Александр Проханов - Рисунки баталиста

• Название: Рисунки баталиста
• Автор: Александр Проханов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5—235—00445—0

Роман о советских воинах, прошедших боевой путь в Афганистане. В центре фабулы романа – художник Веретенов, который едет на «необъявленную войну», чтобы запечатлеть происходящее на холсте и повидаться с сыном, находящимся в воюющих частях. Глазами художника-баталиста и рисуются те события, что развертывались в те дни в районе Герата, воссоздаются образы советских солдат и командиров.

При художественном оформлении книги использованы уникальные фотографии, сделанные А. Прохановым на месте действия, – писатель неоднократно бывал в воюющей стране.

---

Они въехали в город. И словно стали частью огромной шумной карусели, взлохмаченно-пестрой, мелькающей. Улицы, накаленные, в золотистой пыли, в голубоватой машинной гари, полны народа. Черные и седые бороды. Сверкающие белки. Развевающиеся одежды. Маленькие, усыпанные блестками мотоколяски, похожие на резные шкатулки, трещали, звенели, выруливали. Ослики с бубенцами бежали, трясли на себе наездников, закутанных в ворохи просторных тканей. Торговали, спорили, тащили на спинах кули. Толкали перед собой двуколки с грудами овощей и фруктов. Проносили коромысла с медными чашами, полными орехов и пряностей. Стояли перед дымящимися жаровнями, обмахивая их опахалами, раздувая бледные угли, вращая гроздья кипящего мяса. Дуканы, один к одному, казались балаганами, в которых совершалось легкомысленное пестрое действо. Что-то вспыхивало, светилось, звенело. И весь азиатский огромный город напоминал клубящееся непрерывное празднество. Кого-то славил, кому-то возносил свои дымы, приносил дары. Таким показался Герат Веретенову.

Они подкатили к зданию, окруженному изгородью, с вооруженным часовым у дверей.

– Колледж! – сказал Ахрам. – Школа! Учится мальчики, девочки. Их папа, мама убит враги. Их папа, мама герои!

Директор колледжа, молодой, черноглазый, приветствовал их. Повел по школе, показывая классы. Лейтенант переводил его слова, а Веретенов смотрел на класс, уставленный партами, за которыми сидели дети, черноволосые, черноглазые, сосредоточенные и старательные. Они делали из яркой бумаги цветы. Вырезали, клеили, крепили нитками к прутикам. Складывали в шуршащий ворох, в рукодельный, огромный букет. Красные розы, гвоздики.

– Они готовятся к демонстрации, – переводил лейтенант. – Пройдут вместе с колоннами взрослых. Враги прислали в школу письмо. Грозили напасть и убить детей, как убили родителей. Чтобы семя дьявола не проросло в Герате – так говорилось в письме. Учителя пришли к школьникам и прочли письмо. Сказали, что на время всем надо уехать из Герата, иначе может случиться беда. Но дети отказались уехать. Они решили остаться и выйти на демонстрацию. Каждый понесет плакатик с именами убитых родителей и цветы…

Директор и Ахрам ушли, оставив Веретенова в классе, и он, примостившись с альбомом на парте, рисовал близкое смуглое девичье лицо, быстрые руки, скручивающие из бумаги цветок. Думал: в мятежных кишлаках и аулах другие дети, убитых в боях муджахедов, играют в цветные лоскутья.

Потом они кружили по городу. Ахрам оставлял их в машине, ненадолго исчезал в дверях и калитках. Оттуда провожали его обратно молчаливые неторопливые люди, одни в азиатском облачении – в чалмах и накидках, другие – в европейских одеждах. Их неслышные разговоры, прощальные у калиток поклоны были связаны с невидимой, наводнявшей Герат тревогой. Эту тревогу чувствовал и ловил Веретенов сквозь слепящую экзотику южного жаркого города.

Они миновали базар, выталкивающий из себя возбужденную густую толпу. Купольное здание бани с сочащимся мыльным арыком. Въехали в ворота каменной крепости, оставляя за спиной гвалт и мелькание. Очутились в тишине солнечных прокаленных стен, среди усыпанных белым прахом развалин, над которыми стекленело бледное небо и круглилась зубчатая башня с чересполосицей света и тени. Веретенову, едва он вошел, захотелось на эту высоту, в поднебесье. Там поставить этюдник и не спеша, одному, на солнцепеке, долго и сладостно рисовать разбегающийся город, и зеленые влажные дали, и синие горы.

Мимо прошли два афганца с носилками. В носилках желтел песок и торчала лопата. Раздался легкий звякающий удар по камню. Еще и еще. Веретенов увидел в тени каменотеса, обкалывающего глыбу зубилом. Наверху в проеме стены два бородача в чалмах орудовали мастерками, обновляя кладку. И навстречу, складывая и пряча в карман какой-то чертеж, кланяясь Ахраму, как знакомому, вышел молодой человек. Пожал всем руки.

– Наш человек, мастер, делай крепость! – представлял его Ахрам, подыскивая слова, не находя тех, что определили бы занятия подошедшего. – Крепость старый, плохой, больной! Он – лечит! Новый камень кладет, новый лестница делай, новый окна делай. Люди придут, хорошо! Люди смотрят, старый видят, хорошо! Музей будет! – так определял он профессию реставратора. Отвел его в сторону, что-то тихо ему втолковывал, указывая на ворота, на бойницы, на башню. Веретенов понимал, что речь между ними не о реставрации, а о чем-то ином, тревожном.

