Альберт Санчес Пиньоль - В пьянящей тишине

• Название: В пьянящей тишине
• Автор: Альберт Санчес Пиньоль
• Издательство: Мир книги
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-486-00793-0

На богом забытый острой в Антарктике приезжает новый метеоролог. И обнаруживает, что его предшественник бесследно исчез. Единственный обитатель острова – смотритель маяка – молчит, явно что-то скрывая. Но вот наступает ночь... Первая в череде безумных ночей! Он должен выжить. Не сойти с ума. И понять, что это за странное существо, с которым столкнула его судьба? Отвратительный монстр? Или самая прекрасная и желанная в мире женщина?

---

Я делаю зарядку два раза в неделю, даже когда, по здешнему обыкновению, идет дождь. Поскольку на ос­трове нет парикмахерской, я сам стригу себе волосы на манер средневековых пажей. Что же касается бритья, я не сдаюсь. Почему мне так нравятся гладко выбритые щеки? Из соображений гигиены? Потому что таким образом я вынуждаю себя быть дисциплинированным? Мне кажет­ся, дело не в этом. Просто иногда разница между варварством и цивилизацией определяется такими незначитель­ными чертами, как соблюдение привычки бриться по утрам. Густая борода Каффа внушает мне отвращение. Он редко приводит ее в порядок. И к тому же можно ска­зать, что.это топорная работа. Самое противное зрели­ще – наблюдать, как он принимает солнечные ванны, си­дя на земле и прислонившись спиной к стене маяка. Он замирает, как крокодил, а животина в это время переби­рает его бороду ловкими и быстрыми движениями. Я по­нял, что она ищет там вшей и поедает их.

Потом я выполняю разную работу вместе с Батисом. Например, собираю хворост. Он должен хорошо про­сохнуть, поэтому, прежде чем отправить его в печку, мы складываем ветки и корни внутри маяка; возможно, это бесполезное занятие, но оно позволяет нам верить в будущее. А еще я проверяю удочки и отношу некоторые на маяк. Потом чиню и укрепляю сеть с консервными банками, ищу ржавые гвозди и разбиваю бутылки, акку­ратно распределяя острые осколки стекла, чтобы сде­лать щели между камнями еще более опасными. Челове­ку, никогда не жившему здесь, на маяке, не дано понять того страха, который внушает нам сантиметровый про­межуток между двумя гвоздями или двумя осколками. Кроме того, я обтачиваю новые колья, считаю оставши­еся боеприпасы и распределяю продукты на будущее. Обычно мои предложения не встречают сопротивления со стороны Батиса, как например, когда я предложил вы­бить звездочку на капсулах пуль, чтобы сделать их раз­рывными, или сделать отверстия в гранитной скале у подножия маяка. В эти отверстия мы вставим допол­нительные колья, короткие и очень острые, и тогда чу­довища будут ранить о них свои ступни. Это тактика организации римского лагеря. Совершенно очевидно, что это не помешает им приблизиться, но хотя бы осложнит их действия. С другой стороны, когда мое нововведение было осуществлено, окружающий нас пейзаж стал еще более зловещим.

После этого и до наступления темноты я располагаю свободным временем, если только здесь, на маяке, это выражение имеет смысл.

1 февраля.

Красивый закат. День исчезает, словно за горизонтом открывается театральный люк: светлый свод скользит туда, скрывается в нем, и задник сцены становится тем­ным. Словно гигантская кисть красит черной краской небо, а потом разбрасывает по нему мелкие крапинки звезд.

Я нес караул и на рассвете вдруг увидел необычно мелкое чудовище, которое наблюдало за нами. Оно пря­талось очень искусно, и мне бы ни за что не удалось его заметить, если бы не одно обстоятельство: оно выбрало для наблюдения то самое дерево, на котором сидел я, когда хотел убить Батиса, – это его выдало. Я сидел на та­бурете и курил. Потом положил сигарету на перила бал­кона и не спеша прицелился. Чудовищу невдомек, что моя поза означает для него неминуемую смерть, оно продолжало сидеть на дереве, внимательно меня разгля­дывая. Я целился ему в сердце. Выстрелил. Тело начина­ет падать, срывая по пути листья, на какой-то момент я потерял его из вида. Запутавшись в ветвях, оно повисло над землей. Руки чудовища раскачиваются, оно мертво. Пуля пробила его грудь.

Батис ругает меня за истраченный напрасно патрон. Я напоминаю ему историю с капканами. Разве стоило стрелять в чудищ, которые попали в ловушку и не пред­ставляли собой опасности?

– Нам надо экономить, – говорит он, – боеприпасы – это жизнь.

– Патроны появились здесь вместе со мной, – отве­чаю я, – мне их и тратить.

Мы спорим всю ночь, как два мальчишки.

2 февраля.

Сегодня чудища целую ночь визжали, но не прибли­жались к нам – явление необычное. Я пробовал завести с Батисом разговор о нашей предшествующей жизни в Европе, но безуспешно.

Установить сколько-нибудь откровенные отношения с этим человеком невозможно. Дело не в том, что Кафф уходит от разговора или что-то от меня скрывает. Про­сто спокойный и легкий разговор ему недоступен. Когда я рассказываю ему о себе, он слушает, кивая. Если спрашиваю что-нибудь о его жизни, он односложно отвеча­ет, вглядываясь в темноту, окружающую маяк. Это про­должается, пока я не отказываюсь от своей затеи. Представьте себе двух людей, которые спят в одной ком­нате и разговаривают во сне, – такова природа наших диалогов.

