Яков Гройсман - Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате

• Название: Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате
• Автор: Яков Гройсман
• Издательство: Деком
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-89533-084-3

«Встречи в зале ожидания» – первая книга, состоящая из воспоминаний о Булате Окуджаве. Человек-эпоха, замечательный поэт и прозаик, в первую очередь стал известен как создатель жанра авторской песни, и его гитара была созвучна чаяниям нескольких поколений. Но сотни тысяч почитателей Окуджавы-поэта и барда очень мало знают о жизни Окуджавы-человека.

О нем рассказывают друзья Булата и те, кто общался с ним на протяжении разных лет: Исаак Шварц, Евгений Евтушенко, Владимир Мотыль, Петр Тодоровский, Татьяна и Сергей Никитины, Фазиль Искандер, Галина Корнилова, Анатолий Приставкин, Владимир Фрумкин, Лев Шилов и другие авторы, проживающие в России и за рубежом.

---

За столом взрыв смеха. А тогда нам было не до смеха. Для советского человека встреча с эмигрантом, тем более работающим на «вражеской радиостанции», считалась тяжким преступлением. Так вот, именно поэтому Окуджава, когда приезжал в Париж, непременно звонил друзьям-эмигрантам – Некрасову, Максимову, мне. Для Булата это был вопрос чести, он как бы давал нам знак: ребята, я не изменился!

И действительно, он не менялся, вернее, менялся только внешне – чуть больше горбился, худел и голос его слабел.

Когда он звонил, мы всегда договаривались о месте и времени встречи. И, разумеется, обязательно было застолье, такое же, как сейчас.

…Да, времена изменились. «Я теперь не пою песню о голубом шарике, – говорит Булат. – Нынче „шарик вернулся, а он голубой“ – имеет другой смысл. И песенку про метро: „Те, кто идут, всегда должны держаться левой стороны“ – с нынешними „левыми“ я не хочу иметь ничего общего». Кстати, он вполне спокойно относился к тому, что его песни вышли из моды (мы бурно возражали!), и о нынешних звездах эстрады отзывался иронично, но доброжелательно. «Однажды на Дне поэзии в Лужниках, – вспоминал Булат, – я сказал Жене и Андрею:[30] «Вы думаете, десятки тысяч, что заполнили стадион, – любители поэзии? Настоящих любителей – человек пятьсот. Остальные пришли, ибо хотят услышать от вас то, что не могли прочесть в утренних газетах». И вот мода схлынула, а 500 истинных любителей осталось. Они и читают мои стихи».

…У русских застолье серьезным не бывает. И как мы потом отмечали с Олей, это был последний веселый вечер в жизни Булата.

В понедельник позвонили от Федотова и сказали, что выступление Окуджавы, намеченное на среду, отменяется. Булат заболел. Далее общение проходило по телефону:

– Булат, тебе что-нибудь привезти?

– Не надо. Холодильник забит. Всё есть. О нас заботятся.

– Дай я приеду на всякий случай.

– А я тебя не пущу. Мы с Олей в жутком гриппу. У тебя же внуки, вдруг ты их заразишь.

В один вечер трубку взяла Оля:

– У Булата воспаление легких. По совету врача мы отвезли его в парижский госпиталь, а оттуда его сразу направили в военный госпиталь в Кламаре, где лучшее пневмологическое отделение. Госпиталь мне понравился. Ему прописали усиленный курс лечения. У нас только кончилась медицинская страховка. Не говорите Булату. Что делать?

Денежными делами занимались российские учреждения в Париже. Основную сумму на госпиталь нашли через торгпредство. Мы предлагали свою помощь в качестве переводчиков. «Не надо, – отвечал Булат. – У меня каждый день сидит сын Алика Гинзбурга». Я сказал Булату, что навещу его 4 июня, в среду. Булат всполошился: «Зачем тебе тащиться в такую даль?» Я объяснил: «Моя дочь Алла живет в двух шагах от госпиталя. В среду наш „родительский день“. Я погуляю с внуками, а потом приду». «Раз так, – согласился Булат, – тогда принеси мне последние „Московские новости“».

Булат лежал в отдельной палате на втором этаже. Всё вокруг сверкало чистотой. Модерный госпиталь, где лечили новейшими препаратами. О чем еще мечтать? Вот только сам Булат… Меня поразило, как он резко сдал за эти 10 дней.

– На фронте я так хотел попасть в госпиталь, ну несколько дней, чтоб отоспаться, поесть, в окопах – по пояс в воде, и никакая холера не брала! А тут, видишь, глупый грипп…

– Булат, это возраст. На фронте ты был несколько моложе.

– Нет, – ответил Булат, – на войне напряжение, ты себя мобилизуешь, а гражданка расслабляет.

И заговорил на литературные темы. Дескать, жалко, что наши друзья, хорошие прозаики, вдруг увлеклись сексуальными сценами, употребляют мат. Поветрие, пройдет. «Меня удивляет, что этот критик, он же процветал в советское время, пренебрежительно отозвался о моей книге „Упраздненный театр“. Знаешь, в чем меня упрекает? Что я с любовью пишу о своих родителях-коммунистах. Но как я могу не любить отца и мать?!»

Я ответил, употребляя ненормативную лексику. Ох уж эти перестроечные павлики морозовы! «Булат, мои родители тоже были большевиками, я их тоже люблю. Они искренне верили».

