Петр Северов - Беспокойный инок Игнатий

• Название: Беспокойный инок Игнатий
• Автор: Петр Северов
• Издательство: ЦК ЛКСМУ «Молодь»
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1956

Эта книга рассказывает о славных русских путешественниках и мореходах, открывателях и исследователях многих земель, морей и рек, о пытливых и храбрых русских людях, совершивших незабываемые подвиги во славу родины.

Не претендуя на сколько-нибудь полное изложение событий, связанных с великими русскими географическими открытиями, автор остановился только на эпизодах, особенно поразивших его беспримерной доблестью и отвагой, настойчивостью в достижении цели, стремлением к знаниям и высоким патриотизмом русских путешественников и мореходов прошлого.

---

Пётр Фёдорович Северов Беспокойный инок Игнатий

Если бы сибирским казакам, которые первыми прошли Камчатку из конца в конец, кто-нибудь рассказал, что их лихой есаул Иван Козыревский постригся в монахи и назван «иноком Игнатием», эта весть всколыхнула бы служилых камчатских людей сильнее любого землетрясения.

Иван Козыревский — «инок Игнатий»! Да можно ли представить себе такое? Тот самый Козыревский, чьё имя гремело в Сибири от мыса Лопатка до Анадыря и от Анадырь-реки до Якутска, снял саблю, отдал пищаль и в последний раз набил табаком неразлучную трубку, а потом подставил монахам лоб, — исповедуйте, мол, и стригите…

А давно ли водил Козыревский казаков на непокорные племена, давно ли голос его, как труба, гремел в жарких и яростных схватках!..

Весёлый человек! Он мог и петь и плясать перед боем. Где-нибудь в малом острожке, когда горстка израненных казаков отражала неистовые атаки воинов сибирских племён, он мог шутить и смеяться, рассказывать истории, от которых, бывало, не выдержит, улыбнётся самый суровый сибиряк.

Смел и остр был Козыревский на слово. Казалось, нисколько не страшился он облечённых властью приказчиков, не боялся самого якутского воеводы, а если припугивали его царём, — насмешливо улыбался: царь-то, дескать, за тридевять земель, а я сам здесь себе начальник.

Неспроста же ходили упорные слухи, что был он замешан в убийстве сурового и властного Атласова, первого камчатского приказчика и первого землепроходца, открывшего и исследовавшего этот далёкий край… Сам Козыревский эти слухи с яростью опровергал, называя их клеветой недругов и злым наветом. Но стоило присмотреться к беспокойному есаулу, увидеть, как искал он опасностей и шёл им навстречу, стоило послушать его разговоры, чтобы невольно подумалось: отчаянная голова, пожалуй, на все способен этот человек…

Как же случилось, что бравый есаул стал вдруг «иноком Игнатием»? Само это звание для тех, кто знавал Козыревского, было и странным и смешным. Где-то в одиночной монашеской келье, скучный, с тоненькой свечкой наедине, сидел он теперь без сабли, без трубки, без табака, сидел над тоскливой церковной книгой.

Книга сообщала: «Инок наречется, понеже един беседует к богу день и нощь».

Козыревский устало почёсывал затылок, тяжело вздыхая и с нетерпением поглядывал на узенькое окошко, где в виде четырех крестов чернела прочная железная решётка. Иногда он спрашивал у самого себя: монастырь это или тюрьма? Ежели тюрьма, — пусть так бы ему и сказали. А если монастырь, то неужели нельзя сделать здесь жизнь повеселей?

Какой разговор с богом может быть у казака, привыкшего к вольной жизни, к дальним походам с опасностями на каждом шагу! Пускай уж беседуют сколько хотят настоящие монахи. Им нравится такая скучная жизнь: безделье от завтрака до обеда, от обеда до ужина… Только бы выйти Козыревскому из кельи, да спуститься на берег, да поднять над судном парус, а там — и трава не расти!

Но монахи смотрят за ним неусыпно и ещё справляются с ядовитым участием:

— Как братец Игнатий почивал?..

— На этот счёт не беспокойтесь, — отвечал им Козыревский. — Спал, как тюлень.

— А братец молился сегодня перед обедом?..

— Ровно сто поклонов. Ни больше, ни меньше. Что? Не верите?! Да чтоб я околел!

— Какие греховные речи ведёт братец Игнатий! — сокрушённо вздыхали монахи. — Разве можно божиться? Ведь это грех!..

«Братец Игнатий» недобро хмурил брови и отходил в сторону или молчал. Все здесь надоело ему, его тянуло на свободу, туда, где жизнь, скитания, борьба…

Он выходил на моления, будто на работу, — отработал положенное и отдыхай. Быть может, и помирился бы он даже с этой скучищей, но что за отдых без табака?

Бесконечно долгими зимними ночами, когда лютая пурга хохотала и плакала за окном, Козыревский все думал свою думу о вольной волюшке, о бегстве из монастыря.

Иногда в келью неслышно входил настоятель, хитрый, каверзный старикашка со сладенькой улыбочкой и голоском. Он видел инока в одной и той же позе, неподвижно склонённого над книгой.

