Константин Федин - Необыкновенное лето

• Название: Необыкновенное лето
• Автор: Константин Федин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1979

В историко-революционной эпопее К.А.Федина(1892-1977) – романах «Первые радости» (1945) о заре революционного подъёма и «Необыкновенное лето» (1948) о переломном 1919 годе гражданской войны – воссоздан, по словам автора, «образ времени», трудного и героического.

---

– Первая закидная твоя, Кирилл. С того края – моя. А обе посерёдке – Матвея. Айда чай пить!

К вечерней заре они лежали вокруг притихшего костра на животах, воткнув локти в песок и потягивая из кружек прикопченный дымком чай. Ветер спадал, вода успокаивалась, меняя краски своего наружного цветного щита. Очень хорошо и долго всем молчалось, – наверно, лучшие воспоминания передвигались чередой у каждого, а может быть, охотники вели друг с другом понятный без слов разговор. И когда заговорил старик, то голос его будто и не нарушил безмолвной беседы, но продолжал её потихоньку вести:

– Ты верно, Петрович, сказал, что люди любят жаловаться. С тех пор как помню себя, каких я жалоб не наслышался? Овёс дорог. Снегу мало выпало, озимые не прикрыло. Корма скудные. Работник в семье один, а ртов много. Наделы малы. Дожди залили, все в поле сгнило. Одна супесь. Один суглинок. Все как есть спалило, и соломы не собрали. Аренда дорогая, кулак задушил. Чересполосица замучила. Приработки плохие. Погорельцы, переселенцы…

– Что же, – сказал Кирилл, – это все правда.

– Правда-то оно правда. Только переделывать эту правду надо. А как к переделу подходит, так, глядишь, куда твои жалобщики подевались!

– Так что же ты хочешь?

– Хочу я много чего. Между прочим, как людей заставить, чтобы не жалостились, а переиначивали в жизни, что неудобно?

– Надо пример дать. Это мы сделаем.

– Пора говорить – делаем, – сказал Рагозин. – Да кое-что уже и сделали.

– Конечно, – согласился Кирилл, – но мы строим пока первые новые отношения между людьми, а Матвей говорит обо всём укладе, о нашем быте.

Старик негромко засмеялся.

– Ишь какой!.. Ты, чай, пока чижа не накормишь, песни от него не потребуешь, а? Птичью песню семечко питает, верно? Нет, ты, брат, и петь учи, и зерно расти, и неприятеля бей, обо всём сразу думай.

– Обо всем сразу рановато, – сказал Рагозин, – хоть мы это понимаем. Кто это сейчас нам даст?

Старик замолчал, то ли наговорившись, то ли не находя ответа, потом надумал поддакнуть:

– Едем давеча в лодке, а я думаю, мол, захотели на отдых, будто уж все поделано. А дела-то ещё у-у-у!.. Одной грязи сколько выгребать.

– Декарт утверждал, что земной шар – это солнце, покрытое грязью, – проговорил Кирилл, ни к кому не обращаясь.

Старик встал, медленно потянулся, спросил:

– Учёный какой?.. Насчёт солнца учёному виднее. А насчёт грязи мы сами замечаем.

Он тут же, прикрыв от закатного света глаза, добавил:

– Кого это господь даёт?

По краю берега близился оживлённой походкой человек в большой соломенной шляпе. Двое мальчиков, то забегая перед ним, то отставая, пригибались и кидали в воду гальку на состязание – кто выбьет больше «блинчиков», то есть у кого запущенный камень сделает больше скачков по поверхности, прежде чем затонет. Было уже слышно, как они выкрикивали счёт, ускоряя его к концу, вместе с учащающимся подскакиванием камней: пя-ять, шесть, семь, восемь-девять-десять!

Рагозин вдруг вскочил.

– Смотри-ка!.. Да ведь… да ведь это…

Он безотчётно шагнул вперёд, воскликнул:

– Ну конечно, он! Арсений Романыч! – и пошёл, стараясь шире ставить вязнувшие в песке босые ноги.

– Арсений Романыч! – крикнул он.

Мальчики понеслись ему навстречу, но, не добежав, растерянно стали и обернулись к Дорогомилову, который торопился за ними.

– Ну, здорово, вы, ходатаи по делам, – засмеялся Рагозин, сразу узнав Павлика и Витю. – Тащите скорее своего подзащитного!

Они и правда кинулись назад, схватили с обеих сторон Арсения Романовича за руки, и он пробежал с ними несколько шагов и остановился, почти такой же, как они, растерянный.

Сняв шляпу, он поправил или, пожалуй, старательнее запутал свои космы и стал одергиваться, явно стесняясь, что рубаха на нём заправлена в брюки и брюки кое-как держатся на стареньких подтяжках.

– Не грех ведь нам и облобызаться, – сказал сияющий Рагозин, – здравствуйте, дружище.

Они поцеловались. Мальчики подпрыгнули от восторга (они впервые видели, чтобы Дорогомилов целовался) и наперегонки сунули Петру Петровичу свои перепачканные руки.