5 февраля – 20 февраля.

Ни-че-го. Это ни-че-го также включает молчание жи­вотины – она не поет, чему можно только радоваться. Мое общение с ней минимально. Она либо трахается с Батисом, либо занимается какой-нибудь несложной ра­ботой, стараясь держаться от меня подальше, потому что помнит о нашей первой встрече памятью побитого пса. Если ей нужно выйти с маяка, она неизбежно долж­на пройти мимо меня. Животина ускоряет шаг и отпры­гивает в сторону, как воробышек.

Порой, разглядывая это существо, я содрогаюсь от омерзения. Краткое наблюдение позволяет заключить, что животина антропоморфна и теплокровна, страдает дальтонизмом, холемией и абулией. Но она так сильно напоминает человеческое существо, ее поведение так похоже на наше, что трудно удержаться от попыток ус­тановить с ней диалог. Однако затем наталкиваешься на ее куриные мозги: животина не смотрит на нас, не слу­шает наши разговоры – не видит и не слышит нас. Она живет в атмосфере полного одиночества – и именно в этом пространстве встречается с Батисом.

22 февраля.

Батис напился, что случается с ним очень редко. В од­ной руке – бутылка джина, в другой – ружье. Он танце­вал, как зулус, на гранитной скале у подножия маяка. Потом скрылся в лесу и не появился до самого вечера. Я тем временем поймал животину и отвел в угол, невзи­рая на ее сопротивление. Она была полужива от страха, ей было невдомек, что я хотел только пощупать ее че­реп. Голова этого существа совершенна. Я имею в виду абсолютную гладкость черепа, на котором нет ни едино­го бугра. Свод великолепно кругл, в то время как у лю­дей голова обычно несколько удлинена или сжата по бо­кам. Эта форма создана, чтобы выдерживать давление воды на глубине морей? У нее нет ни впадин врожденных преступников, ни шишек молодых гениев. Сюрп­риз для френолога: затылочная и теменная кости разви­ты совершенно нормально. Объем черепа несколько меньше, чем у славянок, и на одну шестую превышает размеры головы бретонской козы. Я взял ее за щеки и силой открыл ей рот. У нее нет миндалин, на их месте расположено второе небо, которое нужно этим сущест­вам, вероятно, для того, чтобы вода не попадала в горло. Она страдает аносмией и не чувствует запахов. Зато ее крошечные уши способны слышать звуки, которые для меня не различимы, способности этого существа подобны способностям животных семейства псовых. Она час­то замирает в неком подобии транса и в эти минуты не отдает себе отчета в происходящем, хотя, возможно, вос­принимает какие-то голоса, мелодии или призывы. Что именно слушает животина? Ответить на этот вопрос невозможно. Перепонки между пальцами ее рук и ног ко­роче и уже, чем у самцов ее племени. Она может раздви­гать пальцы под большим углом друг относительно друга, кисть человеческой руки гораздо менее пластич­на. Думаю, что чудища используют эту особенность для движения в воде: таким образом они могут грести силь­нее. Мне пришлось прибегнуть к паре оплеух, чтобы снять с нее свитер, ибо она сопротивлялась. Строение ее тела безупречно. Европейские девушки позавидовали бы такой фигуре – правда, чтобы появляться в свете, ей понадобились бы шелковые перчатки.

Как метеорологу, мне известно, что наш остров распо­ложен в особой зоне океана, которую окружают теплые морские течения. Этот факт объясняет многое. Напри­мер, обилие наземной растительности, задержку первых снегопадов, время для которых уже давно настало, а так­же появление этих существ. Если бы они обитали во всех морях и океанах, человечество сохранило бы историчес­кие сведения о них в своих летописях: дело бы не обош­лось одними легендами. Однажды я прочел, что в крови рыб, обитающих в полярных широтах, содержатся веще­ства, противодействующие замораживанию. Возможно, у нее тоже есть что-то подобное в крови – это бы объяс­нило ее синий цвет. Если это предположение неверно, то как объяснить тот факт, что существа, живущие в холод­ных глубинах океана, не имеют толстого слоя подкожно­го жира? У нее мускулы классической статуи, гладкая ко­жа с зеленым отливом, как у саламандры. Представьте себе лесную нимфу в змеином наряде. Соски грудей – как черные крошечные пуговки. Я попытался положить карандаш под ее грудь, но он упал на землю: кажется, невидимые нити поднимают ее бюст кверху. С такими яб­локами Ньютону не удалось бы создать свою знамени­тую теорию. Поневоле вспомнишь французов, которые утверждают, что совершенная грудь должна умещаться в бокале для шампанского. Мышцы ее тела говорят о здоровье и энергии – корсеты здесь ни к чему. Таз бале­рины и плоский, невероятно плоский, живот. Ягодицы тверже островного гранита. Кожа на лице ничем не отли­чается от покровов других частей тела, в то время как у людей по коже щек невозможно судить о прочих участ­ках тела. Под мышками, на голове и лобке не видно ни следа корней волос. Бедра – чудо стройности – соединя­ются с туловищем так гармонично, что никакому скульп­тору не дано воспроизвести это совершенство. Что каса­ется лица, у нее египетский профиль. Тонкий и острый нос контрастирует со сферичностью головы и глаз. Лоб поднимается плавно, словно мыс над морем, никакому римскому профилю с ним не сравниться. Шея будто сри­сована с портрета утонченной девушки, созданного сред­невековым художником.