Петр Муравьев - Полюс Лорда

• Название: Полюс Лорда
• Автор: Петр Муравьев
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992

В своем творчестве Петр Александрович Муравьев, а человек он многообразных дарований (экономист-управленец, литературовед-руссист, писатель и живописец), следует заветам Великой Русской литературы. В его романах, пьесах, рассказах встают, может быть, главные вопросы, которыми мучились и мучаются лучшие русские писатели: как сделать правильный нравственный выбор в жизни, как остаться в мире меняющихся ценностей самим собой, как быть человеком? Герои произведений Муравьева русские эмигранты с их надеждами и верой, с их слабостями и ошибками. Там, где же их нет, все равно возникает тема России, ее отблеск, ее дух. Там возникают вечные русские вопросы о смысле жизни. Таков роман "Полюс Лорда" – остросюжетный, художественно разработанный, где Муравьев испытывает влияние Достоевского. Но согласитесь, что это не худшее влияние, которое приносит автору романа глубинный психологизм и нравственную огранку всех поступков героя.

Мы открываем для нашего читателя писателя, чье творчество созвучно нам, наполнено обаянием той России, так непохожей на нашу нынешнюю Родину, которая ушла от нас в другой мир.

---

Значит, и она не приехала, и для нее оказалось слишком! Отдаваться дальше этим размышлениям я не мог, не рискуя свихнуться. Сейчас мне нужно было другое.

Я снял трубку и накрутил знакомый номер. Только услышав голос Салли, я почувствовал приток свежего воздуха.

– Здравствуй, Салли! – подчеркнуто спокойно приветствовал ее я. Но обмануть ее не удалось.

– Доброе утро, Алекс! Что случилось?

Дальше ломаться я не мог.

– Мне непременно нужно тебя повидать, сегодня же! – выпалил я.

– Так приезжай хоть сейчас!

– Не могу. Приезжай ты!

– Но зачем, что за спешка?

– Потом расскажу! Не спрашивай сейчас!

– Хорошо, – заторопилась Салли, – я приеду. Автобус отходит через полчаса. Где встретимся?

– Буду ждать тебя в Порт-Ауторити, у окошка информации.

– Хорошо, буду там около одиннадцати.

В условленное время я ждал ее на вокзале. Как всегда, за припадком депрессии наступила общая расслабленность, вялость чувств и какая-то телячья покорность судьбе.

Когда я увидел маленькую фигурку Салли, я даже пожалел, что потревожил ее. «Какая я скотина!» – подумал я, наблюдая растерянность этой девочки: ей никак не удавалось включиться в общий поток, стремящийся к эскалатору; малый рост и некоторая близорукость делали ее неуверенной в движениях.

Вот она оставила надежду прокатиться вниз и стала спускаться по лестнице. На момент приостановилась на площадке, оглядываясь по сторонам, щурясь… В светлом платье, сама светлая, она как солнечный зайчик застыла на сером фоне…

Я знал, что нужно сделать, чтобы доставить ей приятное: я стал смотреть в другую сторону. И не ошибся: она подошла сзади и потянула меня за рукав. Я обернулся и сделал изумленное лицо:

– Как это ты? Она смеялась.

– Это секрет. Я умею подкрадываться тихо-тихо. Я – опасная!

– Ты прелестная, Салли! Ты в этом грязном городе как светлый ангел. Где ты оставила свои крылья?

– Нигде не оставляла. Они у меня за спиной, только ты их не видишь…

Болтая таким образом, мы вышли на улицу и медленно направились к Таймс-сквер. Салли все время оглядывалась по сторонам.

– Как это ужасно! – сказала она, ежась от вида порнографических картин и в то же время не будучи в силах побороть любопытство. – Зачем ты позвал меня, Алекс?

– Об этом после. Сейчас скажи, ты не голодна?

– Не очень. А впрочем, я бы съела чего-нибудь особенного, скажем, пиццу.

– Там не присядешь. Послушай, – вспомнил я, – у меня есть дома пицца, это совсем недалеко.

– Это нельзя, – тихо ответила она.

– Почему?

– Ах, Алекс, ты знаешь – почему.

– Ладно, как хочешь! – Я махнул рукой и отвернулся.

Мы шли молча. Думаю, вид у меня был мрачный, и ей стало меня жаль.

– Алекс, – примирительно сказала она, – хорошо, поедем к тебе. – И затем, позабыв свои страхи, она весело добавила: – Только тогда уж устроим маленькое пиршество. Что у тебя есть еще дома?

И так как я не мог припомнить ничего, кроме молока и замороженных вафель, Салли стала прикидывать:

– Ветчины, немного колбасы и сыру, сардинок и… булочек, непременно свежих булочек.

Я рассмеялся:

– Ты что, голодаешь дома?

– Я этого не покупаю из-за твоего отца, ему вредно. Ведь он в последнее время живет как аскет.

Вспомнив недавнюю встречу с отцом в Майами, я невольно улыбнулся.

– Ладно, Салли, – сказал я, – мы устроим отличный завтрак. А вон, кстати, и гастрономический магазин.

Вскоре мы сидели за небольшим столиком у меня в гостиной и с аппетитом закусывали, болтая о разных новостях.

Потом Салли спохватилась:

– Алекс, я долго засиживаться не смогу. Ты хотел со мной поговорить.

– Зачем об этом сейчас? Сейчас мне хорошо. Ведь ты – мой доктор: пришла, и я опять здоров.

