Наталья Навина - Последние Каролинги – 2

• Название: Последние Каролинги – 2
• Автор: Наталья Навина
• Жанр: Историческая проза

---

Они помолчали. Он просто физически ощущал покой и умиротворение, исходящее от ее тела.

Она продолжала:

– Ты говорил мне: «Не жди, чтобы ненависть моя умерла». Я расскажу тебе, как умерла моя ненависть. Это было перед взятием Самура. Когда нужно было переправляться через Лигер. Мой конь боялся воды. Ты подъехал, протянул руку и сказал: «Садись ко мне. Мы поедем вместе». Тогда был сильный туман. Я сидела в седле позади тебя и могла бы свободно ударить тебя мечом в спину и ускакать незамеченной. И тогда я поняла, что никогда и ни за что не смогу причинить тебе боли.

– И ты больше никогда не испытывала ненависти?

– К тебе – нет. Но к другим… Слишком многие ненавидели меня и пытались убить… и получали в ответ то, чего желали мне. Но постепенно… все это стало слабеть… и сходить на нет. И кончилось в тот день, когда я попала к бунтовщикам. Они избивали меня, а я думала только об одном: «Господи, прости их, ибо не ведают, что творят».

Он пытался уложить все это в сознании. Но безуспешно.

– Возможно, – тихо сказал он, – тебе следовало бы на той переправе вонзить меч мне в спину. И все было бы гораздо проще.

– Значит, ты ничего не понял из того, что я сказала. Ненависть – это болезнь. Авель переболел оспой, и никогда уже снова ею не заболеет. А я переболела ненавистью.

Теперь он позволил себе повернуться к ней и взять ее руки в свои. Но разговор был еще далеко не закончен.

– Ты всегда знала, что Одвин тебе не родня?

– Нет. Мне рассказала об этом Заячья Губа.

«Снова ты, матушка. И здесь ты приложила свою руку.»

– Что еще она тебе рассказала?

– Что не знает имен моих родителей. Они будто бы были крестьяне, и их повесили за участие в мятеже. А Одвин из милости подобрал меня в канаве.

– И ты ей поверила?

– А почему бы мне было ей не поверить? Она, конечно, лгала постоянно, а когда не лгала, то не говорила всей правды…

– Это верно, – подтвердил он, ничего, впрочем, не уточнив.

– Но это согласовывалось с тем, что сказал Гермольд.

– А что он сказал?

– Будто бы за пятнадцать лет до… до своей смерти Одвин объявился в Туронском лесу со следами тяжелых пыток и с младенцем-девочкой. Он полагал Одвина моим отцом, но никогда в глаза не видел моей матери. А потом они с Одвином рассорились.

– Из-за чего?

– Гермольд считал, что Одвин владеет какой-то важной тайной. И хотел, чтобы Одвин ею с ним поделился. Но тот наотрез отказался.

– Какой тайной?

– Гермольд и меня спрашивал об этом. И я могу ответить тебе лишь то, что и ему. Отец говорил мне только: «Подожди чуть-чуть, и ты выйдешь отсюда царицей мира…»

– А ты сама как думаешь – существовала тайна или нет?

– Одно время я была твердо уверена, что ничего не было – только слухи, суеверия, туман в глаза… Но порой у меня возникают сомнения.

– Но ведь было же что-то, что Одвин предпочел скрыть даже от старого друга!

– А может, он ничего не сказал Гермольду, потому что сказать было нечего?

– Возможно… Но если все же тайна существовала, к чему она относилась?

– Гермольд был уверен, что к магии… Но я, откровенно говоря, походив в подручных у Заячьей Губы, в магию просто не верю. И отец меня магии никогда не учил.

– А чему он тебя учил?

– Многому. Естественным наукам. Языкам. Истории. Философии… – Она слабо рассмеялась. – Уверена, что редкая принцесса в империи получила образование, равное моему… и это при том, что мне не разрешалось даже выйти в соседнюю деревню!

Он снова тяжело задумался, и она это заметила.

– Зачем тебе все это нужно знать?

– Нужно. Если бы я знал все это раньше, возможно, мы оба меньше мучались.

– А может, это было необходимо?

– Как могут мучения быть необходимы? Хотя… Все равно, я хочу узнать как можно больше.

– А я хочу родить здорового ребенка.

– О, Господи! – Он откинул голову. – С первого дня после свадьбы я изводил тебя разговорами о ребенке, а теперь, когда он должен родиться, не сказал о нем ни слова!

– Ты хочешь говорить о нем?

– А ты?

– Если можно, завтра. То есть уже сегодня. Но позже. Что-то я устала.

– Да. Это была тяжелая ночь. Я всегда был безжалостен к тебе. Даже теперь. Особенно теперь. Тебе бы давно спать нужно… Не вставай, я тебя донесу.

