Андрей Кураев - Второе пришествие апокрифов. Проповедь о «порче» вместо проповеди о Христе.

• Название: Второе пришествие апокрифов. Проповедь о «порче» вместо проповеди о Христе.
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религия

---

Андрей Кураев Второе пришествие апокрифов. Проповедь о «порче» вместо проповеди о Христе

К сожалению, несмотря на наши предупреждения, в ряде храмов по-прежнему продается литература, носящая неправославный характер, несущая суеверия…

Патриарх Алексий II[1]

Одна из задач церковной мысли, то есть богословия, состоит в сдерживании мифологического творчества народа. Да, православное богословие нужно не только для борьбы с ересями и внецерковными доктринами. Еще оно бывает нужно для борьбы с внутрицерковной, народной “православной” мифологией, то есть с такими верованиями, что создаются мифотворческим инстинктом народа в тех случаях, когда он оказывается не просветляем благодатью и не сдерживаем уздою закона, разума и послушания Церкви.

Славянское слово “язычество” в переводе на русский означает всего-навсего “народничество”. Все те механизмы религиозной психологии, которые исследовались светским (и даже атеистическим) религиоведением, нельзя просто отвергнуть. Они действуют: и проекция, и сублимация, и отчуждение, и “эдипов комплекс”… Но если о языческих мифологиях можно сказать, что они как раз и создаются по этим законам и являются плодом народного творчества, то о религии Библии так сказать нельзя. Ее нельзя объяснить лишь с помощью человеческой психологии. Религия Древнего Израиля явно не та религия, которая вырабатывается народом, но та, которая жестко навязывается ему сверху пророками. Стоило Моисею отойти на Синай и народ бросился к любимым магическим игрушкам. Пророки боролись со своим народом[2]. Народ воевал с пророками[3]. Когда же благодать и пророки ушли от Израиля (по распятии Христа) и он остался “один дома”, “без старших”, то он от всего сердца предался оккультно-магическим игрищам и создал себе нормальное язычество: Каббалу.

Но и в Новом Израиле когда “старшие уходят”, когда отдельные люди или массы людей оказываются без благодатного просвещения, без церковной науки, без постоянного наставления в слове Божием и в предании отцов, они также создают рукотворно-самодельные мифологемы. Вовремя распознать их и не дать им подчинить себе человека или тем более других церковных и околоцерковных людей – это одно из назначений богословия. По слову Владимир а Лосского, “здесь более, чем где-либо, Предание действует критически, обнаруживая прежде всего свой негативный и исключающий аспект: оно отбрасывает “негодные и бабьи басни (1 Тим. 4, 7), благочестиво принимаемые всеми теми, чей традиционализм состоит в принятии с неограниченным доверием всего того, что втирается в жизнь Церкви и остается в ней в силу привычки. И в наши дни в литературе синаксариев и лимонариев можно найти такие примеры, не говоря уже о невероятных случаях в области литургики, которые однако, для некоторых суть “предания , т. е. святы”[4].

Иерархическая дисциплина и дисциплина богословская были разработаны Церковью для того, чтобы не дать возможность шальным визионерам, пророкам и чудотворцам выкрасть у людей жемчужину Евангелия.

Церкви довольно рано пришлось научиться говорить “нет” некоторым энтузиастам. Один из первых аскетических опытов в церковной истории это отказ от апокрифов и формирование канона Писания, происшедшее в сознательной борьбе с гностиками. Вторая аскетическая скрепа, изготовленная в лаборатории церковной мысли это формулирование идеи апостольского преемства, также позволившей отличать апокрифы и ереси от подлинного апостольского предания. Позднее Церковь разработала свой догматический и канонический строй для того, чтобы постараться не допустить насыщения апостольских текстов неапостольским пониманием, для того, чтобы не дать превратить христианство в игрушку сиюминутных страстей, надежд и разочарований. И с тех пор на все века церковная дисциплина (включая дисциплину догматически воспитанного богословствующего ума) призвана защищать крупицы духовных знаний от самоуверенного невежества.

Там, где этой дисциплины нет, “простецы” создают парахристианский или даже прямо языческий фольклор, а интеллигенция утопии (утопии старообрядческие, экуменические, обновленческие, теургические, оккультные…). Протоиерей Георгий Флоровский об этой недисциплинированности религиозного ума писал так: “Изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит отчасти в недостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерности аскетизма), в недостаточной “одухотворенности души, в чрезмерной “душевности , или “поэтичности", в духовной неоформленности душевной стихии. Если угодно, в стихийности… Но есть путь от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от “психического к “пневматическому. И этот путь трудный и долгий”[5]. А то, что тяжело, то непопулярно. И зачем же читать Писание и богословские труды, если можно довериться бабушке?! Что нам Академии, если есть приходские пересуды о том, “что говорят старцы”[6]! Зачем личная аскетика, если есть амулеты и талисманы (землица с могилки “юродивой” или “старца” и наговоренная их духовными чадами вода)!