– Вы, пожалуйста, Пётр Петрович, пожалуйста, извините моих сорванцов, – заговорил счастливый, но ужасно как засмущавшийся после объятий Дорогомилов. – И не подумайте, прошу вас, что это как-нибудь я… То есть совсем не я их надоумил, ну, чтобы они пошли к вам… с этим выдуманным делом… Они сами, все как есть сами…

– Да Пётр Петрович же знает, что это мы сами придумали, вот я и Витя…

– Погодите вы! Я хочу объяснить.

– Ничего не надо объяснять, ничего! – успокаивающе и с упрёком перебил Рагозин. – Мне все известно, все! Неизвестно только, почему вы от меня прячетесь, а? Я-то ведь черт знает как все время занят. А вы…

– Именно, именно! – завосклицал Дорогомилов. – Потому мне и стыдно, ей-богу, как это все…

– Бросьте! Как вы здесь очутились, на косе?

– Мы с удочками, удить приехали, – за всех отозвался Павлик и махнул рукой назад, – вон там наша лодка. Поставили девять удочек ещё в обед, и ни разу не клюнуло. Клёва нет никакого, хоть лопни!

– А у вас закидные? – спросил Витя.

– На живца, да? – спросил Павлик.

– Верно ведь, на червя сейчас не берет? – спросил Витя.

Так они в кучу сыпали вопросы, не давая говорить взрослым и сами недосказывая всего, что хотелось, пока не подошли к костру и Рагозин не сказал им:

– Ну, знакомьтесь, как полагается: докладывайте, кого как зовут, кого как величают.

И мальчики назвали себя по-школьному вежливо: Витя Шубников, Павел Парабукин.

Кирилл даже вздёрнул голову от этого, словно нарочно подстроенного, сочетания фамилий. Он поздоровался с мальчиками без следа своей уверенной скорой манеры. Витино лицо поразило его – так много неуловимо памятного заключалось в милой связи детских черт.

– Твою маму зовут Елизаветой Меркурьевной?

– Да, – смущённо ответил Витя. – Вы разве знаете?

– Ты… один у неё? – спросил Кирилл, после маленького замешательства.

– Один… Вот дядя Матвей живёт вместе с нами.

Старик кивнул:

– Мешкова внучонок…

Рагозин пристально наблюдал за Кириллом, но того как будто всецело занимали дети.

– Вы давно дружите? – обратился он к Павлику, разглядывая его почти так же настойчиво, как только что изучал Витю.

– Мы все время дружим, – смело ответил Павлик и обернулся на Дорогомилова: – Правда, Арсений Романыч?

Говоря с мальчиками, Кирилл, против воли, непрерывно слышал присутствие Дорогомилова, и ему мешало чувство, что этот неожиданный пришелец ждёт его взгляда и тоже непрерывно и как-то особенно ощущает его присутствие. Как ни изумила его встреча с сыном Лизы и одновременно с братом Аночки, он будто умышленно затягивал с ними разговор, чтобы овладеть собой и спокойно ответить на ожидающий взгляд Арсения Романовича. Он смутно знал этого человека, но с очень ранних лет таил к нему бессознательную неприязнь, которая позже, когда стала известна история гибели отца, превратилась в затаённую вражду. Кириллу в детстве нравились уличные мальчишки, дразнившие Дорогомилова Лохматым, и про себя он называл его не иначе.

– А это Дорогомилов, будьте знакомы, – приподнято сказал Рагозин.

И Кирилл произнёс по слогам с холодной отчётливостью – Из-ве-ков! – и в упор уставил глаза на Лохматого, и увидел на его старом смятенном лице бумажную бледность. Тогда он тотчас решительно ответил на свой бередивший чувство скрытый вопрос: да, виноват! И ему захотелось во всеуслышанье грубо спросить: скажите, где утонул мой отец? Или уж ещё злее: где вы утопили моего отца?

Но едва он ощутил трепещущее и в то же время обрадованное рукопожатие Арсения Романовича, совсем другой вопрос явился его мысли и отрезвил его. Не испытывает ли – подумал он – не испытывает ли тот, кто спасся из беды, всегда какую-то свою вину перед тем, кто от этой беды погиб? Может ли он быть спокоен, даже если сделал все, чтобы спасти погибшего?

– Знаешь, Кирилл, – все ещё возбуждённо сказал Рагозин, – я ведь в десятом году уцелел благодаря Арсению Романовичу.

– Ах, что вы, ах, что! – взмахнул шляпой и весь заколыхался Дорогомилов, протестующе и потрясённо. – Совсем не то, совсем! И не надо, что вы!

Бледность его прошла, заменившись неровными старческими румянцами, и он вдруг перешёл на растроганный и слегка торжественный тон:

– Можно мне прямо сказать, в вашем присутствии (он несколько раз перебежал взглядом с Кирилла на Рагозина), вот для них, мальчиков? Вы извините. Вот, друзья (он сблизил Павлика с Витей привычным настойчиво мягким движением воспитателя). Посмотрите на этих людей и запомните их навсегда. Они работают, чтобы вы были счастливы сейчас и в будущем. Чтобы, когда вы станете взрослыми, в жизни вашей больше не было той тяжести и той неправды, которая была прежде и которую вы и сами так часто ещё встречаете на земле. Они хотят сделать землю такой чистой, как вот это вечернее небо… Вы меня простите… я немножко…