Марио Льоса - Разговор в «Соборе»

• Название: Разговор в «Соборе»
• Автор: Марио Льоса
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-8291-0045-2

Роман «Разговор в „Соборе“ — один из наиболее значимых в творчестве известного перуанского писателя Марио Варгаса Льосы (род. в 1936 г.). Оригинальное и сложное по стилю произведение является ярким образцом прозы XX века.

---

— Я бы очень хотел, дон Кайо, чтобы вы распорядились выпустить Монтаня, — сказал дон Фермин. — Враги режима непременно используют его арест, чтобы объявить выборы фарсом.

— То есть как это «с ума сошел»? — сказал сеньор Лосано. — Он показания дал или нет?

— Мы-то с вами, дон Фермин, знаем, что это фарс и есть, — сказал Кайо Бермудес. — Разумеется, посадить единственного кандидата от оппозиции — это было не лучшее решение. Не лучшее, но единственное. Но ведь нам надо было обеспечить победу генерала, правильно?

— И она тебе рассказала, что у нее муж умер и что ребенок мертвым родился? — сказала Кета. — И что она ищет работу?

Разбудили его голоса Мартинеса, Урондо и Тельеса. Все трое уселись рядом с ним, угостили сигареткой, завели разговор. Хорошо митинг прошел, верно? Верно. И народу больше собралось, чем в Чинче? Больше. Ну, победит дон Эмилио на выборах-то? Ясное дело, победит. Тут Трифульсио и спросил: а если дон Эмилио поедет в Лиму, он больше не нужен будет? Нужен, нужен, сказал Мартинес, а Урондо добавил: с нами останешься, вместе будем, не беспокойся. Жара еще не спала, предзакатное солнце раскалило брезентовый навес, и дом, и камни.

— Да в том-то и дело, сеньор Лосано, что он бредятину какую-то несет, — сказал Лудовико. — Что он второй человек в АПРА, что он первый человек в АПРА, что апристы будут отбивать его пушками. Спятил, честное слово.

— А ты ей сказал, что в одном доме в Сан-Мигеле ищут прислугу? — сказала Кета. — И ты отвел ее к Ортенсии?

— Вы и вправду считаете, что Монтань мог победить Одрию на выборах? — сказал дон Фермин.

— А вы с Иполито и уши развесили? — сказал сеньор Лосано. — Ох, бездари. Ох, дурачье.

— Так, значит, горничная, которая служит там с понедельника, — это Амалия? — сказала Кета. — Так, значит, ты еще глупей, чем кажешься? И ты думаешь, это не всплывет наружу?

— Монтань или любой другой представитель оппозиции — мог, — сказал Кайо Бермудес. — Разве вы не знаете перуанцев, дон Фермин? Мы всегда на стороне слабого, всегда за того, кто не у власти — это наш национальный комплекс.

— Нет, сеньор Лосано, — сказал Иполито. — Зря вы это. Пойдите посмотрите на него, а потом уж ругайтесь.

— И ты заставил ее поклясться, что она ни словечком не обмолвится Ортенсии? — сказала Кета. — И ты убедил ее, что Кайо-Дерьмо выставит ее вон, как только узнает, что вы знакомы?

И тут вдруг открылась дверь, и вышел тот, главный. Он пересек патио, стал перед ними, наставил на Трифульсио палец: где бумажник дона Эмилио, сукин ты сын?

— Очень жаль, что вы не захотели баллотироваться в сенат, — сказал Кайо Бермудес. — Президент надеялся, вы станете лидером парламентского большинства.

— Какой бумажник? — Трифульсио вскочил на ноги, ударил себя в грудь. — Не брал я никакого бумажника!

— Ох, кретины, — сказал сеньор Лосано. — Почему не отнесли его в лазарет?

— Кусаешь руку, которая тебя кормит? — продолжал тот, главный. — Крадешь у того, кто тебя, скотину, на службу взял?

— Не знаешь ты женщин, — сказала Кета. — В один прекрасный день она проболтается Ортенсии, что знакома с тобой и что это ты отправил ее в Сан-Мигель. Ортенсия как-нибудь невзначай сообщит Кайо-Дерьму, а тот — Златоцвету, и ты пропал.

Трифульсио, став на колени, принялся плакать и божиться, но главный был неумолим: ворюга ты, ворюга, преступный элемент, горбатого могила исправит, сейчас обратно в тюрьму пойдешь, отдавай сию минуту бумажник. Тут открылась дверь, вышел в патио дон Эмилио: что за шум?

— Да мы отнесли его, сеньор Лосано, — сказал Лудовико, — а там его не приняли. Без вашего письменного распоряжения не принимают, боятся ответственность на себя брать.

— Я был бы счастлив служить президенту, дон Кайо, — сказал дон Фермин. — Но, став сенатором, я должен был бы всецело посвятить себя политике, а это не для меня.

— Я-то никому не скажу, я вообще не из таких, — сказала Кета, — мне ни до чего дела нет. Ты погоришь, Амбросио, но не по моей вине.

— И должность посла, к примеру, тоже не примете? — сказал Кайо Бермудес. — Генерал бесконечно вам благодарен за все, что вы для него сделали, и хотел бы как-нибудь выразить это. Дипломатия вас не прельщает, дон Фермин?

— Глядите, дон Эмилио, как меня обижают, — сказал Трифульсио. — Глядите, до слез меня довели, напраслину на меня возвели.

