Наталья Сац - Новеллы моей жизни. Том 1

• Название: Новеллы моей жизни. Том 1
• Автор: Наталья Сац
• Издательство: издательство «Искусство»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В этой книге — как говорила сама Наталия Ильинична Caц — «нет вымысла. Это путешествие по эпизодам одной жизни, с остановками около интересных людей». Путешествие, очень похожее на какой-то фантастический триллер. Выдумать такую удивительную правду могла только сама жизнь.

С именем Н.И.Сац связано становление первого в мире театра для детей. В форме непринужденного рассказа, передающего атмосферу времени, автор рисует портреты выдающихся деятелей искусства, литературы и науки: К.Станиславского, Е.Вахтангова, А.Эйнштейна, А.Толстого, Н.Черкасова, К.Паустовского, Д.Шостаковича, Т.Хренникова, Д.Кабалевского и многих других.

Книга начинается воспоминаниями о детских и юношеских годах и завершается рассказом о работе в Алма-Атинском оперном театре в 1944 году.

---

Мне загрезилась сказка, да, сказка, — ведь нашей советской действительности Прокофьев тогда еще до конца не ощутил, недавно в Москву из-за границы вернулся, — сказка для симфонического оркестра. Какая-то совсем новая — он в музыке первооткрыватель, у него «великий почин инициативы». Вот если бы Сергея Сергеевича увлекла мысль написать симфоническую сказку, где по ходу музыки звучит и неразрывно с ней связанное слово!

Симфоний, которые сопровождают чтецы, я никогда прежде не слыхала, но это ведь может быть. Когда ребятам говоришь о музыке только во вступительном слове, они потом многое забывают, когда звучит музыка, не ассоциируют ее со сказанным, плохо слушают, а если бы как-то занятно связать слово и музыку, чтобы они друг другу и малышам в зале помогали?

Первые мысли о чем-то новом всегда какие-то отдельные, не до конца ясные, но они были неотвязные. Как лягу спать — за ниткой нитка — уже целый клубок мечтаний: если бы такая симфоническая сказка по-новому, занятно помогала нам знакомить ребят с музыкальными инструментами, особенностями звучания каждого из них? Может, поручить такое дело кому-нибудь из наших композиторов? Нет, в голове одно имя — Сергей Прокофьев. Когда чего-нибудь очень хотела, до поры до времени никому не говорила, чтобы даже словом не спугнуть мечту свою. Видела Сергея Сергеевича еще несколько раз, но в официальных местах, и он был каким-то официальным, надо было выбрать удачный момент и рассказать ему, чего хочу, поувлекательнее…

Постановление о создании Центрального детского театра очень подняло авторитет всей нашей работы, творческие возможности сказочно расширились… Хорошо бы вытащить Сергея Сергеевича в наше новое здание… Перед одним из детских симфонических концертов нашла телефон Сергея Сергеевича и позвонила. Раза три не заставала дома, потом его не позвали — он отдыхал, и наконец подошел он. Отвечал, как всегда, отрывисто, что, может быть, на концерт 11 марта придет…

В этот день очень рано меня разбудила моя мама — прямо в кровать положила выцветшую голубую тетрадь с дырочками от времени, на обложке что-то вроде сирени, огромные красивые буквы «С. В. Р.» в рамке и каракулями чернилами написано: «Этот день обещаю никогда не забыть. Март, 11, 1911 года писала Сац». Оказывается, мама накануне разбирала старые бумаги в шкафу и нашла эту мою детскую тетрадку, где на первых страницах со многими восклицательными знаками были излиты мои впечатления о первом симфоническом концерте под управлением С. А. Кусевицкого с участием «С. В. Р.», то есть Сергея Васильевича Рахманинова. Мама разбудила меня, так как уже уходила на работу и знала, что эта тетрадь именно сегодня поднимет со дна сердца что-то очень дорогое. Подумать только, в этот самый день ровно двадцать пять лет назад я слушала первый в своей жизни концерт в том самом здании, которое тогда называлось театр Незло-бина, а теперь — Центральный детский театр. Тогда я считала за величайшее счастье ютиться под крышей этого здания — стоячее место на галерке в ложе «парадиза» было для меня, как смеялась мама, «настоящим раем». Очень ясно вспоминала все это, глядя на детскую тетрадку.

Быстро встала, оделась, на автомобиле подъехала к этому зданию. Сейчас я тут директор и художественный руководитель. Какая удивительная штука — жизнь! Может, я сплю? Нет, это на самом деле!

Даже неприлично, как сегодня у меня блестят от радости глаза, как помогла детская тетрадка вновь Я вновь почувствовать свое огромное счастье!

Прохожу в зрительный зал. Наш симфонический концерт начнется еще через полчаса. Занавес открыт. Вся сцена заставлена пюпитрами, некоторые из музыкантов уже пришли, настраивают инструменты; на сцене контрабас, трубы, барабаны, челеста, арфа. Зал все более наполняется веселым гулом детских голосов, мелькают пионерские галстуки, комсомольские значки, октябрятские звездочки. Обвожу глазами весь зал, поднимаю глаза вверх — вон они, стоячие места ложи «парадиза». Наши зрители никогда не будут там стоять — верхние балконы для них теперь наглухо закрыты.

