Ольга Ланская - Инженю, или В тихом омуте

• Название: Инженю, или В тихом омуте
• Автор: Ольга Ланская
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-021718-8, 5-9578-0614-5

…Инженю. «Хорошенькая дура», «сексапильная телка», «Мэрилин Монро» — так называют ее многие, уверенно полагая, что для белокурой красотки ум — излишняя роскошь. И она честно «пытается соответствовать», и сама-то в себе ничего, кроме женственности, не замечая!

Но однажды возникает НАСТОЯЩАЯ ОПАСНОСТЬ, и «хорошенькой дуре» приходится НАЧИНАТЬ ДУМАТЬ. Потому что впервые мужчины не обожают и не защищают ее, а пытаются убить. Потому что теперь придется доказывать, что порой ИНЖЕНЮ — смелее, отчаяннее, УМНЕЕ любого мужчины!..

---

Ей казалось, что он говорит это просто так — просто чтобы замазать пустыми, ничего не значащими словами свой долгий монолог, и успокоиться, и показать ей, что известие не произвело на него никакого особого эффекта. Не потому, что она ему важна, — а потому, что он не хотел, чтобы даже посторонний человек видел, что он подвержен вспышкам эмоций и теряет контроль.

— Мне очень лестно, что вы меня запомнили, — начала было, но он махнул рукой.

— Да, отблагодарила — нечего сказать. Я думал, что приятное услышу — а ты… Ну ладно, благодарность за благодарность, в расчете мы, выходит…

— О, ну зачем же так? — Она посмотрела ему в глаза открытым, откровенным взглядом. — Я просто подумала, что вам важно это знать. А что касается благодарности, то я готова вас отблагодарить. Мне надо только принять душ и привести себя в порядок — и я…

Она намеренно сделала паузу, не отводя глаз, показывая, что за кокетливым тоном стоит нечто большее. Улыбаясь ему двусмысленно, смешивая на лице смущение и порочность, наивность и опыт.

— И я буду готова сделать это так, как вы захотите. Потому что я тоже этого хочу. Так лучше?

17

— О, прошу вас — я устала.

Сильный хлесткий шлепок обжег попку, подбрасывая ее навстречу сильным рукам, вцепившимся в бедра, поставившим на колени. Навстречу тому горячему и крепкому, что рывком вошло между сведенных ног и задвигалось бесцеремонно и грубо.

— О, как это… — Она не договорила, застонав от глубокого проникновения, стершего с ее лица улыбку. Улыбку довольства собой, спровоцировавшей его на еще один акт. Спровоцировавшей тогда, когда он отдыхал, уже кончив, а она лежала на животе, намеренно расставив ножки, подрагивая и оттопыривая попку. Надеясь, что он среагирует, — и добившись-таки своего.

А теперь было не до улыбок и не до похвал самой себе — и не было сил сдерживаться. И она начала подаваться назад, впуская его еще глубже туда, где все покраснело и распухло уже, но было еще более мокрым и ждущим и жадным, чем когда они только оказались в постели.

Ей вдруг показалось, что не человек с ней это делает, а какой-то робот — жутко сильный, с железной хваткой, не знающий усталости, не слышащий ее стонов, неутомимо делающий свое дело. Лишь нагреванием задействованных в процессе деталей свидетельствуя о длительности этого самого процесса.

Она вся мокрая была насквозь, хотя в комнате вовсю работал кондиционер, — и простыня была мокрой, и их тела соприкасались с влажными, хлюпающими шлепками. Потому что это длилось уже почти два часа и без перерывов — если не считать маленькую пятиминутную паузу, которую она сама прервала.

— Да, да, еще, пожалуйста! — то ли крикнула, то ли прошептала, сгибая уставшие руки и роняя на них голову. Но он не нуждался в ее просьбах, он все врывался и врывался, ускоряя темп. Заставляя ее забыть, где она и кто она, лишая слуха, зрения и самой себя, — заставляя ее «я» сосредоточиться в том месте, которое истекало горячей влагой. В том месте, которое так жадно хотело, чтобы это продолжалось еще и еще — и лежа и сидя и стоя, и сзади и сверху и сбоку, и может быть, и в другие места, тоже готовые и ждущие.

Железные пальцы впились в попку, доставляя настоящую боль — такую же, какую доставляли сейчас превратившиеся в яростные и беспощадные удары проникновения, — и она выгнулась, крича, чувствуя, как забила из него раскаленная жидкость, заполняя ее всю. И рухнула на бок, когда он вдруг отпустил ее, — и лежала дрожа, ощущая, как вытекает из нее медленная жирная струйка, дыша тяжело и прерывисто.

— Вот это я понимаю — вот это благодарность, — услышала через какое-то время сквозь вату, плотно укутавшую ее целиком. И медленно повернулась на голос, с трудом переворачивая непослушное тело, падая на спину, утыкаясь взглядом в то, что привело ее к очередному оргазму — а сейчас лежало устало, длинное и красное и влажное, готовясь к очередному проникновению после небольшой передышки. А потом глаза медленно поползли по волосатому животу с длинным шрамом и заросшей совсем груди к ухмыляющемуся лицу. А потом снова вернулись вниз.

