Михаил Чулаки - Примус

• Название: Примус
• Автор: Михаил Чулаки
• Жанр: Русская классическая проза

---

Его подручный - из вчерашних или нет, не разобрать, с оттяжкой ударил дубинкой по ребрам. И посоветовал, издеваясь:

- Пой, ласточка, пой.

Крошить их - мелко крошить! И чтобы мучились смертельной мукой.

По случайности удары приходились со стороны вырезанной почки - даже и в таком положении возможен, оказывается, один грамм везения.

- Ну как? Не вспомнил, где твоя свобода спрятана?

Вместо очередного удара палач нажал сзади Герою на прогнутую спину, добавил тяжести на вывернутые руки-ноги.

И Герой к ужасу и позору своему не смог сдержаться, жуткий крик-рев вырвался из-за сжатых зубов.

- Дошло немножко. Ну как? Делиться будем? Не хочешь? Качни-ка его еще!

Новое нажатие сверху - и новый рев.

- Вот видишь. Ну как, споешь про двадцать штук простых зеленых денег?

Люлько не только вымогал - он еще и веселился.

- Н-нет.

- Все равно же отдашь. Своих нет, займешь. Если не хочешь пятнадцать женских трупов на себя взять. Теперь одним не обойдешься! Теперь ты отсюда только "Охтинским маньяком" выйдешь! Ну?!

- Н-не дам... не убивал...

- Качни ты его как следует, что мы тут цацкаемся.

От новой боли память Героя потухла.

Очнулся он сидящим на стуле. Пошевелился - нет, он был привязан к стулу.

- Ну видишь как, уперся рогами - самому же хуже. Но мы же терпим, работаем с тобой. Помогаем осознать. Дышать тебе поможем, после того как ласточкой полетал.

Явился откуда-то противогаз и мгновенно надет был на голову Герою.

- Я буду снова спрашивать, а ты кивни головой, когда "да".

Воздух иссяк. Герой видел руку, которая пережала хобот противогаза.

Оказывается, любая боль - это еще ничто. Когда воздуха нет - страшнее всего. Когда разрывается грудь. Герой яростно втягивал в себя остатки воздуха, но это не помогало, сознание мутилось, замелькали огоньки в глазах - и он перестал понимать что-нибудь.

Потом проявился свет, комната, пытливое лицо исследователя совсем близко перед запотевшими мутными стеклами маски.

- Жив. Жив ты еще, парень. А жизни ценить не желаешь. Оценить свою жизнь в какие-то тридцать штук. Надеешься, жизни лишние у тебя в швейцарском банке положены? Ну что, делиться будем?

Ломал бы их сейчас Герой, если бы мог, мелко ломал - или лучше бензопилой пластовал ломтями - один за одним, один за одним. Чтобы каждый ломоть прочувствовали отдельно!

Только ненависть и давала силы.

- Молчит. Так если ты говорить не можешь, считай, ты уже мертвяк и есть. Труп молчит прочней всех. Замолчал - выбрал себе мертвое дело. Сейчас и приведем в соответствие!

И снова пережалась трубка.

Сознание уплыло.

Когда он приплыл обратно, даже пожалел, что не умер: грудь словно обожжена была изнутри.

- Ну как? Вспомнил, где твои куски положены?

Герой молчал. И уже непонятно было, то ли спазм ненависти сдавливал горло, то ли просто пережгли ему там все так глубоко, что не проходят наружу слова.

- Погоди, доведешь ты нас! Савраске отдадим. Была когда-то Сонька-Золотой каблучок. А у нас Савраска. А каблучок у нее и поострее. Откупоривает любого мужика, кто в отказ ушел. У Савраски все безотказные.

Героя, застывшего в столбняке ненависти, не пугала никакая Савраска.

- Ладно. Подумай пока.

С него содрали противогаз.

- Животных не любишь, нехорошо: со слоником не подружился.

Герой ясно вообразил пережатый хобот противогаза - юмор у них, гадов!

В камере ему объяснили:

- Савраска - это кранты. Слоника многие терпят, но Савраска - кранты. У нее на любого мужика отмычка. Книжки читаешь?

- Читаю, - вяло удивился Герой неожиданному переходу.

- Вот и читал бы про Большой Дом. Отличная книжка. Какой-то Лукин написал. Который в "Яблоке" депутат, что ли. Или другой некоторый. Воспоминания о ежовщине. Была у них Сонька-Золотой каблучок. Вроде как Сонька-Золотая ручка знаменитая. Только у этой - каблучок. Она мужикам всю их трихомудию раздавливала. Этого никакой Олег Кошевой бы не выдержал, просто лопухи оказались гестаповцы, не догадались. А Сонька наша еще до войны это умела. А теперь у ментов Савраска эта завелась. По книжке научилась - или сама? Тоже, значит, яйца давит. Тут к нам вернули одного - от Савраски. Признался, что родную дочку с подругой ее зарезал. Но до того она так ему все раздавила, что он только и ждал, чтобы его скорей шлепнули по приговору. Ни жить не мог, ни просто пЕсать.

