Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь

• Название: Шестеро вышли в путь
• Автор: Евгений Рысс
• Издательство: Издательство «Детская литература»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1964

В 1926 году Коле Николаеву было шестнадцать лет. Судьба забросила его в маленький городок в глухом лесном краю на севере России. Он был одинок и очень беден. Отчаяние охватывало его...

Двадцатые годы. Время, непохожее на наше. Нэп. Рядом с горсоветом торговали частные магазины, безработные искали работу, коммунисты и комсомольцы руководили забастовками батраков и рабочих частных предприятий. Кулаки и капиталисты еще пробовали бороться с государственной властью трудящихся.

Пережив много бедствий, Коля Николаев нашел в маленьком северном городке замечательных друзей — комсомольцев. Их стало шестеро, честных и смелых людей, рвущихся к великим делам во имя победы трудового народа.

Но вот в далеком лесном краю зашевелились враждебные силы. Шестеро друзей встают на защиту товарища, обманутого людьми старого мира. В глухом лесу они впервые сталкиваются с врагами в открытой борьбе. Это еще только стычка. Но шестеро проверили себя под огнем. «Оказалось, что ничего, можем держаться. Солдаты из нас получатся», — говорит один из друзей.

Генеральные бои их поколения еще впереди, но шестеро уже вышли в путь.

---

Прошел час и два. Пятьдесят пять километров было от Носовщины до Калгачихи. Сколько они прошли? Ольга постаралась сообразить. Три часа до первого привала, потом три часа до второго привала и часа два сейчас. Восемь часов. Пять километров в час они, наверное, проходили. Значит, сорок километров. Часа через три будет Калгачиха. Там отдых, сон, молоко, хлеб с сосновой корой. А дальше?

Надо было о чем-нибудь думать, потому что, думая, легче идти. Ольга стала себе представлять, как она выспится в Калгачихе: где угодно — на полу, на скамейке, а может быть, и на сеновале. В это время, как ей показалось — над самым ее ухом, грянул выстрел. У Ольги даже сомнения не возникло, что стреляют ей в спину. Долю секунды она ждала боли, потери сознания, смерти, потом решила, что стрелявший не попал, и обернулась. Катайков держал в поднятой руке маленький револьвер. Где он его прятал раньше? Она и не догадывалась, что у него есть оружие. Выждав несколько секунд, Катайков выстрелил, не целясь, еще раз. Выждал еще, выстрелил третий раз, вынул из кармана маленькую кобуру, аккуратно засунул в нее револьвер и спрятал кобуру обратно.

Ольга стояла, ничего не понимая. Трижды откликнулось из лесу эхо, потом была тишина. Потом три выстрела раздались в ответ из леса.

— Можно присесть, — сказал Катайков. — Сейчас человек выйдет.

Ольга быстро соображала. Это не Калгачиха. Пятьдесят пять километров они пройти не могли. Больше здесь деревень и поселков нет. Кто же их поджидает в лесу? С кем здесь назначена встреча?

Булатов сел на упавший ствол, облокотился о колено и положил голову на руку. Был он в эту минуту очень красив. Этого Ольга не могла отрицать. Даже сейчас, оказавшись тряпкой и размазней, он сохранил пластичность движений. Рука его, поддерживавшая голову, была как-то особенно изогнута, а голова опущена так, будто он переживал необыкновенно благородные чувства. Красивость эта была особенно противна Ольге. Она отвернулась. Ей не хотелось думать о нем. Гораздо важнее было узнать, кто выйдет сейчас из леса. Что за встреча с заранее условленными сигналами? Кто их ждет в лесной пустыне? И что ждет ее, Ольгу?

За стволами, за буреломом, похрустывали сучки. Потом на тропинку вышел черный монах.

