Александр Щелоков - Крысы в городе

• Название: Крысы в городе
• Автор: Александр Щелоков
• Жанр: Детектив

---

— Вы не слишком? Лекарев, слушая, все же принялся за второе.

— Ни в малейшей степени. Скажите, о каком событии в художественной жизни Москвы больше писала пресса? Выставка работ Александра Шилова? Архипа Куинджи? Хренка вам с бугорка, уважаемый. Высшим достижением стала попытка некоего художника Александра Бренера в рамках эстетического действа прилюдно совокупиться со своей супругой. Он широко объявил об этом в кругах художников, потом привел жену к памятнику Пушкина и поставил ее в соответствующую позицию, удобную для акта. В центре Москвы, Георгий! К сожалению зрителей, действо не состоялось. Гений хотя и взял кисточку в руки, но нужной твердости в его руке она не обрела.

— Творчески-половое бессилие, — сострил Лекарев, считая, что все рассказанное — только шутка.

— С одной стороны — да. С другой — полное отстутствие национальной гордости у народа. Никто, представьте, никто не подошел и не оборвал яйца распоясавшемуся жиду. А надо было! Жаль, меня там не было.

— Так вы всерьез об этом… о Бренере?

— Куда больше!

— А я даже не слыхал о таком.

— Плохо. Бренер, между прочим, известен и тем, что принес в Пушкинский музей муляж кучи говна, расположил его там и объявил, что будет очищать святилище от скверны. Заметьте, действо всякий раз связано с Пушкиным. Русский гений жиду — нож острый. И все это делается в нашем присутствии, при полном молчании русских! Наши святыни пытаются осквернить если не говном, так немощной струёй спермы. А мы терпим. Мусульмане за оскорбление святынь приговорили Салмана Рушди — не знаю, какой уж он там писатель — к смерти. А мы терпим. Терпим. Доколе?

— Что предлагаете? Бить?

— Спросите ребят, которые сейчас здесь вокруг нас. Эта публика специально их провоцирует, чтобы потом орать: за нас снова принялись!

— Мне вот делал операцию аппендицита врач Рабинович. — Лекарев произнес это задумчиво, словно искал решение. — Еврей на сто десять процентов. Его тоже?

— Боже мой! Еврей-врач, еврей-инженер, еврей-работяга, — это нормально. Они не лезут переделывать наш духовный мир. И вообще против евреев я ничего не имею. Люди как люди. А те, которые живут в Израиле, мне даже нравятся. Суровые мужики. Армия у них что надо. Спецназ мощный. Уважаю. Сам бы пошел туда служить.

— За чем же дело стало? — Лекарев не прятал насмешливой улыбки.

— Во-первых, меня туда не пустят. Во-вторых, если и примут, то боюсь, обрежут слишком коротко. А мне это ни к чему.

— Ладно, — сказал Лекарев, закрывая тему. — Допустим, вы имеете свое мнение. Но здешние мальчики все воспринимают слишком прямо. Однозначно, говоря модным словом. Бей жида — и все. Любого, кто подвернется под руку.

— Не упрощайте, Георгий. У этих ребят есть свои командиры. Они обязаны готовить войско, прививать ему готовность сражаться и побеждать.

— С кем сражаться? Кого побеждать?

— Сражаться за власть. Побеждать любого, кого прикажут.

— Власть, взятая в бою, неизбежно оказывается диктатурой.

— Вы ее боитесь? Зря. Она сейчас нам нужна как никогда. Без нее сохранить государства мы не сумеем.

— Разве сейчас у России нет армии?

— Настоящей — нет. Та, что существует, — хреновая. И в первую очередь потому, что у нее нет врага. Раньше его видели в НАТО, в американцах, в японцах. Сейчас народу сказали, что врагов у России нет. Опять же сказали жиды и вынули из армии стержень. Армия без врага — это общество «Рыболов-спортсмен».

— Выходит, вы нашли врага, который стал стержнем? Это — жиды.

— Не упрощайте, Георгий. — Захаров довольно засмеялся. — Враг есть. Американцы разместили свои войска в Венгрии. В Капошваре, где раньше стояла наша танковая дивизия. Для чего? Против кого? Вам не ответят, но вы подумайте сами. Что касается евреев — не они главное зло. Наши ребята пойдут бить тех, кого для них командиры назовут жидами…

К вечеру вместе с Лопаткиным Лекарев вернулся в село. Тропинка из леса бежала через поле. Отсюда открылся вид на Тавричанку. Дорожка вилась между густыми зарослями лебеды и крапивы. Когда-то здесь волнами раскачивались посевы пшеницы. Теперь торжествовало царство сорняков.

— Ну что? — спросил Псих, когда они поехали рядом. По тону, которым был задан вопрос, Лекарев понял: оценка должна быть не ниже отличной.

— Ты здорово отдрессировал своих обезьян, — сказал он и повторил команду: — Раз! Два! Сильно! Псих довольно загоготал.

— Понравилось?

— Испугало.