«Теперешние коммунисты – жулики. Они ни во что не верят», – сказал Булат. – Ты не можешь узнать, почему мне не дают чаю? По утрам спрашивают: что вам принести, чай или кофе? Я понимаю. Я говорю: чай. Мне исправно приносят в чашке чайный пакетик, а воды не дают».

Пылая гневом, я побежал к медсестрам. Молоденькие «топ-модели» мне объяснили, что регулярно приносят «месье О-ку-джа-ва» термос с горячей водой.

– Булат, у тебя должен быть термос с горячей водой!

Булат грустно сникает: «Врут. Один раз мне поставили термос, он давно остыл».

Я опять бегу к медсестрам. Оказывается, в завтрак и в обед Булату вместе с едой привозят на тележке термос с горячей водой. Месье Окуджава должен сказать: «Налейте мне воды», но он этого не говорит, ему не наливают… Мелочи быта, связанные с языковым барьером, которые отравляют жизнь.

С чаем вопрос улажен, и Булат рассказывает о своей работе в Комиссии Толи Приставкина по помилованию. Расстрельные дела. О собственной статистике убийств, из которых 99 процентов совершаются по пьянке. Опубликовать ее никто не решится. «Страна деградировала. Как ты думаешь, вылезет Россия из этой ямы? Ведь пришли в правительство новые люди. Говорят, Чубайс взяток не берет…»

Я вспомнил, как в 1991 году, оказавшись в Москве, приехал к нему на дачу в Переделкино. На столе лежали исписанные мелким почерком листы. «Каждый день работаю, живу затворником, – сказал Булат. – Покупаю на рынке баранину, сам себе готовлю». А ведь это был самый пик его славы. Я спросил, как он себя чувствует после операции на сердце. Разговаривать о своем здоровье Булат решительно отказался. Так и сейчас Булат говорил о чем угодно – о литературе, о песнях, о судьбах России, о наших общих друзьях-писателях, старательно избегая медицинских тем.

Во время нашей беседы Булат как-то ожил, стал похож на себя прежнего. И если бы не его кашель, я вообще бы отогнал зловещие предчувствия. Нет, конечно, Булат выкарабкается, это просто пневмония дает такую слабость. Ведь перенес он ту тяжелейшую операцию на сердце в Лос-Анджелесе!

– Булат, – сказал я. – Скорее выздоравливай, и тогда пойдем к бабам.

На этой оптимистической ноте распрощались.

Увы, вести из госпиталя приходили всё тревожнее. «Жесткое лечение, – жаловалась Оля. – Сильные дозы. Булат мучается». В госпиталь Олю увозили и привозили Федотовы. В палате попеременно дежурили как переводчики Маша Федотова, Саша Гинзбург, Фатима Салказанова. Но согласно распорядку посторонние лица должны были уходить из госпиталя после восьми вечера. Лишь Оле разрешали ночевать в палате, она боялась оставить Булата одного.

В понедельник 9 июня в 11 вечера нам позвонила Оля. «Булату плохо. Я в панике. Не знаю, что делать». Мы сказали, что свяжемся с дочерью и Алла придет через десять минут. Договорились с комендатурой госпиталя, мол, для месье Окуджава срочно нужен переводчик, и там ответили, что Аллу пропустят.

Так совпало (подчеркиваю: совпало, а не какой-то мой героический поступок), что рано утром я оказался в этом районе и заехал к Алле. Она домой не возвращалась. Я отвел детей в школу и пошел в госпиталь (не с визитом, в это время визиты не делают) просто узнать, что происходит. В палате было пятеро врачей. Они разговаривали с Аллой. Оля сидела около Булата. Булат… Позвольте обойтись без подробностей. Одно могу сказать: может, кто-то и видел людей в более тяжелом состоянии, я – нет.

Когда консилиум закончился, Алла мне сообщила, что у Булата открылась язва, началось кровотечение, он потерял много крови и его переводят в реанимацию. И врачи решили его «усыпить» на сутки, чтобы дать ему возможность отдохнуть. Алла была с Булатом в реанимации, но дальше ее помощь не потребовалась. Булат заснул. Потом она звонила в реанимацию. Ей отвечали: «Да, мы с вами говорим, потому что вы переводчица месье Окуджава, но вся информация у мадам Окуджава в российском представительстве ЮНЕСКО. Вообще у нас беспрерывно трезвонит телефон, звонят из российского посольства, из представительства ЮНЕСКО, из Москвы, звонил французский сенатор, звонили из министерства иностранных дел – отрывают от работы. Месье Окуджава занимаются четверо специалистов. Делаем всё необходимое».

В четверг вечером 12 июня Алле позвонили из реанимации, чтобы она передала мадам Окуджава скорбную весть.

Не скрою, моя первая реакция была такая же, как у Оли. Неправильно лечили! Вот если бы они раньше… Вот если бы вместо того… Да наша бы русская медицина… А если бы Булат остался в Москве, то, конечно…

Как пела Вероника Долина: «Не пустили б поэта в Париж, он лежал бы на Новодевичьем».

Позже мне моя дочь рассказала… Извините, я не выдвигаю ее на передний план, я вынужден ссылаться на нее как на источник информации. Если кто-то и вел себя героически, так это Булат (молча терпел) и Оля. После четырех бессонных ночей она с трудом выползала в коридор, но к Булату подходила с ясной и доброй улыбкой (информация из того же источника). Так вот, позже мне Алла рассказала о своей беседе со старым французским доктором, абсолютно к госпиталю не причастным. Она ему обрисовала всю картину, еще во вторник, вернувшись домой, и спросила, что они, то есть врачи, там, в реанимации, будут делать с Булатом.