Евгений Елизаров - Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин)

• Название: Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин)
• Автор: Евгений Елизаров
• Жанр: Публицистика

---

За Тверью уничтожительному опустошению подверглись Торжок, Вышний Волочек и другие города и села, лежащие на пути: «Вышний Волочек и все места до Ильменя были опустошены огнем и мечом. Всякого, кто встречался по дороге, убивали, для того что поход Иоаннов долженствовал быть тайною для России!»

Наконец, пришла очередь и Новгорода. «2 генваря передовая многочисленная дружина государева вошла в Новгород, окружив его со всех строн крепкими заставами, дабы ни один человек не мог спастись бегством. Опечатали церкви, монастыри в городе и в окрестностях: связали иноков и священников; взыскивали с каждого из них по двадцати рублей; а кто не мог заплатить сей пени, того ставили на правеж: всенародно били, секли с утра до вечера. Опечатали и дворы всех граждан богатых; гостей, купцов, приказных людей оковали цепями; жен, детей стерегли в домах. Царствовала тишина ужаса. Никто не знал ни вины, ни предлога сей опалы. Ждали прибытия государева.

6 генваря, в день Богоявления, ввечеру, Иоанн с войском стал на Городище, в двух верстах от посада. На другой день казнили всех иноков, бывших на правеже: их избили палицами и каждого отвезли в свой монастырь для погребения. Генваря 8 царь с сыном и дружиною вступил в Новгород…»

«Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи и более новгородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключились грабежом общим: Иоанн с дружиною объехал все обители вокруг города: взял казны церковные и монастырские; велел опустошить дворы и келии, истребить хлеб, лошадей, скот; предал также и весь Новгород грабежу, лавки, домы, церкви; сам ездил из улицы в улицу; смотрел, как хищные воины ломились в палаты и кладовые, отбивали ворота, влезали в окна, делили между собою шелковые ткани, меха; жгли пеньку, кожи; бросали в реку воск и сало. Толпы злодеев были посланы и в пятины новогородские, губить достояние и жизнь людей без разбора, без ответа.»

«Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро. Голод и болезни довершили казнь Иоаннову, так что иереи, в течение шести или семи месяцев, не успевали погребать мертвых: бросали их в яму без всяких обрядов.»

Новгородский летописец рассказывает, что были дни, когда число убитых достигало до полутора тысяч; дни, в которые избивалось 500—600 человек, считались счастливыми. Военно-карательные отряды посылались даже в глубину страны, верст за 200—300 от Новгорода, и там производили подобное же опустошение. Из Новгорода Грозный отправился к Пскову и готовил ему ту же участь, но почему-то ограничился казнью лишь нескольких псковичей и грабежом их имущества и возвратился в Москву, где снова начались розыски и казни: искали сообщников новгородской измены…

Сегодня можно спорить по поводу масштабов кровавой резни, что была учинена Иоанном во время той карательной акции, можно подвергать сомнению приводимые летописцем цифры. Они и в самом деле плохо сочетаются с тогдашней численностью населения этого древнего великого города. Вот только нужно ли? Дело ведь вовсе не в точности. Летописи того времени – это отнюдь не протокол, который требует несколько отстраненного и холодного отношения к фактам; они хранят в себе то, что запечатлелось в сознании самого народа. Массовое же сознание никогда не бывает холодным и беспристрастным. Больше того, зачастую потрясенное чем-то выходящим из общего ряда, оно значительно расходится с реальной действительностью, но, парадоксальным образом, сама действительность со временем начинает мутировать под воздействием афтершоков тех катаклизмов, которые были пережиты их прямыми свидетелями и жертвами, и теперь истекшие события воспринимаются уже их и только их глазами. Поэтому часто даже вооруженные документами историки в оценке былого уже ничего не могут исправить: стихия людской молвы оказывается много могущественней любого анализа, и если результаты их исследований вступают в противоречие с нею, для доверия им зачастую не остается места.