Зря этнографы говорят, что в наших мегаполисах фольклор умер. Индустриальная культура действительно вытесняет фольклор. Но в нашей стране обвал религиозной культуры был столь огромен, что мы вновь оказались на том уровне архаики, где возможно фольклорное творчество. Околоцерковным фольклором и являются рассказки, зафиксированные в тех изданиях, о которых пойдет речь в этой главе.

Фольклор бывает разный. Бывает, что некоторые народные сказания, хотя они и не приемлются Церковью в качестве авторитетного памятника православного вероучения, все же терпятся ею. Ну что плохого в обычае есть блины на масленицу? Иногда среди фольклорных произведений встречаются вещи глубоко назидательные и пусть не строгим языком и не строгой богословской аргументацией но все же пробуждающие верные чувства в человеке (вспомним переданный Достоевским рассказ о луковке[7]. Но если фольклор слишком всерьез смотрит на самого себя, если бабушкины предания начинают преподноситься как норма веры тогда приходится говорить строго: Жена в Церкви да молчит![8]

Фольклор (от которого неотъемлемы оккультные фантазии) в иные времена может быть терпим по миссионерским соображениям (сначала ты приими Евангелие, а потом твои языческие привычки потихоньку отпадут сами собой). Но не может быть терпимости к оккультному псевдоцерковному фольклору в условиях, когда вокруг нас слишком много людей сомневающихся и даже жаждущих чем-либо уколоть Церковь.

Не все то, к поклонению чему стремится народ, достойно христианского почитания. В былые годы устное, приходское предание было единственным источником информации о церковной жизни и вере. Сегодня же появился свободный доступ к церковным книгам. И молодому человеку не нужно смущаться возразить при необходимости самой что ни на есть почетной прихожанке: “Извините, но то, что Вы говорите, не встречается ни в Писании, ни в учении святых отцов. Не могли бы Вы сослаться не на рассказ Вашей соседки, а на подлинно церковный источник?”

Как напоминал свт. Димитрий Ростовский: “Церковь же непорочная, сущи невеста Христова, должна никаковых же баснословных умствований и самовымышленных толкований приимати, но на самом Писании Божественном утверждатися, и толкования истиннаго великих вселенныя учителей, а не простых бающих мужиков слушати”[9].

Понятно, что после советского разгрома богословских школ, при одичании религиозного чувства народа, при бурном всплеске неоязычества даже у людей, искренне считающих себя православными, появляются странные, “слишком человеческие” воззрения. Появились не только “бающие мужики”, но и что опаснее “бающие (то есть богословствующие) бабы”[10].

Утверждать, подобно славянофилам, будто бы народ является основным хранителем православной веры, можно было только в эпоху до социологических опросов.

Социологические опросы показывают, что даже наши постоянные прихожане весьма смутно представляют к неверию во что их обязывает вера в Христа. Опрос, проведенный среди москвичей социологическим центром МГУ, показал, что “в гороскопы верят 26% православных. Среди христиан верят в колдовство, порчу и дурной глаз – 47%, в спиритизм 18%. Стоит обратить внимание на то, что если в колдовство верят 47% христиан, то в дьявола только 32%. Значит, далеко не все считают магические чары пособничеством дьявольских сил. Если сравнивать характеристики сознания “определенно верующих” и “определенно неверующих”, то есть, по сути, атеистов, то выясняется, что именно последние в 2-4 раза меньше подвержены влиянию суеверий, оккультизма, сатанизма. Так, соотношение верящих в колдовство среди верующих и атеистов соответственно 57% и 21%, в астрологию 29% и 15%, в спиритизм 25% и 6%. Более того, распространенность веры в колдовство среди верующих прямо пропорциональна частоте посещения ими церкви. Так, численность верящих в колдовство, порчу, дурной глаз почти одинаково среди посещающих церковь еженедельно (54%), 2-3 раза в месяц (59%), 1 раз в месяц (50%), 2<-5 раза в полгода (54%); снижается она только среди посещающих церковь довольно редко 1 раз в полгода и 1 раз в год (соответственно 41% и 40%), еще ниже становится среди тех, кто вообще не посещает церковь (31%), хотя, казалось бы, все должно быть наоборот. Верящих в астрологию, гороскопы также максимальное и почти неизменное число среди наиболее частых прихожан: среди посещающих церковь еженедельно 34%; 2-3 раза в месяц 39%, 1 раз в месяц 34%. Среди тех, кто не ходит в церковь, верящих в предсказания астрологов вдвое меньше 16%. Тот факт, что распространенность суеверий и оккультизма среди верующих прогрессирует по мере увеличения частоты посещения ими церкви, свидетельствует о слабом влиянии духовенства даже на постоянных прихожан, которые выходят из храма с теми же заблуждениями, что и пришли”[11].