвели в тюрьму. Когда Лючио отпустил всех судейских чинов, то остались одни только наши французские дворяне, которые принялись благодарить судью за справедливое решение, особливо же Франсион, наиболее заинтересованный из всех. Дорини рассказал ему о соглашении между Эргастом и Эмилией. Франсион остался этим весьма доволен, но еще больше обрадовался, узнав, что Дорини и Лючио собираются успокоить Наис и разрешить его тяжбу с нею. Тогда судья, смеясь, заявил, что простолюдинов обычно вызывает к себе для дознания, но что такая дама заслуживает допроса на дому. Франсион поклялся ему в вечной благодарности, после чего Лючио с Дорини уехали. Нашему кавалеру разрешили забрать сундуки, и он отправился домой в сопровождении Ремона, Одбера и Гортензиуса, который все время тут присутствовал; но по пути они увидали нечто, приведшее их в крайнее изумление.

Они услыхали за собою такой страшный шум, что принуждены были обернуться и тотчас же заметили молодого человека в одной только сорочке и даже без сапог, которого преследовало с беспрерывным гиканьем огромное скопище всякой сволочи. Он продолжал бежать с большой быстротой, но они тем не менее узнали в нем дю Бюисона и весьма огорчились странным его состоянием, ибо заподозрили, что ему причинили какую-нибудь обиду или что он помешался в уме, и эта последняя мысль казалась наиболее вероятной, ибо он то и дело размахивал вокруг себя хлыстом, выхваченным у какого-то лакея, и фехтовал им, как двухконечной булавой, не переставая распевать всякие шутовские песни. Обгоняя своих друзей, он не подал виду, что их заметил и только поглядел на Гортензиуса, которому закатил здоровенную оплеушину. Тут крики еще усилились, а дю Бюисон побежал быстрее, чем прежде. Одни говорили, что он пьян, другие — что он спятил, третьи — что у него горячка и что римский воздух вреден большинству французов; нашлись и такие, которые утверждали, что он вытворяет все это со зла и что его надо схватить и связать. Но наши французские дворяне не позволили учинить над ним насилия и проводили его до самого дома Ремона, куда он ринулся со всего размаху. Они подоспели почти одновременно с ним, а он, увидав их, обратился к ним с просьбой спасти его от сволочи и дать ему отдохнуть. Тут они убедились в невредимости рассудка дю Бюисона и, доведя его до одной из горниц, посоветовали лечь; пришлось только откинуть одеяло, и он сейчас же юркнул в постель. Затем, несколько переведя дух, он рассказал своим друзьям следующее.

— Должен поведать вам о своих безумствах: я несколько раз навещал здешних куртизанок и обманывал их шутки ради, заведя себе это обыкновение еще во Франции. Но нашлась одна, по имени Фьяметта, которая вздумала мне отомстить. Я обещал ей быть у нее в прошлую ночь и ушел отсюда вчера под вечер; хотя дело Франсиона не выходило у меня из головы, однако я не хотел упускать это удовольствие. Итак, я проскользнул в ее дом и переговорил со служанкой, которая провела меня в гардеробную, где предложила подождать, пока не уйдет какой-то родственник ее госпожи, ибо Фьяметта не хотела, чтоб этот человек знал об ее шашнях. Наконец служанка объявила, что он ушел и что мне остается только раздеться и провести— ночь с Фьяметтой. Я не согласился снять с себя платье и пожелал сперва с нею поздороваться, но наперсница принялась раздевать меня как бы в шутку и сказала, что будет очень забавно, если я в таком виде неожиданно предстану перед хозяйкой. Сняв с меня одежду, она открыла двери и предложила мне выйти без свечи, что я поспешно исполнил, рассчитывая попасть прямо в спальню; но она быстро захлопнула за мной двери, и тут мне стало ясно, что меня обманули. С первого же шага я чуть было не сломал себе шею, ибо вместо ровного пола там оказались ступени. При падении я изодрал себе все ляжки, и мне оставалось только кричать и стучать кулаками в двери; но служанка заявила, что если я не замолчу, то она пришлет мне кой-кого, кто обойдется со мной другим манером. Я попытался улестить ее просьбами и обещаниями, но ничего не помогло. Она продолжала мне грозить, а потому я принужден был умолкнуть. Хотя погода стоит довольно теплая, однако ночь была холодная и для меня крайне неприятная; могу вас заверить, что никогда не проводил худшей. Я уселся на ступеньке и ежился, как мог, чтоб хоть несколько согреться. Когда ободняло, я долго взывал, но никто мне не ответил: вероятно, служанка нарочно ушла, чтоб со мной не разговаривать, Наконец сверху сошел рослый детина с тесаком в одной руке и воловьей жилой в другой и, стеганув меня ею по плечу, приказал мне убраться отсюда. Я вынужден был спуститься с лестницы, тщетно пытаясь уговорить его и потеряв всякую надежду получить назад свои пожитки. Внизу оказалась маленькая дверца, выходившая в переулок; он вытолкал меня наружу и запер за мной. Я присел на камень, размышляя о том, что мне предпринять. Там проходило мало народу, ибо эта уличка кончается тупиком, да и были это исключительно люди простого звания. Я пожаловался им на то, что у меня отняли платье. Одни смеялись, говоря, что так мне и надо, коль скоро я повадился ходить к женщинам. Другие жалели меня, но, по их словам, были бессильны мне помочь. С некоторыми я вовсе не заговаривал и полагаю, что они принимали меня за нищего, ибо рубашка моя загрязнилась от лежания на ступенях, далеко не отличавшихся чистотой. Наконец я рассудил, что могу просидеть так бесконечно, если не уйду оттуда; но идти в таком виде среди бела дня было делом не совсем обычным. Я надумал сказать одному прохожему, чтоб он зашел сюда и предупредил моих друзей о постигшем меня несчастье; но, видимо, он не нашел дома, и, заставив меня долго дожидаться, вовсе не вернулся. Тут, наконец, мне пришла на ум забавная мысль разыграть сумасшедшего, что было целесообразнее, нежели торчать там бог весть сколько времени. Я храбро вышел и оттуда двинулся по улицам, распевая нелепейшие песни. Дети, как вы видели, потешались надо мной и, не встреть я вас, вероятно, причинили бы мне немало вреда. Если же я дал пощечину господину Гортензиусу, то лишь для того, чтоб укрепить веру в мое безумие; от всего сердца прошу у него прощения.