Поль Феваль - Королева-Малютка

• Название: Королева-Малютка
• Автор: Поль Феваль
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1995
• ISBN: 5-85585-235-0

Париж, 60-е годы прошлого столетия. Поль Феваль, мастер авантюрного романа, главную роль в своей книге отводит молодому циркачу Саладену – хитрому, изобретательному, бессовестному и умному человеку, стремившемуся во что бы то ни стало преуспеть в жизни.

Он без зазрения совести обрекает на многолетние страдания прекрасную Лили и ее возлюбленного графа Жюстена де Вибре. Королева-Малютка, их маленькая дочка, похищенная Саладеном, становится предметом его спекуляции.

Роковая необузданная страсть герцога де Шав, нежная любовь Жюстины и Гектора де Сабрана, интриги, заговоры, тайны и преступления определяют судьбы героев. Автор в увлекательной форме развивает хитросплетения сюжетов, представляя своих героев на социальном и историческом фоне Франции послереволюционной эпохи.

---

Но я не свою историю рассказываю вам, сударыня, и пропущу повесть о моих собственных злоключениях, чтобы перейти к тому, что касается вас.

Чтобы прокормиться, я сделался комедиантом и бродил по провинции, с трудом зарабатывая на то, чтобы кое-как прикрыть тело и скудно поесть.

Это произошло летним вечером 1857 года – с тех пор миновало девять лет. Я шагал по дороге из Алансона в Донфрон с палкой через плечо; на конце этой палки болтался мой тощий узелок, в него были увязаны все мои пожитки; дни становились короче – был конец сентября.

Около шести часов вечера, когда до городка, в котором я собирался переночевать (уже не помню его названия), оставалось два лье, я услышал с обочины жалобный детский крик. Я подошел: там оказалась девочка лет шести или семи; по ее словам, она играла на краю повозки бродячих акробатов, свалилась оттуда, тотчас же потеряла сознание и не смогла позвать на помощь. Она сильно поранила обе ноги, и из-за этой ее раны я не смог догнать труппу бродячих артистов, с которой странствовал ребенок. Пришлось мне на целых две недели задержаться в ближайшем местечке и уложить малышку в постель, где она провела несколько дней; я оставался при ней.

Конечно, никто не осудил бы меня, если бы я, в моем положении, поручил заботу о ребенке общественной благотворительности, но я – сын своего отца и матери, которые отдали жизнь ради того, чтобы помочь несчастным…

Герцогиня со слезами на глазах молча протянула ему руку.

– К тому же, – еще более воодушевившись, продолжал Саладен, – она была такая удивительно хорошенькая, эта малютка, с такой благодарностью смотрели на меня ее голубые глаза, что я полюбил ее, как будто она была маленькой сестренкой или моей дочерью.

– Спасибо! – сдавленно прошептала герцогиня. – О, благодарю вас! Господь да вознаградит вас за вашу доброту.

– Господь меня уже вознаградил, – с улыбкой ответил Саладен, – поскольку при помощи моей подопечной мне удалось разрешить проблему, как не умереть с голоду. В те долгие часы, которые проводил я у постели больной, мы разговаривали; мы много разговаривали. Может быть, с тех пор нам ни разу не удавалось так хорошо побеседовать, потому что по мере того, как она углублялась в свои воспоминания, она все больше запутывалась; однако, несколько правдоподобных, хотя и не точных, слов сорвалось все же с ее губ.

Так я узнал, что она не родилась среди бродячих акробатов и что была какая-то стена, перегородившая ее память, и девочка тщетно пыталась преодолеть ее и заглянуть в свое прошлое.

Она пробудилась – так она сама говорила – в возрасте приблизительно трех лет среди совершенно чужих людей и предметов; но это чувство слабело по мере того, как она привыкала к своим новым покровителям.

Они были не злые; они лишь слегка поколачивали ее, чтобы выучить ловким штукам.

У Лили дыхание замерло в груди.

– У нас, в германских странах, – продолжал Саладен, – не редкость такие истории о детях, похищенных цыганами. Я хорошо это знал и с легкостью восстановил печальную историю своей маленькой подружки.

Только, поскольку разум естественным образом обращается к возвышенному, я поначалу вообразил, что она, такая изящная и аристократически красивая, должна быть ребенком из какой-нибудь знатной семьи.

Эта мысль, тогда еще ошибочная, потому что вы сделались знатной дамой много позже, послужила по крайней мере одному: у меня зародилось и окрепло решение отыскать родителей девочки.

Мы, пруссаки, если уж вобьем себе в голову какую-то мысль, крепко за нее держимся, и препятствия нас не останавливают.

Я добрался до Парижа вместе с моей маленькой подружкой, которой дал имя Мария – так звали мою мать; в перзый раз я написал в Познань, обратившись за помощью к дальним родственникам и тем, кто был связан с моей семьей.

Мне прислали деньги и слова ободрения, поскольку в тех краях не забывают попавших в беду и страдающих, и даже в нескольких письмах меня уверяли, что добиваются отмены решения о моем изгнании.

