Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень с волком

• Название: Дитя Всех святых. Перстень с волком
• Автор: Жан-Франсуа Намьяс
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-13546-4

XIV век, Франция. Герою романа, рожденному в последний час ночи Всех святых, предсказано, что он проживет сто лет. И все эти сто лет по пятам за ним будет идти смерть. Она будет преследовать его во Франции и Англии, которые ведут войну, в Италии, где он отстаивает честь семьи на «божьем суде», и чуть не настигнет его, когда он попадет в плен к сарацинам.

---

Дом Хаджи не был похож на другие. Он был такой же ослепительно-белый, но гораздо больше и другой формы: квадратный и с окнами. В центральном дворе имелся огородик, за которым тщательно ухаживали. Хаджи спустился на землю, братья сделали то же самое. Он махнул рукой по направлению к дому: они поняли, что там они и должны будут жить. Затем Хаджи указал на часть строения, три окна которого были забраны решетками, и резко затряс рукой. Франсуа и Жан догадались, что это жилище их хозяина и его жены, и они не имеют права там появляться.

Вдали послышалось пение. Братья увидели, как Хаджи снял с седла своего мула небольшой коврик, расстелил его, направив в нужную сторону, и простерся ниц, бормоча молитвы. Не сговариваясь, Франсуа и Жан опустились на колени, осенили себя крестом и тоже стали молиться, ибо перед лицом ожидавших их испытаний помощь Господа была бы совсем не лишней.

В комнате, где они разместились, уже обитал какой-то любезный старик. Он поприветствовал их на своем языке, они смогли ответить ему только улыбками. Затем он пожелал им кое-что объяснить, но то, что он говорил, понять им так и не удалось. Впрочем, старик не настаивал. Он улегся спать на циновке, разложенной прямо на земле. Братья последовали его примеру.

Назавтра Хаджи послал за Франсуа и Богиней. Он хотел забраться на лошадь и думал, что легко сделает это с помощью ее прежнего хозяина. У него ничего не вышло. Богиня позволила надеть на себя седло, но, когда Хаджи поставил ногу в стремя, взбрыкнула так сильно, что он упал. Напрасно Франсуа пытался заставить ее повиноваться: поглаживал, кричал на нее и даже бил, — она не разрешала Хаджи даже приблизиться к себе. Зато когда Франсуа, стремясь ее успокоить, вспрыгивал в седло, она радостно трогалась с места.

На исходе этого утра, прошедшего в тщетных усилиях, Хаджи тяжело вздохнул, расседлал лошадь, водрузил вместо седла вьюк, прикрепил к нему два больших кувшина и рукой указал Франсуа, что следует отправиться к реке. Затем он отыскал старого слугу, работавшего в огороде. Жан шел рядом с ним, размахивая руками. Смирившись, Хаджи велел ему помочь товарищу и вышел из дома.

Когда они остались одни, Жан, приблизившись к старику, стал быстро шевелить губами. Старик вначале решил, что Жан голоден, но тот вывел его из заблуждения. И старик понял, наконец, что Жан хочет разговаривать с ним, что новый раб желает выучить язык. Весьма удивленный, слуга постучал себя в грудь, затем показал на своего собеседника и медленно произнес два слога. Жан перевел: «я», «ты», и урок начался в ущерб огородным работам.

В это самое время Франсуа медленно спускался с возвышенности, держа Богиню в поводу. Город был хорошо виден, но Франсуа не спешил возвращаться туда: ему хотелось продлить удовольствие. Он разглядывал безводные, засушливые земли, окружавшие его. Он думал об Эде, предке семейства Вивре, и о пустыне с вкраплениями оазисов, где проходила знаменитая охота на льва. Все это случилось в подобных же местах. Франсуа находится в краю львов! Жан ошибался: волков здесь нет, волки остались далеко позади, на его холодной, туманной родине.

Миновав дворец и странную башню с остроконечной крышей, Франсуа, наконец, подошел к реке. Он вновь увидел каскад капель, услышал жалобный скрип, ощутил эту воду и восхитительное движение колес, медленное, размеренное, столь же совершенное и прекрасное, как смена времен года, течение лет, ход жизни…

Франсуа был одет в голубой халат, который дал ему Хаджи, такой же, как и у других крестьян, но его необычная внешность, светлые вьющиеся волосы и прекрасная белая лошадь привлекали всеобщее внимание. Дети с громкими криками окружили его, мужчины сдержанно рассматривали странного человека, а женщины при виде его разбегались. Он улыбнулся всем этим людям сразу, наполнил до краев оба кувшина и пустился в обратный путь.

***

Так прошел месяц спокойной размеренной жизни. Богиня окрепла и поздоровела, и Франсуа мог по десять раз на дню отправляться с ней за водой. Он вскоре перезнакомился со всеми. Дети перестали им интересоваться, а взрослые больше его не опасались. Его светлые волосы и белая лошадь стали привычной частью окружающего пейзажа.

