Николай Горулев - Прощайте, любимые

• Название: Прощайте, любимые
• Автор: Николай Горулев
• Издательство: Мастацкая литература
• Жанр: О войне
• Год: 1979

Книга посвящена незабываемым событиям Великой Отечественной войны. Автора волнуют судьбы людей, которым выпало защищать родную землю от лютого врага. Парни и девчата, наивные, мечтательные, любящие, с первого дня войны становятся защитниками города на Днепре, родного Могилева, живут, сражаются, радуются, погибают и побеждают.

---

— Юде! Юде! — горланили солдаты, багровые от удовольствия и гнева.

— Это доктор Сердубович, — тихо сказала Маша. — Он еврей. Не послушался Кузнецова и остался.

Офицер, с улыбкой наблюдавший эту сцену, что-то сказал упитанному командиру. Тот опрометью бросился по коридору, выскочил на крыльцо, оттолкнул ребят, достал из кузова грузовика толстую пеньковую веревку и вернулся.

Доктор уже лежал на полу. Солдат затянул веревку на его шее и потянул по коридору на двор. Позади с хохотом, криком и свистом шла процессия во главе с офицером.

— Юде! Юде фарен зи!...

Безжизненное тело Сердубовича билось на ступеньках крыльца. Его вытянули во двор и пытались поставить на ноги. Сердубович был без сознания. Офицер кивнул упитанному командиру. Тот выхватил парабеллум и выстрелил несколько раз в грудь доктору.

Ребята сгрудились испуганной стайкой. А на крыльце стоял белый, как вата, доктор Кузнецов и молчал. Губы его вздрагивали, но он сдерживал себя огромным усилием воли.

Офицер посмотрел на него и зло усмехнулся}

— Доктор Кузнецов, подойдите сюда!

Владимир Петрович медленно спустился с крыльца и подошел к офицеру, который продолжал улыбаться.

— За первый небольшой обман мы делаем вот так! — Офицер размахнулся и ударил Кузнецова по лицу.

Маша вскрикнула.

Кузнецов стоял не шелохнувшись. Только желваки нервно двигались на щеках.

— Из гуманных соображений, — важно сказал офицер, — германское командование временно разрешает функционировать госпиталю. Как госпиталю военнопленных. Корпус с ранеными будет немедленно взят под охрану. Вы и остальной медперсонал у нас в плену. Понятно?

— Не совсем, — глухо произнес Кузнецов. — У нас много вольнонаемных из гражданского населения. Персонал больницы.

— Эти не в счет. А за пленных отвечаете головой.

— И за умирающих? —спросил Кузнецов.

— Будете предоставлять документы. — Офицер перешагнул труп Сердубовича, сел в кабину и захлопнул дверцу. Солдаты заняли места в кузове. Машина взревела и, круто развернувшись, выехала в ворота госпиталя. На крыльцо вышел Пашанин с незнакомым человеком в белом халате.

— Это Паршин, — сказала Маша. — Друг Владимира Петровича.

Кузнецов наклонился над Сердубовичем, снял с шеи пеньковую веревку. Подошли Пашанин и Паршин. Они подняли тело своего товарища и понесли в морг.

Сергей снял с себя халат и отдал Маше:

— Нам пора.

— Счастливо, ребята... — сказала Маша, взяв под мышку халаты Сергея и Веры, — Счастливо.

В глазах ее стояли слезы.

Глава третья ЗАПАДНЯ

Пока за Днепром гремели орудия и полыхало зарево, Федор надеялся на перемены. Он торопился и торопил Нину, как будто от нее зависело его выздоровление. На счастье, рана быстро затягивалась, как утверждала Нина, потому что пуля не задела кости. Федор уже ходил по двору, правда, с палочкой, но ходил ежедневно, чтобы тренировать ногу. Нина ссорилась с ним за эти тренировки, но ничего поделать не могла — Федор оказался на редкость упрямым.

С Ниной у них сложились странные отношения — поначалу полуофициальные, как у секретаря комитета с комсомольцем своей организации. Она часто вспоминала институт, чтобы лишний раз показать Федору, что она принимала участие во всех мероприятиях комитета, а он ломал голову и никак не мог вспомнить эту девушку среди активистов. Нина замечала это и переводила разговор в другое русло — высказывала свое отношение к поведению некоторых студентов и студенток, которых знал весь институт. И первой, конечно, подверглась критике Вера.

Федор вспылил:

— Ты даже не догадываешься, какой это человек!

В голосе Федора прозвучало восхищение, и Нина не то смущенно, не то иронически заметила:

— Любопытно..., Было в этом и едва уловимое чувство ревности, которое вызвало у Федора улыбку.

— Лично я к этой истории не имею никакого отношения.

— А почему защищаешь?

— Чтобы судить о человеке, надо с ним пуд соли съесть.

— Значит, которые осуждали ее, ошибаются, а ты один прав?

— Во-первых, я не одинок. Во-вторых, пережевывать старые сплетни невкусно.

Разговора не получалось.

И так изо дня в день. Другая бы махнула рукой, а Нине очень нравился Федор. Она боялась признаться себе в том, что любит его, и не могла представить, как она будет жить одна, когда Федор выздоровеет и уйдет из дому.