Мои друзья заходили слишком далеко; я уже не мог воспользоваться их доброй волей. Мой замысел разросся во мне до размеров страсти.

И я делал свое дело с терпением индейца из племени гуронов, отыскивающего следы на тропе войны.

Год и еще один месяц я занимался тем, что гулял с Марией по всему Парижу, показывая ей один за другим различные дома, а в особенности – виды и пейзажы. Она ничего не узнавала. Только на тринадцатый месяц – вообразите меру терпения – в один и тот же день произошли одно за другим два события, ставшие для меня заметными проблесками света.

Сначала в Ботаническом саду, куда я до того ни разу ее не приводил, она показалась мне встревоженной и неуверенной. Я пристально наблюдал за ней и видел, как она краснела и бледнела попеременно.

В рощице, которая тянется вдоль улицы Бюффон, играли дети; она сделала движение, как будто собиралась бежать к ним…

Герцогиня слушала со все возрастающим волнением; казалось, ее душа рвалась наружу из глаз, которыми она пожирала маркиза де Розенталя.

– Этим все и ограничилось, – продолжал тот, – это было словно проблеск молнии. Я вывел Марию на улицу Бюффон и стал ходить с ней по окрестным улицам, бульвару, набережной, но я ничего не добился.

Когда мы вышли на площадь Валюбер, в ее взгляде что-то смутно засветилось. Мы перешли Аустерлицкий мост, и я услышал, как она задышала чаще.

– Ты что-то узнала? – спросил я.

Она вскрикнула, уставившись расширившимися глазами на канатную плясунью, работавшую на берегу напротив улицы Лакюе.

– Боже мой! Боже мой! – шептала Лили, судорожно сжимая руки.

– Я утомил вас, да? – ласково спросил Саладен. – Но я не могу рассказывать быстрее, чем это было. И снова на этом все кончилось, и мне показалось, что через минуту Мария сама удивилась собственному волнению.

– Бедная девочка! – произнесла герцогиня. – Она была совсем крошкой!

– К счастью, я обладал большим терпением, чем вы, сударыня, – продолжал Саладен. – Я был поражен. Я понял, что надо опираться уже не на детское впечатление, но на систему поисков и исследований, отправной точкой которой станет минутное переживание.

Я говорил себе: при виде матери ее воспоминания должны полностью пробудиться, и еще я себе говорил, как говорят играющие в прятки дети: «горячо!»; я был совершенно уверен, что мать где-то поблизости.

Бедняжка Мария провела две очень невеселые недели: почти все эти дни она сидела одна дома; я же тем временем переворачивал вверх дном квартал Мазас.

Однажды, вернувшись домой пообедать, я обратился к ней:

– Здравствуй, Жюстина.

Ее глаза расширились точно так же, как в тот раз, когда мы увидели канатную плясунью.

– Здравствуй, Королева-Малютка, – сказал я еще. Она опустила длинные шелковистые ресницы и как будто что-то искала внутри себя. Потом она спросила меня:

– Почему вы говорите это мне, мой добрый друг?

Герцогиня, привставшая было со своего кресла, снова на него упала.

Неподражаемый Саладен снова улыбнулся и прошептал:

– Сударыня, ваши надежды снова обмануты; вы думали, что на этом наши горести закончились… Но если бы все закончилось в тот день, молодому маркизу де Розенталю никогда не пришлось бы называться господином Рено, полицейским.

V САЛАДЕН ВИДИТ СЛЕД ЧЕРНОЙ МАНТИИ

Саладен выкладывал все это со спокойной уверенностью, а немецкий акцент, которым он пользовался в меру, придавал его рассказу особый колорит. Он отыскал этот акцент среди колонн биржи и присвоил его.

– Вскоре мне пришлось приостановить мои собственные изыскания, – продолжал он. – Во Франции не позволяется выполнять работу полиции. Я завязал знакомства в полицейском участке квартала Мазас и спросил у инспектора, возможно ли мне будет внедриться в префектуру под вымышленным именем, которое позволит мне пощадить честь моих предков.

Надо было пройти через это или бросить поиски, которые меня так волновали. Я в самом деле открыл, – стоит ли говорить об этом? – что мать моей маленькой Жюстины много лет назад покинула этот квартал.

В Германии, как и во Франции, существует предубеждение против полиции, но цель оправдывает средства, и я думаю, что ни минуты не колебался бы, если бы ради счастья Королевы-Малютки надо было присоединиться к банде злоумышленников.

Мое дело изложили одному важному полицейскому чиновнику, который славился тем, что с первого взгляда мог распознать человека. Сначала он ответил, что все маркизы – дураки и что в его лавочке бездельники не нужны, потом из любопытства все же захотел на меня взглянуть, решив, что такой маркиз, как я, должно быть, забавное существо, диковинный зверь.

Меня представили ему; он подверг меня экзамену, длившемуся три четверти часа, во время которого я рассказал ему о том, какие средства употребил, чтобы установить личность Королевы-Малютки.