Леонид Кокоулин - Затески к дому своему

• Название: Затески к дому своему
• Автор: Леонид Кокоулин
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1992

Новая повесть известного писателя Леонида Кокоулина, автора романов «Колымский котлован», «В ожидании счастливой встречи», «Пашня», «Подруга», «Огонь и воды», детской книги «Андрейка», – о русском крестьянине, вековом его умении жить в ладу с природой, людьми, со своей совестью. Юный сибиряк Гриша Смолянинов идет с отцом на зимний промысел, исподволь перенимает от него не только навыка трудной и полной радости жизни в таинственной и неповторимой Прибайкальской тайге, но еще и особое восприятие красоты. Запоминаются десятки удивительных в своей точности и конкретности подробностей охотничьего быта. Западают в душу неторопкие разговоры отца и сына о корнях своего крестьянского рода, о смысле жизни. И возникают между отцом и сыном доверие и дружба, и ведут затески к домашнему очагу, к духовному единению.

---

За этим занятием и застал отца Гриша.

– Ты чего, папань…

– Вначале скажи, как кони, – кивнул на лыжи Анисим.

– Нормально.

– Ты когда-нибудь в ванне лежал?

– Нет, а чо? – приставляя к стенке за дверь лыжи, поинтересовался Гриша.

– Баню хошь?

– Темнишь, папань? Тесать, что ли? – по-своему понял Гриша отца. – Голова зудит…

– Зимовье не баня?

Гриша посмотрел на ладный белогрудый терем.

– Жалко коптить…

– Не будем коптить, – живо откликнулся Анисим. – Готовь трех родов венички. Не забудь в пихтовый веточку смородины вплести.

– А где ее копытить… Зверобой надергал в прошлый раз на скалах…

– И зверобой годится.

К банному дню Анисим готовился, как к престольному празднику. Напекли лепешек. К столу и вяленый, и соленый ленок, хариус. И пирог рыбный, и каленые орешки. Молока «надоили». Гриша вызвался сходить за рябчиком. Пока он ходил, Анисим корыто обжег изнутри. Гриша вернулся с удачей и сразу взял в руки корыто.

– Хоть с собой неси, – оглаживая ореховую под тусклую бронзу посудину, залюбовался Гриша.

Веники навязали по заданному калибру: большой, маленький, большой, маленький. Вязали веники распаренными в золе прутиками. Гриша ставил их в снег, смотрелись веники на белом снегу зелено-голубыми букетами.

– Ах ты, – спохватился Анисим, – главный банный инструмент забыли – березовой золы на щелок.

– Мало ее, – кивнул Гриша на костер.

– Э-э, мил человек, это не то. Березовый щелок лучше всего снимает грязь. Как новый блестеть будешь.

Прежде заделали окно толстым слоем лапника. Каменку топил Анисим. Он словно хлеба выпекал – колдовал над каменкой и дрова подбирал – кедровый комель с березовыми: ряд березовые, ряд кедровые. А когда камень пошел каленым малиновым всполохом, Анисим выгреб из каменки угли, головешки, замел под, окуная то и дело пихтовый веничек в корыто с водой. Дал немного отстояться каменке. С лестницы заткнул донной травой дымоход. И венички, и горячая вода, и настой из трав в котелке уже перед каменкой были. Заварным настоем на зверобое, шиповнике, бадане сбрызнул Анисим веничком на стенки зимовья и еще добавил духу. Гриша уже млел на нарах, на свежем лапнике.

– Ну как, Григорий, – снимая рубаху, спросил Анисим.

– Жить можно-о.

Анисим переставил жировку со стола на порог – рукастая тень переломилась со стенки к потолку, и в коптилке огонек увял.

– Не возражаешь, если я кину кружечку?

– Поддай, – разрешил Гриша.

Анисим погремел котелком, и тут же каменка отозвалась Жарким охом, невидимый пар хлестнул в дверь, кинулся на потолок, на нары, нашел Гришу.

– Кусается! – скатился с нар Гриша.

– Ну, милай, – взбодрился голосом Анисим и залез на нары, и оттуда еще погонял веничком, и пар достал Гришу.

– Папань, приоткрыть бы немножко дверь, жарко.

– Да ты чо, сын, не сибиряк раззи… упускать такую ценность. Вот если бы уважил, плеснул еще кружечку, а, сынок?

Гриша зачерпнул из котелка и червяком подполз к топке.

– Только против зева топки не стой, – предупредил Анисим.

Гриша, изловчившись, плеснул из кружки в каменку и отпрянул. По тому как торкнулась дверь и погасла коптилка, понятно парильщику – вода достала «живой» камень. Гриша на ощупь забрался под нары и услышал, как заработал веник. Отец, постанывая, приговаривал:

– Ай да веник, ай да синь, что не мило, тут же сгинь…

Гриша постепенно обвык, притерпелся, высунулся из-под нар.

– Папань, кинь веничек.

– На. Полезай на полок…

– Ну, а теперь нырнем, – предложил Анисим, видя, что сын уже упарился.

– В снег? Чур, я первый…

Анисим спустился с полка, открыл разбухшую дверь и с разбегу в снег.

Гриша схватил в пригоршню снега и, не чувствуя холода в руках, кинул отцу на спину.

– Ах ты, я вот тебя… – поймал Анисим Гришу и, окунув в снег, бегом в баню.

Анисим поддал пару и на полок, а там уже Гриша с веником.

– Ну и как, сын? – нашарил свой веник и стал хлестаться Анисим.