Мать Нины, Евдокия Михайловна, видела, как мается дочь, и не вмешивалась — сами разберутся. Но время шло, сами они не разбирались, а матери больно было слышать среди ночи приглушенные рыдания Нины.

Однажды, когда Федор вышел на очередную тренировку, мать сказала Нине:

— Дочюшка, не страдай ты за ним. Видно, другая у него на душе, коль он как слепой рядом ходит.

Нина зарделась и, стараясь придать голосу игривость, бросила:

— И откуда вы это взяли, мама? Очень он нужен. Вот пройдет у него нога — и на все четыре стороны.

Мать набросила косынку на гладко причесанную седеющую голову и улыбнулась:

— Ну, раз такое дело, тогда конечно... А то жалко мне глядеть на тебя со стороны...

И вот наступил день, когда рухнули надежды Федора на перемены. За Днепром наступила томительная тишина. Федор все ждал, что она взорвется ожесточенной перестрелкой и это будет означать, что гарнизон борется, что он живет. Но перестрелки не было, и Федор сник.

Ни с Ниной, ни с ее матерью он почти не разговаривал. Односложно отвечал на вопросы о самочувствии, успокаивал, что вполне здоров, а сам терзался мучительной мыслью — что делать?

Нина не выдержала. Ночью, когда мать уснула, она тихонько прошла на сеновал к Федору.

— Не спишь?

— Нет.

Нина бросилась Федору на грудь и зарыдала. Тяжело, горько, по-бабьи.

— Ну что ты... ну что ты... — неумело успокаивал девушку Федор.

— Неужели я чужая тебе?... — всхлипывала Нина. — Что ты носишь на сердце и не хочешь поделиться? Я уже совсем извелась, Феденька...

— Поделиться... это ты хорошо сказала. — Федор вздохнул, положил Нине руку на плечо.

От этого прикосновения она вся съежилась, насторожилась, словно собираясь прыгнуть с высокого берега.

— Хорошо сказала, — продолжал Федор. — Ты заметила, что в городе стало тихо?

— Неужели хлопцы погибли? — вопросом на вопрос ответила Нина.

— Они не отступили, не сдались... я знаю... — вздохнул Федор. — А я?

— Что ты? — ласково прошептала Нина. — Ты раненый.

— Был. А теперь здоров. И что теперь, куда мне теперь?

— В город тебе нельзя, — предупреждала Нина. — Мало ли что, может, кто из наших бывших студентов остался. Знают, что ты секретарь комитета. Нянчиться не будут.

— Ну хорошо, — согласился Федор. — Допустим, что в город нельзя. А здесь я что?

— Как что? — удивилась Нина. — Человек. Будешь жить, как все будут.

— Не могу я и не хочу. Война еще не закончена, и теперь неизвестно, когда кончится, раз не получилось на Днепре. А я что ж, буду тут сидеть и ждать, пока меня придавят, как клопа, или придут и освободят наши? Нет, Ниночка, так дело не пойдет. К фронту двинусь. Не дотопаю, так доползу.

— Сумасшедший. Ты знаешь, что они уже взяли Смоленск?

— Кто тебе говорил? — Мама. — Это еще неточная информация. А если даже и так, Все равно, мне другого пути нету.

— Загубишь ты себя, — снова всхлипнула Нина. — Пропадешь.

— А что мне в жизни за интерес, если нету института, нету хлопцев моих, никого нету?.,

— Не можешь любить меня, так хоть пожалей... — дрожащим голосом вдруг сказала Нина.

Федор молчал. Только теперь понял он, сколько боли причинил девушке своим равнодушием, своим невниманием. Каждая попытка Нины проникнуть в его душу встречала барьер отчужденности, о который разбивались ее самые сокровенные мечты и желания.

— Ниночка, — как можно мягче сказал Федор. — Жалостью я не хочу унижать тебя. А любить... Понимаешь, я давно люблю другую, давно... — Федор вспомнил о Кате и задохнулся от мысли, что с ней случилось что-нибудь страшное.

— Неправда, — не поверила Нина. — Ты это нарочно говоришь, чтобы опять оттолкнуть меня, чтобы... я даже не знаю. Ты боишься, что я стану обузой, что свяжу тебя по рукам и ногам?...

— Честное слово я говорю правду, — продолжал Федор. — Может быть, горькую, но правду.

— Нет, нет, — горячо шептала Нина. — Нет, ты это нарочно. Поклянись жизнью...

— Клянусь жизнью, — тихо сказал Федор.

— Кто она? — чуть слышно спросила Нина. Слезы не давали ей говорить, и Федор чувствовал это.

— Женщина... — уклончиво сказал он. — С ребенком. —Твоим?

— Нет.

— Ты страдаешь, а может, они давно уже... — Нина не решилась произнести вслух свою мысль, и Федор был благодарен ей за это.

— Потому и мучаюсь, что не знаю.

— Все равно... — в каком-то исступлении торопливо зашептала Нина, — все равно никому не отдам тебя... никому... ты мой... мой... мой... — Она целовала его руки, шею, грудь, и столько ласки было в этих поцелуях, что сердце Федора оттаяло и он обнял девушку, чувствуя молодую силу и беспредельную нежность ее тела...