— Это хорошо. Я и стараюсь сделать так, чтобы другие пугались. Только с такими волками можно вступить в борьбу за власть. С молодыми волками. Моя десятка уже сейчас порвет сотню армейцев. Да и милицию тоже. Кто у них там? Сопляки без стержня в душе. А здесь убежденные бойцы. Теперь представь, если их будет тысяча. А она будет.

— Где вы найдете столько евреев, чтобы утолить свои аппетиты?

Псих засмеялся:

— Ха! Зачем искать? Жидов мы будем назначать сами. Это дело нехитрое. Важно заранее натаскать ребят на команду: «Раз! Два!»

Политпросвещение уже дало свои плоды…

— Ладно, прапор, скажи лучше, пойдешь к нам?

— Ты видел мои цацки? — спросил Лекарев. — Куда я с больными плечами? Пока не заживет, я не человек.

— Ты прав, — сказал Псих. — По себе знаю. Вернулся с Аф-гана с рваным пузом, совсем плох бьы. Настроение — по нулям. Желчь — до горла. Твое дело, думаю, не лучше. Давай подлечись, потом поговорим. Условия тебе предложат неплохие. Идет?

КАЛИНОВСКАЯ

В последнее время Лайонелле стали сниться сны, тягучие, полные утомляющих подробностей. Иногда она просыпалась от мучительных видений, лежала несколько минут с открытыми глазами, но едва впадала в дрему, сон продолжался с места, на котором оборвался.

В ту ночь ей снилось, что она вышла из поезда на небольшой станции, у которой не было даже названия. Но она знала — это рабочий поселок Пролетарский, где она жила до десяти лет.

По пыльной площади рядом с двухэтажным станционным домиком ветер гонял клочья соломы и мусор. На краю стояло несколько грязных колхозных грузовиков — раздолбанных бесхозностью и дорогами. Две телеги, груженные пестрыми арбузами, служили одновременно торговыми точками. Дальше виднелись ряды одноэтажных бараков «соцгорода». Вдали высилось мрачное кирпичное здание с высокой трубой, похожее на фабрику. На деле оно было Пролетарской тюрьмой.

Лайонелла стояла на платформе и не знала, куда идти. Рабочий поселок был узнаваем и в то же время во многом казался незнакомым. Не было вокруг зелени, которая раньше росла вокруг. Неожиданно Лайонелла увидела мужчину средних лет, в шляпе, в белой рубахе с расстегнутым воротом. Увидела и узнала в нем Колю Южина, мальчика, с которым училась в четвертом классе. Насколько она помнила, Коля умер, перейдя в десятый. Но она не удивилась, увидев его: в свои сорок он оставался легко узнаваемым. «Лина! — обрадовался Коля. — А вот моя мама!» В старенькой согнутой бабусе Лайонелла узнала Калерию Павловну Южину — завуча их школы. Они поцеловались. Лайонелла с брезгливостью ощутила, что у старушки растут колючие усы. Она хотела спросить Колю: «Разве ты жив?», но тот предугадал ее вопрос и сказал: «Ты тоже умрешь».

Лайонелла проснулась, охваченная ужасом. Слова: «Ты тоже умрешь» — она услыхала столь явственно, будто их произнес кто-то только что стоявший рядом.

Лайонелла попыталась успокоиться. Она убеждала себя, что сон — это только блажь, игра полузамершего на ночь мозга, на которую не стоит обращать внимания, но из памяти не уходили леденящие душу слова: «Ты тоже умрешь». Сон развеялся, но тревога не проходила.

Она зажгла свет, взяла книгу. В последнее время ей стали нравиться любовные романы. Наугад открыв страницу, она стала читать.

«Его рука скользнула под ее блузку и коснулась упругой теплой груди.

— Не бойся, — прошептал Стивен ей на ухо. — Все будет хорошо. Все.

Он нежно гладил ее атласную кожу, и с кончиков его пальцев стекала магнетическая, будоражащая энергия. Луиза почувствовала, как волны тепла пронизывают ее тело, растекаются, сладко баюкают, словно предвещают волшебный сон. Она закрыла глаза, расслабилась и закачалась в мягких волнах блаженства…

Ладонь Стивена накрыла ее грудь, пальцы сжались…»

Лайонелла захлопнула книгу и небрежно бросила ее на тумбочку. Она прекрасно понимала, что вся эта книжная любовь — такой же мираж, как цветные открытки с видами экзотических мест. Однажды в молодые годы она увидела глянцевое изображение прибайкальской тайги и поддалась искусу — съездила с группой туристов в Забайкалье. От той поездки в памяти на всю жизнь осталось самое ужасное — тучи гнуса, кровососущей мошкары всех размеров, которая не давала людям проходу. Искусанная, с безобразно опухшим лицом, она возвратилась домой, прервав маршрут в самом его начале.

Красочная открытка так и осталась у нее — синее небо, могучие скалы, прозрачное как слеза озеро, могучий лес — пейзаж мужественной, полный первозданной суровости и силы. Но Лайонелла теперь осознавала глубину обманчивости цветных фотографий. И все же при всей ее нынешней циничности любовные романы задевали в душе Лайонеллы неведомые струны, рождали мучительное томление. Ей хотелось увидеть рядом с собой мужчину, умного, сильного, нежного.