Ильяс Есенберлин - Хан Кене

• Название: Хан Кене
• Автор: Ильяс Есенберлин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1978

Третья книга трилогии «Кочевники» казахского писателя Ильяса Есенберлина. Это — широкое эпическое полотно, воссоздающее историю казахского народа, начиная с XV века и кончая серединой девятнадцатого столетия.

---

— Хорошо!

Она тоже не хотела обманывать этого благородного человека. Но она была дочерью казненного батыра Тайжана, там, далеко в степи, сражался ее муж Байтабын, и были те, кто стал ей близок. Алтыншаш должна была сообщить, что здесь готовится против них… Даже спутница ее, Кумис, не знала об этом…

В тот же день генерал Генс привез их в свой приют, познакомил с детьми. Много их было там, и разных возрастов. Сама выросшая без материнской ласки, Алтыншаш расплакалась, увидев этих детей, и до ночи не могла отойти от них.

Вечером того же дня Генс отправил все необходимые письма по делу обеих женщин. По личному поручению военного губернатора Перовского он написал также послание к Кенесары с категорическим приказом немедленно прекратить любые военные действия против Кокандского ханства и возвратиться со всеми подданными в границы Российской империи.

Кенесары получил это послание в день взятия Созака. Несмотря на восемнадцатый штурм, он готовился уже через день выступить на Ташкент. С Россией шутки были плохи. Ему теперь ничего не оставалось делать, как заключить мир с Кокандским ханством и вернуться в российские пределы. Лютая злоба на оренбургских генералов, одним росчерком пера разрушивших его планы, бушевала в сердце Кенесары.

II

Есиркеген не был буйным и безудержным юношей, как некоторые байские сынки в Семипалатинской русской школе. Выпускникам школы предстояло стать в будущем офицерами, чиновниками, ага-султанами, душой и телом преданными царской власти. Но вышло так, что наиболее умные и способные из них, освоив русский язык и культуру, впитали в себя и ту передовую, революционную сущность, которой отличалась эта культура даже в тяжелые времена николаевского деспотизма. К таким ученикам принадлежал и Есиркеген.

Каких только разговоров не вели они между собой! И все сводилось к одному. Их тревожили безграмотность, забитость и беззащитность родного народа, отданного во власть невежественным, разнузданным ага-султанам, биям, проходимцам всех мастей. Они думали о будущем…

И невольно их мысли обращались к русскому народу. Необходимо было наверстывать упущенное, и, вопреки средневековому феодальному мракобесию, в корне менять быт и нравы, царящие в степи. Они понимали уже, что для этого следует изменить способ хозяйства. Казахи кочевали в степи, как и предки их тысячи лет назад. А при кочевом образе жизни нечего было и думать о том, чтобы догнать передовые народы и страны. История России, особенно эпохи Петра Великого, увлекала их, объясняла многое. Следовало учиться у русского народа. Именно у народа, а не у николаевских жандармов и карателей…

Есиркеген бродил по семипалатинским окраинам, беседовал с русскими мужиками-переселенцами, а вскоре познакомился с русскими ссыльными. Все больше прибывало их в степные края, и это были настоящие люди, понимавшие горе его народа. Долгими зимними вечерами, засиживаясь со сверстниками на квартире то у одного, то у другого ссыльного, слушали они нескончаемые горячие споры о будущем России и начинали понимать, что оно неразрывно связано с будущим их народа. Они понимали уже, что царизм не победишь отдельными разрозненными выступлениями, что только в тесном союзе с русским народом будет достигнута победа.

Просыпаясь ночью, Есиркеген размышлял обо всем услышанном накануне… Какие только завоеватели не бесчинствовали на казахской земле — китайские, хивинские, бухарские, кокандские, джунгарские! Но какие бы опустошения ни производили они, народ находил в себе силы подняться из крови и пепла, как сказочная птица. Теперь же, как ни тяжелы были царские и султанские поборы и притеснения, все явственней виделась Есиркегену братская рука русского народа, терпящего не меньшие бедствия от царского самодержавия…

С русским народом — против царя!.. Еще в разинское и пугачевское времена зародилось это братство угнетенных. Тогда же определился и союз русского царя со степными мирзами и султанами, для которых самодержавие становилось лучшей защитой от народа.

Другого пути нет… Понимают ли это Кенесары или батыр Агибай, ставший для Есиркегена символом родного народа?

* * *

Он с медалью закончил Семипалатинскую школу и готовился осенью поступить в императорский кадетский корпус в Петербурге. На лето, как обычно, Есиркеген отправился в родной аул. Шел 1841 год, или год коровы по-казахски…

Оттого ли, что Есиркеген много думал о будущем — народа и своем, оттого ли, что устал от занятий и экзаменов, но стал он бледным и худым. Старец Масан, которому давно уже перевалило за восемьдесят, сразу увидел это и понял, что юношу гложет какой-то тайный недуг. По степному обычаю, он не сразу начал разговор с внуком. Лишь когда тот отдохнул с дороги и немного пришел в себя, Масан-бий пригласил его посидеть с ним.