— Ну, что вы, — засмеялся дон Фермин. — У меня ни малейшего призвания к дипломатии, равно как и к парламентской деятельности.

— Я его пальцем не тронул, сеньор Лосано, — сказал Иполито. — Он сам вдруг понес околесицу, повалился ничком. Не трогали мы его, верьте слову, сеньор Лосано.

— Оставь его, это не он, — сказал Эмилио Аревало тому, главному. — Это, наверно, во время митинга. Ты ведь, Трифульсио, не такой подонок, чтоб меня обкрадывать?

— Генерал будет уязвлен вашим безразличием, — сказал Кайо Бермудес.

— Да пусть у меня руки отсохнут! — сказал Трифульсио.

— Вы эту кашу заварили, — сказал сеньор Лосано, — вам и расхлебывать.

— Вы ошибаетесь, дон Кайо, это не безразличие, — сказал дон Фермин. — У Одрии еще будет возможность воспользоваться моими услугами. Видите, я отвечаю на откровенность откровенностью.

— Вы тихо, бережно, осторожно вытащите его отсюда, — сказал сеньор Лосано, — и приткнете где-нибудь. И не дай бог, если кто-нибудь вас заметит, — тогда придется иметь дело со мной. Понятно?

Ах ты, жулик черномазый, сказал тогда дон Эмилио. Сказал и пошел в дом вместе с главным, а следом тронулись и Урондо с Управляющим. Ишь, как он тебя, Трифульсио, засмеялся Тельес.

— Вы так часто меня приглашали, дон Фермин, — сказал Кайо Бермудес, — а теперь мой черед. Не согласитесь ли как-нибудь на днях отужинать у меня?

— Зря он язык-то распустил, — сказал Трифульсио, — как бы пожалеть не пришлось.

— Все сделано, сеньор Лосано, — сказал Лудовико. — Вытащили, увезли, приткнули, и никто нас не видел.

— Мне-то хоть не заливай, — сказал Тельес. — Бумажник-то ведь свистнул?

— С удовольствием, дон Кайо, — сказал дон Фермин. — Явлюсь по первому зову.

— Свистнул не свистнул, я ему докладывать не обязан, — сказал Трифульсио. — Не закатиться ли нам с тобой сегодня?

— В воротах госпиталя Сан-Хуан-де-Диос, сеньор Лосано, — сказал Иполито. — Нет. Никто не видел.

— Я снял домик в Сан-Мигеле, неподалеку от Бертолото, — сказал Кайо Бермудес. — Право, не знаю, известно ли вам, дон Фермин, что…

— О чем вы, я не понимаю? — сказал сеньор Лосано. — Забыть пора, ничего не было.

— А много ль денег в том бумажнике было? — сказал Тельес.

— Слухом земля полнится, дон Кайо, — сказал дон Фермин. — У нас в Лиме все ужасные сплетники.

— Нельзя, Тельес, таким любопытным быть, — сказал Трифульсио. — Пошли, сегодня я угощаю.

— Да, конечно, конечно, как же иначе, — сказал Лудовико. — Мы все забыли, сеньор Лосано.

— Я все еще чувствую себя провинциалом, хоть и живу в Лиме полтора года, — сказал Кайо Бермудес, — и не знаю здешних обычаев. Честно говоря, мне немного неловко, дон Фермин. Я боялся, что вы не сочтете для себя возможным посетить меня.

— Я тоже, сеньор Лосано, я тоже все забыл, — сказал Иполито. — Что еще за Тринидад Лопес? Не знаю я никакого Тринидада Лопеса, его и не было никогда. Видите, сеньор Лосано? Все забыл.

Тельес и Урондо, охмелев, клевали носом, чуть не падая с деревянной скамьи, но Трифульсио, несмотря на пиво и на жару, продолжал держаться. Сквозь щели в стене он видел блестевший на солнце песчаный пятачок, дом, куда входили избиратели, видел полицейских у дверей. Утром они раза два наведывались в харчевню выпить пива, а сейчас маячили в своих серых мундирах у входа. За головами собутыльников Трифульсио видел и полоску пляжа, и море с островками посверкивавших в солнечных лучах водорослей, видел, как отчаливают и тают на горизонте корабли. Трифульсио, Тельес, Урондо ели рыбу с жареной картошкой, пили пиво, очень много пива.

— Неужели вы меня считаете таким ханжой? — сказал дон Фермин. — Полноте, дон Кайо. Могу лишь поздравить вас со столь славной победой. И с удовольствием буду у вас обоих бывать — только зовите.

Трифульсио видел, как через пустырь, под лай собак, проехал красный грузовичок, остановился у харчевни, как из кабины вышел тот, главный. Много народу проголосовало? Очень много, все утро народ сновал туда-сюда. На нем были бриджи, сапоги, рубашка, раскрытая на груди: больше чтоб не смели пить, вы мне пьяные не нужны. Да вон же парочка стоит, — отвечал ему Трифульсио. Это не твоя забота, сказал тот, сел в грузовичок и исчез в клубах пыли, в собачьем лае.

— В конце концов, виноваты во всем вы, дон Фермин, — сказал Кайо Бермудес. — Помните тот вечер в «Амбесси»?

Проголосовавшие подходили к дверям харчевни, но хозяйка тотчас их отшивала: закрыто на выборы, не обслуживаем! А почему эти трое сидят? Но хозяйка в препирательства не вступала: уходите добром, а то полицию позову. И люди, мигом притихнув, поворачивали оглобли.