— Братец Игнатий беседует с богом? — то ли ласково, то ли с издёвкой спрашивал настоятель. Тонкие синие губы его еле приметно усмехались.

Козыревский вздрагивал и вскакивал из-за стола:

— Так точно! — отвечал он чётко. — Велено было беседовать…

Настоятель заглядывал в раскрытую страницу и скорбно вздыхал:

— А что же братец Игнатий все время девятую страницу читает? Вот уже два месяца минуло, а страница все время девятая, братец…

— А чтоб лучше запомнить, как он там, инок этот самый, наречется, — уверенно говорил Козыревский, пытаясь изобразить смирение на лице.

— Грешен, братец Игнатий, очень грешен! Надобно больше тебе молиться, — нудно и однотонно гнусавил старичок. — Триста земных поклонов сегодня, братец… не много ли?

— Да уж ладно, — равнодушно соглашался Козыревский. — Как-нибудь отмахаю и триста… Дела-то другого все равно нет.

Настоятель неслышно уходил из кельи, и Козыревский снова возвращался к своей думе. В эти долгие недели и месяцы одиночества вся прежняя, беспокойная, скитальческая жизнь как будто проходила перед его глазами…

… В 1701 году, когда Ивану Козыревскому едва исполнился двадцать один год, якутский воевода Траурнихт отправил его вместе с отцом на Камчатку. Воевода не спрашивал согласия. Он только небрежно кивнул старшему Козыревскому:

— Ты помнишь, как сюда попал?

— Мой отец был пленный поляк, — ответил Пётр Козыревский.

— Твой отец воевал против русского царя Алексея Михайловича, — напомнил немец-воевода. — Ты стал казаком, и это большая честь. Теперь и ты, и твой сын должны показать, насколько достойны вы этой чести. На Камчатке непокорствуют племена. Ступайте туда с казаками и приведите их в подданство России…

В жестоком неравном бою с воинственным племенем олюторцев старший Козыревский был убит. Сын отнёс его на высокий холм, снежной вершиной поднимавшийся над океаном, сам вырыл могилу и похоронил отца. Над замшелым камнем, положенным в изголовье, поклялся он сражаться, пока не сложат оружие непокорные племена.

Но не знал Козыревский, откуда грозила ему наибольшая беда… А беда все время была рядом, ходила с ним в далёкие походы, делила корку хлеба, соль, порох и табак, притворялась верным другом. Был это Данила Анциферов, человек смелый, волевой и решительный. Даже казаки из его отряда, люди не особенно ценившие жизнь, называли Данилу «лихой головушкой» и «отпетым».

Козыревский почитал отвагу выше всех других добродетелей или заслуг. Поэтому и стали они друзьями. А когда служилые люди сначала вполголоса, исподволь, а потом все громче и наконец совсем открыто стали роптать на Атласова, что-де забрал он всю присланную из Якутска подарочную казну и что ведёт он втайне какие-то переговоры с камчадальскими вожаками, Анциферов оказался главным подстрекателем к бунту.

Козыревский понимал, что Атласов имел все права вести переговоры с камчадальскими князьками. Путь казаков от севера до юга Камчатки был пройден в тяжёлых битвах с туземными племенами. Слишком много потерял Атласов воинов на трудном этом пути. Он не упускал ни малейшей возможности мирно договориться с племенами. И в этих его переговорах Анциферов заподозрил предательство.

Такое жестокое и несправедливое подозрение Атласов мог бы развеять тремя-четырьмя словами, однако он считал унизительным для себя объясняться с бунтовщиком Анциферовым.

Обстановка в Верхне-Камчатском остроге, где находился Атласов, накалялась с каждым днём. Атласов же оставался спокойным. Он даже смеялся Анциферову в лицо,

— Погоди, Данилушка, погоди… Скоро придёт подмога мне из Якутска, и я тебя вздёрну, мил друг, на дыбу.

Анциферов знал, что суровый Атласов напрасно не станет бросаться словами. Он решил действовать. Но кто же будет его верным помощником в этих делах? Анциферов спросил у Козыревского:

— Ты слышал, Иван, приказчикову похвальбу? И мне, и тебе грозит он дыбой.

— И мне? — удивился Козыревский. — Это за верную службу я за то, что отца я потерял? Нет, быстро сокол летит, а пуля ещё быстрее!..

В тот день десять служилых людей с пищалями и пиками на изготовку вошли в дом Атласова и вывели приказчика на крыльцо.

— В тюрьму! — скомандовал Анциферов.

Долгим, холодным и пристальным взглядом Атласов глянул ему в глаза:

— Умереть тебе в мучениях и в позоре, — сказал он. — Слово моё сбудется. Все вы, казаки, свидетели…

Анциферов засмеялся:

— Кто первый из нас умрёт — это мы скоро увидим. А пока ступай под стражу, арестант!

Наверное, среди взбунтовавшихся казаков все же были у Атласова верные друзья. Тёмной ночью бежал он из тюрьмы и вскоре появился в Нижне-Камчатском остроге.

Анциферов был и взбешён и напуган.