Яков Гройсман - Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате

• Название: Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате
• Автор: Яков Гройсман
• Издательство: Деком
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-89533-084-3

«Встречи в зале ожидания» – первая книга, состоящая из воспоминаний о Булате Окуджаве. Человек-эпоха, замечательный поэт и прозаик, в первую очередь стал известен как создатель жанра авторской песни, и его гитара была созвучна чаяниям нескольких поколений. Но сотни тысяч почитателей Окуджавы-поэта и барда очень мало знают о жизни Окуджавы-человека.

О нем рассказывают друзья Булата и те, кто общался с ним на протяжении разных лет: Исаак Шварц, Евгений Евтушенко, Владимир Мотыль, Петр Тодоровский, Татьяна и Сергей Никитины, Фазиль Искандер, Галина Корнилова, Анатолий Приставкин, Владимир Фрумкин, Лев Шилов и другие авторы, проживающие в России и за рубежом.

---

Слова эти, как и сам фильм, вызвали негодование в Госкино. Кто, кроме партии, вправе судить, кто что стоит и что получит? К какой воле зовет Окуджава в «самой свободной стране»? Вместе с «вредным» текстом песни были вырезаны «алкогольные» и «сексуальные» сцены, «искажающие русскую классику». В конце концов фильм отправили на полку, а режиссера изгнали из кино.

Кто-то назвал романы Булата «историческими романсами». Я убежден, что как драматург он мог сочинять сценарии самостоятельно, без соавторства, потому что в прозаических произведениях Булата была та же интонация, что и в его стихах, – ироническая и грустная. Но Булат поставил на себе крест, приняв близко к сердцу самооправдание чиновников, пугавшихся его аполитичности и приверженности «абстрактному гуманизму» (термин тогда был сродни ругательству). Вместо того чтобы сказать: «Да, мы холуи системы и живем в страхе», они обвиняли Булата в незнании законов кинодраматургии. А Булат по своей скромности в это уверовал. И даже перед «Женечкой…» он мне говорил: «Слушай, ну зачем я тебе? Ты всё сам хорошо придумал». А на поверку выходило, что самое остроумное в картине (блистательные комедийные диалоги) сочинено Булатом. И я лишь иногда развивал его тексты в импровизациях вместе с актерами.

Однажды я пришел к Булату совершенно убитый, когда после триумфа «Белого солнца пустыни» одна за другой отметались мои заявки…

Я притащился в упадке, но, прежде чем нажать кнопку звонка, сколько мог приободрился. Булат, очевидно, что-то почувствовал. «Ты знаешь, я только что поймал мелодию песенки, вот послушай, как тебе?» И он поет мне: «Моцарт на старенькой скрипке играет… / Не оставляйте стараний, маэстро… / Не расставайтесь с надеждой, маэстро…» Аккомпанируя себе на гитаре, он допел и смотрит на меня. А я глаза вытираю. Булат с такой лукавинкой в глазах спрашивает: «Что, понравилось, да? Понравилось? Правда, понравилось?» Я киваю. «Булат, а можешь еще раз?» И он снова поет, потому что понял, как мне нужны были эти его слова.

Когда он и сам чувствовал, что у него случилась настоящая удача, он не восклицал, как Пушкин: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!», а спрашивал скороговоркой: «Нравится, да? Правда, нравится?» А глаза довольные, смеющиеся.

А вообще-то Булат был жестким в отношениях с людьми, которые ему не нравились. И они чувствовали это. Я не припомню случая, чтобы когда-нибудь он лицемерил. Правда, иногда лукавил. Если случался телефонный звонок и у него просили интервью, или выступить, или приглашали на какое-то празднество, а он этого не хотел, он спрашивал, куда и в какое время приехать, даже переспрашивал (будто записывал) и, отказавшись от машины, которую предлагали за ним прислать, клал трубку. «Скорее отвяжутся». – «Булат, ты же их обнадежил!» – «Ой, Володя. Если не обнадежить, будут названивать, подключат начальников, притащат подарки. А так… Ну, не приехал. Значит, не мог, не получилось. Я же роман пишу. Когда же работать?»

Большую часть времени Булат был закрытым. Для всех.

Еще там, в Калининграде, мы как-то сидели и я говорил о своей дочке, о своей жене… А моя жена в чем-то очень похожа на первую жену Булата, Галю, которая погибла, как он считал, по его вине. И когда разговор коснулся моей Людмилы, он сначала о чем-то спросил, потом начал что-то рассказывать… и я вдруг увидел у него на глазах слезы. Я, конечно, не стал на него глазеть и спрашивать: «Булат, что случилось?» Я догадался… Он затих. И больше не сказал ни слова.

Я не считал себя вправе спрашивать Булата о том, что его так мучает, я всё видел… и знал, но иногда вдруг, как-то вскользь в его разговоре проскальзывала трагедия его первой семьи.