Жан, в свою очередь, с помощью старого слуги продолжал знакомиться с началами арабского языка.

В комнате, что служила им жилищем, на Сретение — ибо Франсуа и Жан по-прежнему старались не терять ощущения времени и продолжали жить по своему календарю в стране, столь непохожей на их собственную, — разразилась драма.

Внезапно Жана охватил страшный озноб.

Поначалу Франсуа не придал этому особого значения, потому что в тот вечер дул довольно прохладный ветерок, но Жан стал содрогаться всем телом и метаться на циновке, скрипя зубами. С досадой в голосе он произнес:

— Вот она, малярия!

Больше он не мог произнести ни слова. Его вырвало только что съеденным ужином и продолжало выворачивать наизнанку, хотя из него ничего уже больше не выходило, кроме слюны и желчи. Так он мучился более часа, все больше теряя силы. Франсуа вытирал ему рот и старался согреть. Он накрыл брата собственным халатом, старик-сосед сделал то же самое, но это не помогало, кожа Жана оставалась ледяной. Откидываясь навзничь между двумя рвотными позывами, он стучал зубами от холода. Впрочем, Жан оставался в ясном уме и время от времени отчетливо произносил:

— Мне холодно!

Так продолжалось около двух часов, а затем Франсуа показалось, что брату становится лучше: Жан согревался, его кожа стала приобретать обычный оттенок.

Но облегчение было недолгим. Вскоре из ледяной кожа стала пылающе-жаркой, влажной, а лицо ярко-красным. Больной принялся стонать. Внезапно его охватывало возбуждение, и он бормотал какие-то бессвязные слова.

Вдруг Жан рывком поднялся, пугая брата пылающими, безумными глазами:

— Франсуа, копай скорее, они идут!

Франсуа содрогнулся. Он знал, что именно пытается в бреду произнести брат, но ни за что на свете не желал это слушать.

— Замолчи! Успокойся!

— Ты на поляне. Ты роешь могилу нашей матери… Лес, а вокруг леса холмы. Похоже на арену цирка. Волки на вершине холма — они смотрят на тебя. Ты не можешь их видеть, но ты слышишь их. Правда ведь, ты их слышишь?

— Нет, я ничего не слышу!

— Слышишь, ты их слышишь!

И Жан принялся выть. Его крик был так похож на волчий, что от этого звука мороз пробегал по коже.

Придерживая брата, чтобы тот не причинил себе вреда, Франсуа вновь переживал давний ужас. Тут Жан был прав: волки приближаются к ним. Они преследовали их даже в этой далекой стране, в краю жары и яркого солнечного света, в краю львов. Но ни эта жара, ни этот свет не причиняли волкам никакого вреда, потому что находились они в нем самом…

Разбуженный воем, Хаджи появился в их комнате. Жан мгновенно успокоился. Лицо его потеряло красный оттенок, стало не таким горячим, но теперь покрылось обильным потом. Видя, в каком состоянии находится его слуга, и, узнав симптомы малярии, Хаджи сжалился. Он приказал старику:

— Сходи принеси белье.

Теперь, когда температура упала, к Жану вернулся рассудок. Он слабо улыбнулся Хаджи:

— Спасибо.

Тот подскочил от удивления:

— Ты говоришь на нашем языке?

— Я только учу его.

Хаджи не мог сдержать изумления:

— Зачем ты это делаешь?

Жан ответил поговоркой, которую слышал от старика:

— Лишь у пленника найдется время выучить язык птиц.

Тогда с нескрываемым уважением Хаджи приблизился к больному, помог ему встать и отвел в другое крыло здания, в комнату, предназначенную для гостей. Он тщательно обтер его лицо от пота и сидел у его постели, пока тот, наконец, не заснул.

В течение целой недели приступы повторялись у Жана ежедневно, затем раз в два дня, потом раз в три, в четыре дня. Эта периодичность должна была стать для него обычной на долгие годы.

Пока брат находился в доме Хаджи, Франсуа не мог навещать его, но однажды ночью, услышав, как тот бредит и стонет, он приблизился к окну и смог расслышать:

— Волки уже на вершине холма.

***

Жан не умер от малярии. Кризис миновал, и его единственным результатом стало то, что больной навсегда получил отвращение к мясу. Когда Жан поправился, Хаджи пожелал оставить его у себя, чтобы самому выучить язык франков. Когда же он узнал, что Жан — духовное лицо и принадлежит к окружению главы христиан, его интерес к этому рабу возрос еще больше.

Хаджи был не ученым, но святым человеком, и в голове его возникла мысль убедить Жана в превосходстве своей религии. Он объяснил, что «Хаджи» — это вовсе не имя, так называют тех, кто совершил паломничество в Мекку. Хаджи — единственный из всей деревни, кому довелось проделать святой путь. В один прекрасный день он выступил в странствие без единого динара — ибо паломник должен жить только подаянием — и всю дорогу то шел один, то присоединялся к какому-нибудь каравану.