Но можно взглянуть на произошедшее и несколько по-другому. Если бы число жертв той далекой новгородской бойни простиралось не до шестидесяти тысяч, о которых говорят хроники того времени, но только до десяти, то что же наше нравственное чувство было бы задето в шесть раз (или хотя бы даже на шестьдесят процентов) меньше?… Да нет же и тысячу раз нет! Поэтому искать в статистических упражнениях подобного рода предлог для какого-то оправдания – дело абсолютно безнадежное: черного кобеля, – гласит старая русская пословица, – добела не отмоешь.

И уж тем более не дано отмыться тому, кто прямо повинен в непоправимом. Знаменитый монолог Бориса Годунова говорит именно об этом:

«Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать —
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Бог насылал на землю нашу глад,
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы —
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви.
В семье моей я мнил найти отраду,
Я дочь мою мнил осчастливить браком —
Как буря, смерть уносит жениха…
И тут молва лукаво нарекает
Виновником дочернего вдовства
Меня, меня, несчастного отца!…
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестру царицу,
Монахиню смиренную… все я!»

Разруха, – скажет позднее Михаил Булгаков, – происходит в первую очередь в головах людей, и уже только потом – в окружающей их действительности. Практический распад Российского государства, который произошел на рубеже шестнадцатого – семнадцатого столетий – совсем не исключение из этого сформулированного им закона. Но ведь именно потрясения народного сознания и предуготовили тот политический коллапс, который еще предстояло пережить нашему отечеству. В «головах» же людей в числе прямых виновников пережитых страною потрясений навсегда остался и этот, первый и последний представитель новой династии российских вседержителей.

Так что же тогда говорить об Иоанне, вина которого перед Россией была куда как больше и про которого историк скажет, что он достиг «высшей степени безумного своего тиранства; мог еще губить, но уже не мог изумлять россиян никакими новыми изобретениями лютости». Так могут ли вообще какие бы то ни было исправления, задним числом вносимые в статистику его жертв, обелить его преступления, его черную душу?… 

10. Встреча с возмездием

Все те, кто погружался в обстоятельства опричнины, в один голос утверждают, что представить ее средствами беспристрастного исторического документа вообще нельзя. Выразить ее можно лишь бесхитростным – подобным дневнику блокадной девочки Тани Савичевой – рассказом ребенка, либо раздирающим душу воем матери, у которой только что отняли и убили ее родное дитя. Наверное самое точное созвучие в русской душе всему тому, что творилось тогда в России, может быть найдено в пронзительных воспоминаниях очевидцев и жертв коллективизации, свидетелей и потерпевших, дававших свои показания на судебных процессах о преступлениях зондеркоманд СС. Режим опричнины может быть сопоставим, вероятно, только с репрессиями и всеобщим голодом «великого» сталинского «перелома», режимом еврейских гетто времен второй мировой войны, а то и просто лагерей смерти. Огромный, пусть и не обнесенный заградительными кордонами, единый истребительный лагерь – вот во что превратила Россию клокотавшая ярость ее свирепого повелителя.

Естественная для любого ребенка потребность в домашнем тепле и ласке – и отравленное их вечным дефицитом детство; острое вожделение всенародной любви – и неистребимый животный страх, разлитый в ядовитом воздухе всеобщей измены; непреходящее желание безоговорочно первенствовать над всеми – и горькое одиночество в мире обыкновенных посредственностей, неспособных даже понять его до конца; немедленная готовность к потрясающим все устои дерзаниям, бессмертным подвигам, может быть, даже к великим жертвам – и абсолютное отсутствие тех, ради кого они могли бы совершаться, кого они были бы достойны… вечный позор так и не признанной никем гениальности, – вот что принес ему этот окруживший его тупой враждебный мир. Так на какое же воздаяние мог рассчитывать и он сам, уже изначально оказавшийся неспособным разглядеть и осознать очевидное?