– Это их твердыня, Гератская крепость. Эхтиар Рудин, на фарси – Воля Веры, – сказал лейтенант. – Она не очень старая. Должно быть, восемнадцатый век, не раньше. Но, я слышал, она построена на остатках древней цитадели, чуть ли не времен Александра Македонского. Его полки приходили в Герат и построили крепость. Сейчас здесь ведутся раскопки, много интересных находок. Этого парня я знаю. Он окончил университет в Кабуле. Ему здесь тоже присылают угрозы. Грозят закопать живым в той самой яме, которую он отрыл в крепости. Здесь, как видите, заниматься древней историей так же опасно, как и новейшей!

– А вы, я вижу, неплохо знаете Герат! – Веретенов внимательно посмотрел на молодое обветренное лицо лейтенанта, которое вдруг показалось ему утонченным. – Вы здесь бывали уже?

– Бывал, конечно. А изучал его еще раньше. Я ведь историк. Специалист по исламу. В армию призвали на два года. А в общем-то я не военный…

– Вот оно что! – воскликнул Веретенов, глядя на автомат, на панаму, на всю худую, привыкшую к выправке фигуру лейтенанта. – Вот уж в самом-то деле, заниматься историей не совсем безопасное дело!

Ахрам и реставратор вернулись. Хозяин прощался, прижимал к груди руку. Под полой его незастегнутого, вольного пиджака Веретенов углядел пистолет.

Они завернули в райком, в невысокий оштукатуренный дом с просторным задним двором. Над соседними крышами курчавилась зелень, голубела кровля мечети. А во дворе шло строительство. Ловкие подвижные люди сбивали из досок каркасы, обтягивали тканью, оклеивали бумагой, раскрашивали. Несколько готовых громоздких макетов стояло на земле. Тут же маршировала дружина одетых в гражданское платье людей. Лязгали затворами, по команде кидались занимать оборону, просовывали стволы в узкие бойницы и щели.

Ахрам ушел в райком, а Веретенов устроился на старом ящике, продолжая торопливо делать свои наброски.

Двое в маленьких малиновых шапочках сплетали из прутьев и реек макет буровой установки. Словно плели корзину. Деревянная вышка, легкая и ажурная, стояла на пыльном дворе, а ее создатели, взмахивая руками, вращая туловищами, походили на двух бурильщиков. Их макет, наивный и хрупкий, демонстрировал будущую мощь нефтяной и газовой промышленности.

Тут же двое других, в чалмах, закатав рукава, оклеивали мокрой бумагой дощатый остов. Строили из папье-маше домну – символ будущего развития металлургии. А третий уже разводил в ведерке красную и белую краску. Был готов рисовать на бумаге огненную струю металла.

По соседству, гремя молотками, действуя пилой и рубанком, плотники в шароварах, в остроносых, на босу ногу чувяках сколачивали грузовик – первенец будущего автомобилестроения. Яростно кроили фанеру и доски.

У стены в тени дерева уже стояли созданные и раскрашенные изделия. Большая раскрытая книга с рисунками верблюда и самолета, с крупной афганской вязью – букварь, символизирующий реформу образования. Округлый картонный шприц с деревянной иглой, с черными начертанными рисками – символ народного здравоохранения.

Отряд с винтовками смыкался в ряды, маршировал, мчался занимать оборону. Под его охраной мастера в чалмах, тюбетейках создавали, из дерева и бумаги, будущее Афганистана – страны, где взрывались дома.

Веретенов рисовал островерхую главку мечети и острие буровой. Яростные в работе лица мастеров и яростные в беге, в чавканье затворов лица дружинников. Только что он был в крепости, где восстанавливалось из камня прошлое. А здесь, на этом дворе, создавалось бумажное будущее. И то и другое было непрочным и зыбким. Неужели страна, рассеченная надвое, будет вечно воевать, истощаться, покрываться кладбищами? Неужели мир невозможен, когда снова сойдутся, отложив винтовки, усядутся на цветные ковры, возьмут в свои руки, стертые о стволы автоматов, возьмут тонкозвучные дудки, маленькие звонкие бубны, и вместо кликов вражды и ненависти запоют свои древние песни. И войны не будет, и мир воцарится, и Петя вернется домой?

Он подумал об этом, и такое желание мира, блага, умягчения сердец испытал он, такую надежду и боль.

Ахрам вернулся. Они продолжали кружение по городу. Герат по-прежнему был похож на разноцветную скрипучую карусель, но теперь в этом ворохе цвета, в этом гаме, гульбе Веретенов чувствовал невидимую стальную пружину, готовую распрямиться и со свистом ударить. Среди обожженной глины, крашеного ветхого дерева, надтреснутых изразцов ему чудились блеск оружия, прищуренные цепляющиеся зрачки. Ахрам останавливался, покидал машину, и его исчезновения бьии связаны с этой скрученной, врезанной в город спиралью, с ее разящей притаившейся силой.