— О, я ведь только начала вас благодарить, — прошептала тихо, улыбаясь. — Вы так много для меня сделали — так что это только начало. Я умею быть благодарной — и обещаю вам это показать.

Он не успел среагировать, когда она собралась с силами и рывком оказалась внизу, обхватывая его губами, беря в руки, дразня языком. Уже через несколько секунд чувствуя, как он снова крепнет. Зная, что он не даст ей доделать это до конца — а безжалостно возьмет за волосы и отстранит, и перевернет, и раздвинет ножки, и заставит ее покорное, безвольное тело принять ту позу, которую хочет он. И снова начнет брать — молча, жестоко, беспощадно, без ласк и нежностей и слов.

То есть делать все так, как ей нравится. Так, как это должен делать настоящий мужчина. Мужчина ее мечты — так и не встретившийся до сих пор…

— Значит, высокий, крупный, лет сорок пять, с проседью — кажется, — повторил задумчиво, качая головой. — Кажется, солидный. Кажется, бизнесмен. Да нет, пустышка это — шансов ноль. Ты ешь, ешь — проголодалась ведь?

Она кивнула, не сводя с него глаз. Такого эффектного в тонком черном шелковом халате, украшенном двумя красными иероглифами, распахнутом на груди, открывающем запутавшуюся в густых волосах цепь оригинального плетения и необычной формы крест. Так вписывающегося в обстановку собственной квартиры — выдержанной в черно-белых тонах, обставленной черной кожаной мебелью. И протянула руку к стоящему между ними низкому стеклянному столику на футуристских железных ножках, беря фужер с дорогим коньяком. Смакуя сначала непривычный, почему-то не любимый до этого запах, оказавшийся таким тонким и изысканным, — а потом и вкус.

— Да точно пустышка — это кто угодно мог быть. Даже тот, кто не при делах вообще, — заключил, категорично разрезая воздух короткими сильными движениями кистей. — Ладно, прорвемся — чтоб мы да не прорвались…

Он подмигнул ей, отвлекаясь от мыслей, наклоняясь над столиком. С иронией глядя на сделанные ею бутерброды — неровные куски салями и причудливые кляксы икры, уложенные на тонкие белые сухарики. Настолько аккуратные, что сразу понятно было, что она не сама их готовила, а достала из пачки.

— Теперь понятно, почему ты не замужем, — хмыкнул иронично. — От тебя мужики, наверное, как от огня бегут — накормить не накормишь, а в постели отрабатывать заставишь на полную.

— О, как вы правы! Мне тоже всегда казалось, что я предназначена совсем не для кухни и воспитания детей — но для секса и удовольствий…

Она окинула его игривым взглядом, откидываясь поудобнее в кресле, взбалтывая заполнившую дно бокала густую жидкость. Философски задумываясь о том, что судьба все-таки причудлива. И от деревянной лавки в вонючей милицейской камере и беспросветного отчаяния до постели в роскошной квартире одного из авторитетнейших московских бандитов и полного счастья — временного, разумеется, счастья, но ведь постоянное и не нужно, его и быть не может — один шаг. Всего-навсего.

— Ладно, ты перекуси — а мне позвонить надо. Что-то решать придется с отморозками этими…

Он вышел, прикрывая за собой дверь, оставляя ее одну. Он знал, что она знает, кто он, — но все же разговаривать с кем-то при ней о своих делах не хотел. И вообще не произнес ничего такого — не обещал ни с кем разобраться, не угрожал никому смертью, не рассказывал о своем прошлом. И она еще подумала, что это потому, что он на самом верху уже — и по этой причине он не употребляет почти жаргон, не выставляет напоказ свою профессию, не бравирует и не старается произвести впечатление крутейшего из крутейших.

Он только усмехнулся там, в ресторане, когда она ему рассказала, что знает о нем, — это в основном от Виктора была информация, но она приписала ее этим. Что он Игорь Савостьянов, известный как Игорь Тульский или просто Савва, авторитетный бандит, скрывающийся под маской преуспевающего бизнесмена. А он усмехнулся и пожал плечами, как бы говоря — что есть, то есть. Процитировав с ухмылкой кого-то — насчет того, что в основе каждого значительного состояния лежит преступление. И ей понравилось, что он так сдержанно среагировал. И что продолжал вести себя так же, как вел до того, как она ему сказала, что знает о нем.

Ей вообще все понравилось. И то, что он не усомнился, что она говорит правду. И то, что не пытался задавать провокационных вопросов, способных развалить ее историю — историю, которая казалась ей такой гладкой и убедительной, а сейчас воспринималась как нечто неумно придуманное. И то, что, когда она произнесла свои недвусмысленные слова насчет готовности отблагодарить, он не сказал ничего лишнего. Просто заметил, что дома ей какое-то время появляться не стоит — и вообще не стоит светиться. Но раз ей так надо домой, ее сейчас отвезут и подождут, пока она сделает все, что ей надо сделать, а потом привезут к нему. На эту ночь.