– Я еще не дошла…

– Не спорь! Он легко подхватил ее на руки (вчера еще он не знал, решится ли когда-нибудь дотронуться до нее), донес до постели, помог раздеться и укрыл одеялом. Она уснула почти сразу же. Но Эд, несмотря на все напряжение последних дней, спать не хотел. Он сидел на кровати, смотрел на жену и думал – хорошо, что он не сказал ей всей правды. Ни о том, кем ему приходился Одвин, ни об истинных причинах своих мучений. Это уж слишком для беременной женщины, какое бы крепкое здоровье у нее ни было. И, кроме того, в том, что рассказала Азарика, он услышал нечто крайне важное. Что бы там ни было, склад ума у него было практический. Разумеется, существуют младенцы, подобранные в канаве из милости. Маленький Винифрид, к примеру. Только Азарика, судя по тому, что он узнал, к числу таковых никак не принадлежала. А это означало еще одну тропу, ведущую в прошлое. И он пройдет по этой тропе до конца.

Наутро он, однако ж, вызвал сначала Сулеймана и подробно расспросил его о состоянии здоровья королевы и обо всем, что может угрожать ей в ее положении. Сама королева сочла это излишним.

– Я совершенно здорова. – Она копалась в своем ларце с лекарственными травами, который значительно обогатился после поездки в Веррин. – Повредить мне может разве что стрела в горло либо лошадиная доза яда.

– Никогда не говори так, – резко сказал он. – Даже в шутку. – И, опасаясь, чтобы его слова не прозвучали грубостью, тут же добавил: – Хвалишься здоровьем, а сама роешься в лекарствах.

– Потому что я в них разбираюсь не хуже твоего Сулеймана. Это женское дело – лечить. А травы я ищу не для себя, а для Нантосвельты.

– Вот уж кто здоровее всех в замке, так это твоя Нантосвельта.

– Это с виду. Тебе же она не пожалуется на свои хвори. По-моему, у нее почки не в порядке. Ага, что у нас там: тысячелистник, череда, шиповник, хвощ, толокнянка…

– Откуда Одвин знал Гермольда? – неожиданно спросил Эд.

Она оставила ларец. Черные глаза взглянули на него, и внезапно колыхнулась в них завеса такого непроницаемого мрака, что он пожалел о своем вопросе. Но она уже отвечала.

– Они вместе учились в школе у святого Эриберта при Рабане Мавре. Отец, Гермольд и Фортунат.

– И Фортунат сюда же замешан?

– Замешан – это сильно сказано. Он, кажется, не в одно время с ними учился, он ведь старше. А потом, ни Гермольд, ни отец там не задержались.

Последовала пауза. Эд помнил, куда подевался после монастыря Гермольд. Но говорить ему об этом не хотелось, равно как и вспоминать все, связанное с именем Роберта Сильного. И он спросил:

– Почему… Одвин не задержался в монастыре?

– Бежал от обвинений в ереси… за хранение каких-то книг… халдейских, так говорил Гермольд. Хотя кто знает… впрочем, были у него манускрипты, на неизвестном мне языке писаные…

Были, подумал он. В доме, который я уничтожил. Ей, видимо, тоже были тяжелы эти воспоминания, поэтому она заговорила о другом.

– Поэтому, когда я пришла в монастырь, я сказала, что мой отец – Гермольд. Понимала, что имя Одвина здесь называть небезопасно. А Гермольд перед церковью был чист. Не знаю, насколько поверил Фортунат в эту сказку. По-моему, ни на грош. Но мы об этом никогда не говорили. Спроси его сам. Если хочешь. Но лучше не надо.

– Я и тебя больше не буду спрашивать. Будь спокойна, ни о чем не думай, лечи свою Нантосвельту. Если хочешь…

Он и в самом деле решил до поры не беспокоить Фортуната. Но что ж это за место такое, к которому сходятся все дороги, узел, из которого тянутся все нити – монастырь святого Эриберта? Или это не нити – паутина, в которую вплетены жизни его самого, Азарики, Фортуната, а теперь, значит, и… Одвина (он никак не мог назвать убитого отцом). И что еще за тайны он, возможно, хранит в себе?

Фортуната не стоит пока расспрашивать. Но есть еще один человек, не столь хрупкого здоровья, которого расспросить должно.

Рикарда уже меньше времени проводила в постели и больше – в церкви. Хотя здоровье ее так и не восстановилось окончательно, она посещала почти все службы. Сопровождала ее только Деделла, ибо монахини, соответственно настроенные настоятельницей, сторонились ее, как зачумленной. Но она этого не замечала. Она молилась и слушала мессу, и так уходила от себя и своих воспоминаний. Однако, когда ее снова посетил канцлер Фульк, ей опять захотелось стать больной, ничего не чувствовать, не сознавать, и просто иметь возможность натянуть на голову одеяло.

– Мне потребно ваше участие в борьбе против наших общих врагов, – заявил архипастырь без обиняков.

– Какое? Арнульф Каринтийский и тевтонские сеньеры помочь тебе отказались, и мое лжесвидетельство никому не нужно. Разве что ты попросишь меня встать во главе твоего битого воинства, ибо полководцем ты всегда был никудышным, что в очередной раз и доказал. Но этого я, к сожалению, сделать не могу, даже если бы и захотела. А я не хочу.