– Но я не останусь долго. Да и доктору полагается знать все, понимаешь, все! – И так как я продолжал хранить молчание, Салли робко спросила: – У тебя что-нибудь вышло… с ней?

Через полчаса я закончил исповедь. Я рассказал все до мельчайших подробностей: и об Эде Ху-бере, и о детективном бюро «Смит и Грэхем», и о вчерашнем происшествии. Или нет, одну маленькую подробность я все же опустил – об опрокинутом стакане. Слишком унизительной показалась мне зависимость от такой пошлой сценки.

Гостья моя слушала внимательно. Только раз о чем-то спросила и еще как-то глубоко вздохнула: Рассказывая о событиях вчерашнего вечера, я мельком взглянул на нее. Салли была бледна. Опустив голову, крепко упершись руками в стул, отчего плечи приподнялись вверх, она под градом моих признаний никла все ниже и ниже.

– Вот и все, вот и конец сказке! – с наигранной развязностью сказал я, закончив исповедь. – Теперь ты видишь, с каким уродом имеешь дело! – Я схватил стакан и, опрокинув в себя, уставился на Салли.

Она медленно, словно что-то додумывая, подняла ко мне лицо. В глазах у нее стояли боль и жалость.

Нет, не этого я ждал и даже не этого желал себе. Ведь вся моя жизнь представилась мне сейчас в таком безнадежном, таком мрачном свете, что только подтверждение моим заключениям, только осуждение могло дать мне стимул для какого-то пусть и отчаянного решения. Но жалость, сочувствие… это было неуместно, это выбивало меня из колеи, это было, наконец, так же смешно и глупо, как быть раздавленным каретой «скорой помощи!». Я не выдержал и, уронив голову на руки, безмолвно покачивался из стороны в сторону.

– Алекс, милый! – донеслось до меня как эхо.

Должно быть, я застонал, скрипнул зубами или по-иному выказал свои чувства, потому что в следующий момент ее руки мягко легли мне на плечи. Салли шептала:

– Успокойся, успокойся, бедный ты мой! – и ласково гладила меня по волосам.

Что-то прорвалось во мне. Я повернулся и, неуклюже обхватив ее, спрятал голову у нее на груди. Она не оттолкнула меня, только ладони ее неподвижно застыли у меня на шее. Я чувствовал, что она в смятении и не знает, как поступить.

Прижавшись ухом к ее маленькой груди, я ясно слышал ускоренное биение ее сердца, и этот необычный ритм вызывал во мне ответное эхо. Теплота ее тела приковывала меня, томила неясным предчувствием. Мои руки, соскользнув с ее талии, опустились ниже, потом еще ниже; теперь я обнимал ее ноги, затаенно чувствуя их расширяющуюся, мягкую округлость.

– Алекс, что ты делаешь? – расслышал я ее испуганный шепот.

Вместо ответа я поднялся и, подхватив ее на руки, понес к дивану. Она не сопротивлялась, только не переставала просить:

– Не надо, Алекс! Пожалуйста, не надо! – и смотрела на меня с детским испугом…

Когда, через час, мы пришли в себя, в спальне – куда я ее перенес – воцарилась строгая неподвижность, какая-то целомудренная тишина, и перед этой тишиной мне было стыдно за все, что произошло.

Салли лежала тихо, натянув простыню до подбородка и спрятав лицо в подушку. Я заметил, что подушка была мокра. Платье, лифчик и прочие вещи лежали в беспорядке на полу. Я бережно, почти с благоговением, поднял их и разложил на кровати. Потом подсел к Салли и сказал:

– Прости меня, я сам не знаю, как это случилось.

Она не отвечала. Я видел только один ее глаз – она лежала на боку – и этот глаз ровно, не мигая, смотрел перед собой.

– Я не хотел причинить тебе зла, – продолжал я. – Если бы я наперед знал, что это произойдет, я бы, наверное, убил себя.

Салли тихо прошептала:

– Это моя вина. Я не должна была приезжать.

– Нет, не твоя! И твой визит здесь ни при чем. Это могло случиться и у вас, и в любом другом месте!

Могло ли? Салли молчала, а я смотрел на нее не отрываясь, и чем дольше смотрел, тем яснее всплывали передо мной далекие воспоминания…

…Вот она сидит на высоком крыльце нашего дома на 9-й авеню. Душное летнее утро; город еще

утопает в мареве тумана, небо затянуто полупрозрачной серой пеленой.

Салли семь лет. Она такая же светленькая и хрупкая, как сейчас, и глаза ее смотрят так же добро и доверчиво. Она заботливо укачивает любимую куклу.

– Люси больна, – слегка шепелявит она, – Люси простудилась! – И я вижу в ее глазах тревогу.

Мне девять лет!

Я беру у нее куклу и, стараясь подражать нашему доктору, прикладываю ухо к спинке больной.

– Пустяки! К вечеру пройдет! – уверяю я.

– Люси больна, – не унимается Салли, – она не спала ночь!

Я не могу припомнить – что в таких случаях говорит доктор, но как-то должен ее утешить.

– Подожди здесь, – говорю, – я принесу тебе утенка, что мне вчера подарил Кестлер! – И я стремглав несусь наверх за игрушкой.

Мать, смеясь, ловит меня на кухне.

– Ты не выпил молока, – ворчит она и тянет меня к столу.

Мне хочется объяснить ей, что внизу ждет Салли и что у нее больна кукла, но я тут же соображаю, что взрослым не следует болтать чепухи. Я с отвращением выпиваю теплую жидкость. Мать улыбается.

– Молодец, – хвалит она, – за это получишь шоколада. Хочешь?