Ольга даже вздрогнула — так перекликалось его появление с разговором на острове и недавними мыслями ее о Булатове. Но это был черный монах не символический, а самый обыкновенный. Он был в черном подряснике или рясе (Ольга плохо разбиралась в церковных тонкостях), в монашьей шапочке — кто знает, как она называется, худой, лет пятидесяти, но бодрый и энергичный. Лицо у него было узкое, длинное, бородка клинышком. Он вышел на тропинку и поклонился.

— Заждались! — сказал он ласково. — Рады гостям. Прошу вас, тут недалечко. Верст десять — и того не будет. Хлебы поставлены, как раз испекутся.

Ольга быстро окинула своих спутников взглядом. Никто не был удивлен появлением монаха. Только она и Савкин. Остальные, видно, ждали его.

Савкин вопросительно смотрел на Катайкова.

— Пойдешь с нами, голубчик, — сказал ему ласково Катайков. — Поможешь управиться, товар погрузить.

«Контрабанда, — подумала Ольга. — Ну это еще полбеды».

Савкин молча кивнул головой и свернул с тропинки. Ольга решилась.

— С тропинки я не сойду, — сказала она.

— Сойдете, барышня дорогая, — сказал Катайков. — Последи, Гогин.

Ольга посмотрела на Булатова. У Булатова было скорбное, тоскующее лицо. Он отвел глаза. Ольга поняла, что надо идти.

Глава двенадцатая ГОГИН УЛЫБАЕТСЯ

Там, где Ольга и ее спутники, или, как теперь ей казалось, конвоиры, свернули с тропы, лес был такой же непроходимый, как всюду. Один на другом лежали сгнившие и крепкие еще стволы, переплетались упавшие ветки, ели крепко держали друг друга за лапы. Казалось, что через все это не протиснуться человеку. На самом деле был лаз, узкий и незаметный с тропы, через который боком протиснуться было можно. Шагах в тридцати лаз этот выходил на другую тропу, которой не было на картах, о которой знали немногие. Савкин много раз проходил из Носовщины в Калгачиху и никогда не замечал, что здесь есть лаз.

— Ишь ты! — сказал он, радостно улыбаясь. — Век живи, век учись. А я думал, окромя той тропы, тут и ходу никуда нет. Теперь буду знать.

Эх, не следовало этого Савкину говорить! Может, и обошлось бы, может, вернулся бы он домой, попил бы еще молочка от своей коровы, порассказал еще жене и дочкам про пароходы и поезда, про дружелюбных людей в каменном городе. Да ведь как угадаешь! Знал бы, что упадешь, соломки бы подостлал.

Очень было приятно Савкину это путешествие. Выходило так, что он, солидный человек, сумел отблагодарить Катайкова, тоже солидного человека. Не то чтобы Катайков оказал ему благодеяние, подал милостыню. Нет. Просто два уважающих друг друга человека друг другу помогли. Савкин пропился — что ж делать, с кем не бывает, — Катайков выручил. В другой раз Катайкову понадобился проводник — Савкин тут как тут. И денег — ни-ни! Было очень важно для Савкина, что он не берет денег. Так сказать, любезность за любезность. Равноправие.

Савкин весело поглядывал по сторонам, старался запомнить приметы дороги — пригодится при случае — и не обратил внимания на то, что монах подмигнул Тимофею Семеновичу и что они, пропустив всех вперед, пошли вдвоем, тихо между собой разговаривая.

— А это кто же такой? — спросил монах.

— Проводник, — сказал Катайков. — Крестьянин из Калакунды.

— Стало быть, не из вашей компании?

— Я же говорю — проводник. Но верный человек, обязан мне.

— Это как же следует понимать? — удивился монах. — Значит, вы стороннего человека ведете в нашу обитель, показываете ему ход — и, пожалуйста, иди, голубчик, рассказывай! Так, Тимофей Семенович, негоже.

— Теперь он, собственно, не нужен, — сказал Катайков. — Без него дойдем. Я его домой отправлю... Савкин!