— Дорогой мой внучек, человеческое горе подобно рогам Искандера, — сказал он. — Не высказанное никому, оно растет кончиками внутрь, все глубже раня душу. Ты на глазах сохнешь от него. Если ты можешь открыть свои думы перед старцем, выскажись. Руки мои немощны, но голова пока еще дня не проводила в безделье…

Есиркегену давно самому хотелось открыться перед дедом, и он не стал ничего скрывать.

— Вы правду сказали, ата, меня гнетет горе. Только оно не мое, а горе всех казахов…

Масан-бий долго и внимательно смотрел на него, прежде чем заговорить.

— Народное горе?.. Ты тронул мою душу. Я всегда опасался, что не останется у меня преемника с большим сердцем. Мелкие душонки чаще появляются в мире. Бог сжалился надо мной перед смертью!.. Говори…

— Я четыре года проучился, дедушка. Может быть, уродился таким беспокойным, но они мне казались длиннее четырех жизней. Если бы мысли были водой, то я давно бы уже захлебнулся в том океане, который окружает меня. Мне хочется перестать думать и начать действовать…

— Так… так.. Но чем же наполнен этот океан? Расскажи…

— Это океан народных слез.

— Что же, я уже восемьдесят лет вижу этот океан… Нашел ли ты, чем можно вычерпать его?

— Я пришел к мысли, что сами мы не сможем этого сделать. Океан горя народного продолжается и за пределами наших степей. Разные языки, веры, привычки, но простым людям всегда плохо. И в борьбе с белым царем мы ничего не добьемся, пока будем носиться по степи, как дикие сайгаки. Разные есть русские люди, и сам ты не раз говорил об этом. Мы должны учиться у тех русских, которые знают больше нас, и идти с теми, которые против своего царя. Все больше становится их, и за ними будущее.

— А как же поступать с карателями? — Глаза старика на мгновение загорелись недобрым огнем, который тут же потух. — Конечно, каждый кобчик считает себя правителем в своем овражке. Проклятое, кровавое время рождает и кровавые мысли. Скорее всего, ты прав. Но что скажет твой народ, когда ты предложишь ему это? Разве всегда считается он с тем, что хорошо для него, а что плохо? Правда, есть у него одна пословица: «Пусть руки отсохнут у того, кто не печется о близких ему по крови!» Мал твой народ и, подобно пугливой серне, мечется по степи. Только опасайся заслужить его проклятие…

— А всегда ли прав народ в своих проклятиях? Вот Кенесары. Часть людей проклинает его, а часть с ним.

— Да, это так. Жизнь не так проста, чтобы все в ней было только белым или только черным. Я уже прожил ее, и то многого не понимаю…

Мне необходимо определить, как я должен относиться к Кенесары… — Есиркеген помолчал. — Лето пролетает быстро. К первым снегопадам я уже должен быть в Петербурге. Туда едут через Оренбург…

— Ты хочешь прямо отсюда ехать в Оренбург?

— Да. Из Кара-Откельского округа на Атбасар, а оттуда через Каракоин-Каширлы идти на Иргиз. Там аулы Кенесары, и мне хотелось бы остановится там ненадолго…

— Что же, по тому как живет край, нетрудно узнать душу и помыслы его правителей. Только это очень опасный труд. Вряд ли выпустят тебя живым сарбазы Кенесары, узнав в тебе родственника ага-султана Жамантая…

— И все же я поеду! — твердо сказал Есиркеген.

— Разумеется, — ответил Масан-бий.

Юноша решил ехать через аулы Кенесары давно, как только определилась его поездка в Петербург. Была у него и другая тайная цель. Еще летом ему сообщили, что семья бывшего туленгута Абдувахита перешла на сторону Кенесары…

Может быть, удастся повидать Кумис. И если она хоть сколько-нибудь небезразлична к нему или просто нуждается в его помощи, он пойдет на все. Грязное насилие Конур-Кульджи над ней не давало ему покоя…

* * *

Три всадника ехали рядом по степи. Средний — белокурый статный джигит на выхоленном гнедом скакуне — и был Есиркеген. Оделся он по-аульному: хорьковая шапка, суконное пальто с воротником из выдры, хорошие сапоги. Совсем по-иному выглядели его спутники: один — рыжий долговязый детина, другой — смуглый крепыш. На них были одинаковые потертые чекмени с широкими рукавами, поношенные барашковые тымаки — капюшоны. Еще издали можно было определить, что два проводника-телохранителя сопровождают куда-то джигита из богатой семьи.