– Нырнем еще!

– Накалимся и сбегаем.

– Я и так каленый.

– Верно, я слышал, как ты зашипел, когда я тебя курнул в снег. Так ты ведь снег расплавишь.

Гриша не выдержал натиска пара и сполз вниз.

– Сбегаем еще. Снега хватит на наш век, – просительно сказал Гриша.

– Ну если так, приготовились!

И набанились от души, и постель сменили – постелили свежий лапник. Замочили в корыте белье, собрали стол и тогда сели ужинать. А в основном пили чай на бадане и зверобое, промокали лоб рушником. И никак не могли утолить жажду.

– Еще придется ставить самовар, – разливая остатки из котелка по кружкам, заметил Анисим. – Хорошо сидим…

– Споем, папань?!

– Зачинай. Какую? – сразу согласился Анисим.

Гриша промакнул рушником лицо, похыкал и запел: «Бежал бродяга…»

– «…Укрой тайга его густая», – подхватил Анисим негромким ладным голосом…

И песня окрепла, раздвинулась, пошла вширь, подладился к отцу и Гриша. Их захватило такое чувство единения, что стало, и тесно, и радостно, и вольно, и бесконечно возвышенно.

Долга ночь в избушке, сколько раз за это время выйдешь до ветру, а рассвет остановился за темным мертвым лесом. И чего он выжидает? Нет, кажется, ожил, выгибает спину. У Анисима зашли ноги от холода, выскочил на минутку, а охота досмотреть, как солнце начнет теребить гриву таежного волока. Вот уже и высветило оно распадок с одного бока, и чешуйчато, как на воде в ветреную погоду, зарябили склоны гор, солнце выглянуло петушиным гребешком, тут и снега ожили и возрадовались навстречу солнцу.

Проснулся Гриша и, не открывая глаз, пошарил рукой по колючему от пересуха лапнику. Отца рядом не было. Схватился, сел, свесив к печке ноги.

Потрескивали уютно в печке дрова, выметывались из щелок в каменке трассирующие стрелы красноватого света, и от их свечения в зимовье было тревожно. И щемящее беспокойство охватило Гришу. «Где же папаня?» Гриша пооглядывался, и вдруг с глухим шумом метнулась за печку носатая тень. У Гриши от испуга екнуло сердце. Он боялся пошевелиться, но, собравшись с духом, неумело перекрестился и тихонько спустился с нар, открыл топку, и зимовье осветилось. Гриша поглядел за печку. «Бродень упал», – догадался он. И стал обуваться.

За дверью послышались шаги, скрипнула дверь, обдало холодом, на пороге появился отец.

– Не спишь? – спросил он сына, хотя и видел, что Гриша заглядывает за печку и вид у него смущенный.

– Хорошо ты придумал, Григорий, с лыжами. Теперь снег не набивается под пятку на лыже.

– Это не я, дед Витоха…

– Да ты что? Не проснулся еще? Голос не твой.

– Мой. Далеконько бегал?

– Теперь твой. Вот чаги принес на чай, – выложил Анисим на стол березовый гриб, похожий на вывернутую губу. – Объезжал лыжи, тебя вспоминал…

– Да не я придумал, – продолжал оправдываться Гриша. – Еще тот раз, когда дед Витоха выносил лыжи, кожанки на его лыжах были на подследниках, вот я тебе и сказал, чтобы ты выкроил из голенищ такие же.

– Ну, глазастый ты, однако, па-ря, – подражая рыбакам, протянул слова Анисим. – Однако надо умываться да чай пить.

Анисим подождал, пока забулькает котелок.

– Брюхо греть будем да сбегаем на отстой, – Анисим прихватил рукавичкой шипящий котелок, вынул его из печи.

Гриша не любил теплой водой умываться. Он вышел с котелком за дверь, кинул в него снега, умылся, вытер лицо подолом рубахи, сунул голову в притвор двери.

– Папань, кинь шапку!

И с котелком в руке побежал на речку, принес воды, поставил через порог котелок.

– Ставь на чай, я белку кормить…

Рассвет уже тек с гор, стелился сиренево под деревья. Гриша подживил ночной костер и вынес из-под разлапистой пихты клетку с белкой. Белка уже обвыкла и брала из рук орешки. Но когда Гриша попытался в приоткрытую дверку дотянуться до нее и погладить, белка вздыбила спинку и зафышкала.

Искры от костра бледнели, взметнувшись, и, не доставая веток, таяли и пропадали.

– Как же тебя назвать, хавронья зубастая? – спросил Гриша белку.

– Гриша, ты где застрял? – позвал в приоткрытую дверь Анисим.

– Иду, папань. – Гриша поставил на место клетку и бегом в зимовье. – Папань, нехорошо получается, живет с нами белка, а звать не знаем как…

– Окрестим. Кланька будет, – не раздумывал Анисим. – Давай присаживайся.

– А может, это он, тогда Клань.

– Пусть Клань.

– Таких имен не бывает у людей.

– Она же не людь, – засмеялся Анисим. – Называй сам… Как бы ты хотел?

– Первомай! – обрадовался подвернувшемуся слову Гриша.

– Я пукну, ты поймай, – срифмовал Анисим.

Гриша захохотал.

– Ну как тогда? – отдышавшись, спросил он.

– Как, как… Зорька?

– Что, она корова?

– Верно, – согласился Анисим. – А если просто, – поискал глазами вокруг Анисим. – Ветка! И со смыслом, и выговаривать легко.