Савкин обернулся и увидел улыбающееся лицо Катайкова. Он остановился подождать, но Катайков и монах тоже остановились. Монах шептал что-то Катайкову, и Катайков только рукой махнул, чтоб Савкин шел дальше. Савкин пошел. Ему не показалось это важным. Хотел купец приказать что-то, да сейчас недосуг. Позже скажет.

— Что вы, Тимофей Семенович, — говорил монах, — как же можно? Он же ход знает. Раз на эту тропу вышел, как ни крути, к нам придешь. Нет, Тимофей Семенович, это негоже.

— Ну, придем к Миловидову, — сказал Катайков, — поживем пока, а там видно будет.

— Да что вы, Тимофей Семенович! — ужаснулся монах. — Миловидов знаете какой человек... Я ему и показать не решусь этого Савкина. Нет, Тимофей Семенович, это негоже.

— Да что же прикажешь делать? — спросил Катайков, хмуро поглядывая на монаха.

— Не мне решать, — сказал монах. — Только вы уж, пожалуйста, уладьте.

Катайков, бычась, смотрел на монаха. Монах отвернулся и бочком, осторожно обгоняя идущих, прошел вперед. Катайков шагал с недовольным, брезгливым выражением лица, сунув руки в карманы расстегнутой куртки.

Все эти передвижения, разговоры и перемены настроений не доходили до сознания Ольги. Она думала о своем.

Будто пелена спала с ее глаз. С удивлением вспоминала она события последних дней. Что с ней случилось? Она самой себе не могла объяснить собственного своего поведения. Так по-дурацки, глупо, так непереносимо пошло вела она себя. Теперь, думала она, затевается какая-то контрабандная операция. С Белого моря привезли товары, доставленные норвежскими шхунами, и здесь будут перегружать. Ее ужасало то, что она оказалась втянутой в уголовное дело. Мало того, что опозорилась, что друзья теперь всю жизнь будут ее презирать, — еще и перед судом придется держать ответ. Ее пугало не наказание. Отлично она понимала, что без труда докажет свою непричастность. Но для того, чтобы ее доказать, придется рассказывать всю нелепую и позорную историю, как она сбежала от накрытого свадебного стола с каким-то заезжим франтом и обвенчалась на пьяной пирушке. Много стыдного придется ей рассказать. Она шла и думала о суде, но в глубине души мучила ее гораздо более страшная мысль. Нет, не контрабанда, не спекуляция. Что-то здесь другое, чего она даже и представить себе не может. Что-то жуткое, не передаваемое словами, какой-то кошмар, которого нельзя угадать...

Она перебирала в уме все, и ничего, кроме контрабанды и спекуляции, не приходило ей в голову. Нет, успокаивала она себя, хуже ничего быть не может. Ну что ж! Стыдно, но придется перенести позор. И поделом! Не будь дурой!

А шестое чувство говорило ей: ой, не контрабанда, не спекуляция! Хуже!

Она сунула руки в карманы куртки и вздрогнула: что-то пушистое лежало в кармане. Что? Ах да, попугай, которого она зачем-то захватила из дома. Она совсем забыла о нем. Как ни странно, но, найдя птицу, она приободрилась. Близким и дорогим существом показалось ей чучело. Должна была принести счастье эта пестрая птица из жарких стран, которые Ольга так часто старалась себе представить. Пестрая птица из романов о путешествиях и приключениях, которые всегда кончаются благополучно. Держа руку в кармане, она тихо поглаживала пальцем гладкую птичью голову. Если бы попугай был живой, она бы написала записку, что погибает, широта и долгота такие-то, просит помощи. Где-нибудь мальчик случайно поймал бы птицу и отнес бы записку доброму человеку. Добрый человек снарядил бы корабль и отправился на помощь. Но птица была мертвая, и Ольга не знала долготы и широты и даже не знала, в какую она попала беду и от чего, собственно, ее нужно спасать.