Мимо меня к сцене пробегает курчавый мальчик, указывает на множество музыкальных инструментов, звонко кричит товарищу:

— Вася! Гляди, все эти инструменты для нас сегодня играть будут!

Многие смеются, смеется и Сергей Сергеевич Прокофьев — он как раз в этот момент входит в зал. Быстрыми шагами иду к нему навстречу, здороваясь, благодарю, что он исполнил мою просьбу, пришел. Он в хорошем настроении.

— Ну, поздравляю вас, слышал, у вас большие успехи, новое роскошное помещение. А что это вы наверх смотрите?

Удивительно, какой он наблюдательный! Рассказываю про свои детские переживания, про то, как, бешено аплодируя Рахманинову, чуть не выпала из ложи, двадцать пять лет назад.

— Вон та, видите?

Сергей Сергеевич вдруг озорно улыбается и говорит весело:

— Пойдемте, в память прошлого, на то самое место.

Как это я сама не сообразила! Конечно, пошли. Только надо у коменданта ключ достать.

Пока поднимаемся все выше и выше по многочисленным лестницам, Сергей Сергеевич шутит:

— Взять вершину вверенного вам театра не так-то просто.

Но вот и та самая дверь в ту самую ложу. Открываю ее с не меньшим волнением, чем двадцать пять лет назад. В этой ложе стульев не полагается.

— Здесь долго не простоишь, — заявляет Сергей Сергеевич, — голова кружится, как на вершине Монблана.

У меня новый приступ счастья: из этой моей детской ложи так радостно смотреть на огромный зал, заполненный только детьми. Как удобно, по-хозяйски, сидят они в обитых красным бархатом мягких креслах, с каким удовольствием ждут начала «своего» симфонического концерта. Еще бы! Певцами-солистами в этот день у нас были Валерия Владимировна Барсова и Иван Семенович Козловский.

Концерт прошел прекрасно. Я рада-радешенька. Сергей Сергеевич перестал быть со мной официальным.

Дня через два после концерта звоню по телефону Сергею Сергеевичу и прошу разрешить мне прийти к нему по важному делу. Он приглашает прийти… послезавтра. Ничего не поделаешь. У меня положение сложное: нельзя быть надоедливой, но нельзя и откладывать — его все лучшие театры и филармонии рвут на части, вдруг опять на гастроли уедет… Словом, будь что будет.

Сергей Сергеевич жил тогда в гостинице «Националь». Его жена и мальчики были в отъезде, квартиры в Москве у Прокофьевых еще не было. Подхожу к этажу, где он живет, за двадцать минут до назначенного срока — надо замедлить свои темпы, сделать ритенуто (замедление), как говорят музыканты! Рассматриваю какие-то картины около входа в коридор, иду медленно; уже найдя номер Сергея Сергеевича, решаюсь стучать в дверь не сразу… Вдруг дверь открывается — передо мной сам Сергей Сергеевич:

— Вы что тут у дверей копошитесь? Заходите. Ну и слух у него! Встречает весело, предлагает кофе своего собственного приготовления. Хорошо он умеет кофе готовить, вкусных вещей на круглом столе лежит, сколько хочешь, какие-то палочки с сыром, таких еще не ела. Питаюсь и незаметно оглядываю комнату. Рояль открыт, на пюпитре, на крышке, по бокам множество листов исписанной нотной бумаги. На столе книги, тут же расставлены на доске шахматы.

«Что, он сам с собой, что ли, играет?» — думаю я. Раздается телефонный звонок — Прокофьев берет трубку, переставляет черную ладью и говорит:

— Тогда я пошел вот так…

Оказывается, он в этот день играл по телефону в шахматы с Мясковским. Как говорится, без отрыва от других более важных своих занятий. Да, понимаешь, что у хозяина этой комнаты кипит энергия, интересы многогранны, но беспорядка никакого: все вещи и листки чувствуют себя удобно, лежат на местах, которые хозяин точно знает. Снова звонит телефон — его куда-то срочно вызывают. Надо приступить к делу, а то заторопится — и все пропало. Как начать?!

— Ваши мальчики учатся музыке?

— Да, но музыка от этого не выигрывает. Никаких способностей.

Перейти на интересующую меня тему еще нельзя — захожу с другого конца.

— А когда вы, Сергей Сергеевич, почувствовали, что вы — Прокофьев?

Он пожимает плечами.

— Вы спрашиваете, когда я полюбил музыку?

— Да, конечно.

— Вероятно, как только в первый раз ее услышал. Моя мать неплохо и очень много играла на рояле — Шопена, Бетховена, Моцарта, Листа. Ноты лежали дома повсюду — первое, что я выводил карандашом, были ноты, рисовал их без всякого смысла, как другие ребята рисуют домики или человечков. Матери доставляло большую радость, что я почти не отходил от рояля, когда она играла, довольно точно угадывал исполняемые произведения, подбирал отдельные мелодии. Мне было лет пять, когда я принес маме листок, исписанный нотными каракулями, и сообщил: — Вот я написал рапсодию Листа. — Мама очень смеялась, когда объясняла, что рапсодией называется одна из форм музыкального произведения, а Лист — фамилия композитора. — Как же ты мог написать рапсодию Листа!