Дело в том, что Булат ушел от своей первой жены Галины. Их разлад многим тогда, в том числе и самому Булату, казался каким-то недоразумением. Но Галина и сын Игорь восприняли его уход очень болезненно. Булат еще очень долго колебался – не вернуться ли к первой семье… Но, получив резкую отповедь от Галины, Булат остался в Ленинграде. В нем взыграла армяно-грузинская кровь…

Сын Игорь пережил эту катастрофу очень тяжело. Он втянулся в наркоманию… Совершенно не признавал в Булате отца… И кончилось всё тем, что Игорь попал в тюрьму. Отсидел срок. Булат пытался спасти Игоря от тюрьмы, но ничего не вышло, поскольку дело, по-моему, было связано с наркотиками…

Скончался Игорь за год до смерти Булата, перенеся ампутацию ног.

Я с Булатом на эти темы никогда не говорил, если только он сам не начинал разговора какими-то отрывочными фразами. Иногда вырывались какие-то… почти междометия по поводу случившегося. И когда я говорил: «Прости, Булат, я не понял…», он приоткрывал ту трагедию, которая всегда продолжалась в его душе, потому что Галина скончалась вскоре после их разрыва от сердечного приступа в подъезде своего дома. Она очень тяжело пережила эту драму… Игорь с тех пор не общался ни с кем из родни Булата, кроме бабушки Ашхен Степановны2. Она очень сострадала своему внуку Игорю и сыну Булату, между которыми долгие годы существовал конфликт. Я не вдавался в подробности, но думаю, что всё было связано с разладом, случившимся в первой семье Булата.

Предопределенность трагедии Булата в том, что он прожил жуткую жизнь сироты. После расстрела его отца и после того, как мать арестовали и отправили в лагеря, где она провела почти двадцать лет, он ушел на фронт добровольцем. Сын «врагов народа», он не верил в виновность родителей и оставался патриотом Отечества не на словах. Переживания, которые Булат перенес еще юношей, думаю, были самыми тяжкими.

В своей последней прозаической книге «Упраздненный театр», удостоенной премии Букера, Окуджава описывал, что, когда арестовали отца, мать за помощью отправилась к Берии, который когда-то был приятелем отца еще по революционным годам в Тифлисе. Ашхен Степановна рассказала о страшной ошибке – аресте Шалвы, не сомневаясь, что найдет сочувствие в собеседнике, хорошо помнившем заслуги ее мужа перед революцией. Берия заверил ее в том, что всё будет хорошо. Но, оказалось, она просто напомнила Берии о своем существовании. Вернувшись окрыленной, она была тут же арестована. А отца Булата в то время уже расстреляли.

Уходя на фронт, Булат надеялся, что это повлияет на судьбу его арестованной матери. Но при этом Булат не вступает в партию, хотя известно, как политруки обхаживали солдат. У многих в нагрудном кармане гимнастерки лежала записка: «Если я погибну, прошу считать меня коммунистом». Булат такой записки не писал.

Вернувшись с войны, он окончил университет и начал преподавать в деревенской школе. Когда он дождался ХХ хрущевского съезда, на котором генсек разоблачил преступления Сталина и поведал о гибели миллионов в лагерях и о расстрелах без суда и следствия, Булат поверил в то, что отца реабилитируют, а мать выпустят на свободу. И действительно, Ашхен Степановна вернулась из лагерей. Вот тогда-то Булат и вступил в партию, а после тяготился этим всю жизнь.

(Я-то думал, что он вступил в партию на фронте, как-то сказал ему, на что он мне ответил: «Да что ты! Какой там фронт. По дурости. Я наивно поверил в то, что говорилось на ХХ съезде…»)

Еще при Хрущеве партийная машина подавления инакомыслия добралась до литературы и искусства. Публикации сочинений Булата, его стихи и проза запрещались. Ему не разрешали выступления на сцене с авторскими песнями. Но выйти из партии уже было невозможно, потому что сдать партбилет означало бросить вызов системе. Тогда это реально угрожало свободе существования. Человек, подавший заявление о выходе из КПСС, был обречен либо на арест, либо на психушку. В лучшем случае те, кто оставался на свободе, существовали «вне закона».

Сознавая, что ему не по пути с КПСС, Булат не был настолько глуп, чтобы, пережив трагедию родителей, повторить их судьбу.

Ашхен Степановна, мама Булата, всегда была фанатично предана партии и отчаянно спорила с друзьями сына и с ним самим, защищая Ленина: «Ильич – это святое!» Но однажды, услышав об опубликованных материалах и документах, скрывавшихся ранее, о бесчеловечных распоряжениях Ленина и поняв, что Сталин не так уж далеко ушел от своего учителя, она схватилась за голову и проговорила: «Боже, что же мы наделали?»

Родители Булата принадлежали к убежденным коммунистам, в то время как сама партия была очень разнородной. Были карьеристы, были циники, были те, кто состоял в ней из страха, были приспособленцы, которых Булат называл «приспособленинцами». Но были среди революционеров и такие идеалисты, как мама Булата, которая и после лагерей не могла поверить, что расстрел ее мужа, ее собственная судьба – не чья-то ошибка, но политика кровавой селекции, начатая Лениным. О последних днях Ашхен Степановны Булат рассказал мне после ее кончины. Она вынесла почти двадцать лет лагерей, но сознание того, что вся молодость ее и любимого Шалико были отданы ложной идее, лишило ее сил. Она слегла, оказалась в больнице, и вскоре ее не стало.