О чем Герой думал совсем недавно? Чего опасался и чему радовался? То о славе мечтал, то первые деньги праздновал. И казалось - великие мечты и великие события. Нет бы тихо умереть под наркозом - и остался бы до конца жизни счастливым человеком! А так завтра раздавят ему яйца - и никаких мелких переживаний не останется. А то - взять все на себя, подписать, что подложат.

Наверное, то же самое чувствовали жители Спитака или Нефтегорска на Сахалине на другой день после землетрясения: удивительно, какие мелочи волновали накануне! Какие-то недоразумения, скандалы казались содержанием жизни. И непонятно, как можно было не замечать столь очевидного счастья: обыкновенного дома - нерухнувшего, да еще и свободной еды в соседнем магазине. Как не праздновали они каждый день не-разрушенность дома, не-ограниченность свободы?!

Болело его избитое тело. Но мысль о дьявольской Савраске, охочей до раздавленных мужских частей, временами заглушала боль. Страх ожидания оказывался сильнее сиюминутной боли.

30

На другой день его не тревожили до обеда. И ожидание было не отдыхом, а тоже тихой пыткой. И наконец выкликнули снова:

- Братеев! На выход. С вещами.

Это предвещало что-то новое. Герой медленно собирал зубную щетку и мыло, которыми так и не воспользовался здесь ни разу, а сосед, который учил первоначальной тюремной науке, нашептывал:

- Переводят вас, а может, и выпустят, раз "с вещами". Бывают чудеса. Позвоните моим! Голодец моя фамилия. Расскажите, как тут. Может, наберут все-таки денег! Телефон не записывайте, запомните!

Мохнач высказал другую гипотезу:

- Сразу от следака в больницу настроили. Думают, ты снова рогом упрешь. Не дури, Гера, колись. С раздавленной подвеской уже не жизнь. А так - отсидел да вышел. В лагерях тоже люди живут.

Ненавистный следователь Люлько встретил его с пугающей любезностью.

- Та-ак, Братеев. Значит, вы утверждаете, что не убивали Ариадну Котову?

- Не убивал, - тупо кивнул Герой.

- И не находилась она у вас в квартире?

- Не находилась.

Вот сейчас войдет слишком востроглазая соседка! Или дура сестра.

- Понятно. Ну что ж, для дальнейшего расследования ваше пребывание в СИЗО не обязательно. Ваша статья, по которой вы подозреваетесь: "неосторожное убийство" - такую возможность допускает. По состоянию здоровья, как перенесший операцию по удалению раковой опухоли, вы освобождаетесь под подписку о невыезде. Обязуетесь вы по первому требованию являться на допросы?

- Обязуюсь, - с поразившим его самого подобострастием подтвердил Герой.

- Вот и распишитесь здесь. Все. В другой раз обращайтесь с женщинами осторожнее, - следователь натурально заржал.

Пока еще час оформляли какие-то документы, просидел в темном сводчатом коридоре. Впрочем, ни изъятых официально пяти миллионов, ни Джулиных туфель ему не вернули: видимо, они числились вещественными доказательствами.

Наконец распахнулась последняя дверь, и он оказался на свету, на улице. У тротуара стояла такая знакомая машина, из машины выскочила Джулия.

- Герка! Живой еще!

Он обнял ее очень искренне. И никаких воспоминаний об их глупой ссоре. Потому что никого, оказывается, нет у него ближе, чем она!

- Живой.

- Ну поехали отсюда скорей!

Все было ясно: выкупила!

- Поехали. Правда, я расписался, что вернусь по первому требованию. На допрос.

- Это туфта. Не мог же следак сразу прикрыть дело. Сначала переквалифицировать статью, изменить пресечение. А там постепенно спустит на тормозах. Не в первый раз. Хорошо, я через Мишу сразу на нужного адвоката вышла, который имеет контакт.

- Какого Мишу? - машинально поинтересовался Герой.

- Ревнуешь? - с надеждой переспросила Джулия. - Да этот, помнишь, из клуба меценатов. У него везде схвачено.

- И почем же я иду нынче?

- Не твое дело. На свободе - и радуйся.

- Он мне сам сказал цену: двадцать штук зеленых. Я отдам постепенно. Долгов не люблю.

- Дурак! Был дурак - и остался. На девочек больше не кидайся, вот и все долги. Дороги нынче девочки.

Она рулила, а он сидел рядом: в точности как недавно ехали из больницы. Он и чувствовал себя словно после очень глубокой болезни.

В первую минуту он и забыл от радости, что Джулия сама виновата: не устроила бы из ревности экзекуцию, не пришлось бы потом платить. И Ариадна была бы жива.

Но ругаться сразу не хотелось. Все равно она самая близкая, а близким приходится прощать. Да и он тоже в чем-то виноват: не зазвал бы девственницу к себе, не закрутились бы все дальнейшие дела. И сама девочка виновата, потому что набивалась.