Любен Дилов - Жестокий эксперимент

• Название: Жестокий эксперимент
• Автор: Любен Дилов
• Издательство: СП Интерпринт
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1990

Романы, вошедшие в книгу известного болгарского писателя Любена Дилова, повествуют о любви, о поиске героями своего истинного назначения в жизни.

---

Подобные видения могли возникнуть только у влюбленной и очень самонадеянной девушки отнюдь не у неврастенички. И он ответил стараясь не разрушить возникшую у нее мечту:

– Я даже верю в это, милая!

– Вот видишь! – откровенно обрадовалась она, как счастливый ребенок, в сказку которого самым неожиданным образом поверили, но уже в следующее мгновение снова неприятно удавила его. Расставила ноги самым бесстыжим образом и сказала: – Нарисуй меня вот так! Потом мы положим картину в непромокаемый мешок и бросим в море. Чтобы на Земле видели мать будущего человечества, чтобы она осталась им на память и в назидание.

Альфа ждала его ответа, но профессор знал, что «бросать» картину некуда и силился вспомнить, не найдется ли на яхте подходящая труба, из которой можно сделать что-то наподобие маленькой ракеты-послания и, используя порох десятка сигнальных патронов, попытаться пробить гравитационную стену.

– Вставай, вставай, хватит валяться! – приказала она.

Он поднялся без особого желания, оделся. Времени, чтобы сделать ракету, у него было предостаточно, но лучше бы подождать, когда их начнут искать. В данный момент Альфа нуждалась в его внимании. Жившая в ней артистка нет-нет да и пошаливала. Она наверняка могла стать хорошей артисткой при таких способностях перевоплощаться. Жаль, что он не видел фильма с ее участием!

Он нехотя развернул штатив к матрацу. Разглядывая краски, он искал спасения от опьяненного бесстыдством тела. Когда-то старый художник, преподававший рисование, втолковывал им, своим ученикам, что модель диктует технику. Хорошо сказано, но данная модель приказывала смотреть на нее, а он стыдился. Но почему? После нескольких неудачных попыток написать ее портрет он неоднократно собирался изобразить ее обнаженной, но почему именно сейчас, когда он решился на это, тело ее не привлекало. Из-за недавней неудачи?

На одном из зарубежных конгрессов он познакомился с фотографом из очень известного иллюстративного журнала. Выпили по рюмке, и парень показал ему исключительно интересные фотографии – художественный поиск вихревых движений материи: среди них были просто великолепные находки. После третьей рюмки фотограф вытащил не менее великолепные порнографические снимки, и между делом заметил, что ему никогда не удавалось сделать хороший портрет женщины, с которой он был близок.

– Оденься и сядь в шезлонг! – приказал он Альфе и вывел ее из сонного состояния. Она вскочила, устыдившись своей наготы, натянула юбку, прикрыла грудь грязной водолазкой и бросилась в каюту. Но не рассердилась на него. Новые юбка и блузка, в которых она появилась вскоре, свидетельствовали о желании нравиться.

– Надо было что-нибудь посветлее, – сказал он, так как сиреневый цвет блузки скрывал смуглоту, которая (он только теперь это заметил) особенно нравилась ему.

– Все остальное ты помял, – напомнила ему она.

Он старался смотреть не ниже воротничка блузки, чтобы не отвлекаться. Но, черт побери, как рисовать, если нет ни единой тени! А еще говорят – царство теней! В одной легенде назовут царством теней, в другой утверждают, что там, на потустороннем берегу Леты, по течению которой они как будто сейчас плыли, души не имеют теней.

– Повернись в профиль!

Альфа повернула голову, однако силуэт не приобрел четкости. Будь ты хоть Леонардо… Рембрандт со своими тенями, и тот пусть бы попробовал!… Необходимо было найти что-то изнутри, что могло бы расшевелить эту засты-лость иконы. А почему, собственно, не попытаться написать ее как икону?

– Прямо на меня! Да не смотри ты так, расслабься! Думай о чем-нибудь возвышенном, о новом человечестве думай!

Она усмехнулась как Богородица, отрекшаяся от своей веры. Заставить ее снова раздеться, что ли? В ее грудях было больше святости, чем сейчас в лице. Неужели тело – это не такое же чудо природы, как и то, что приключилось с ними столь неожиданно?… Почему Леонардо не изображал половых актов, только анатомические эскизы делал? Нет, дело не только во времени, в единстве научного и художественного – чепуха! Никогда ему не стать более-менее приличным художником, и ученым не станет, несмотря на то, что его с такой помпой сделали в прошлом году профессором… Опять – в прошлом году! Зачем так путать время? У Леонардо тоже было настоящее раздвоение. Он потому и ломал голову, как избавиться от него, из-за этого не мог завершить многое из того, что изобрел, и картины. Сколько картин у него завершенных? По пальцам можно пересчитать.

– Капитан, у меня сводит судорогой члены, – напомнила о себе Альфа и добавила: – Путные и распутные.

– А я не заставлял тебя сидеть не двигаясь, – буркнул он рассеянно, однако ее шутка задела его сознание. – Слушай, я тебя такой не знал!

Ее, очевидно, разозлило, что он не оценил игру слов, и она бросила:

– Ты вообще не знаешь меня.

– А говорила, что у тебя было всего трое мужчин…

– Тридцать!

– Что тридцать?

– Мужчин.

Он не поверил ей, но чтобы не оставлять ее провокационные выпады без ответа, сказал:

– Почему же ты тогда обманула меня?

– Не все ли равно – трое или тридцать?

По ее тону он отметил, что она как бы задавала этот вопрос самой себе, и посмотрел на нее более пристально. И испугался, увидев в глубине ее глаз злобу, и поспешил обратить свой взор на нарисованную Альфу с другими, аметистовыми глазами.

– Иди завари чай! Но только крепкий, в термосе!

Альфа подскочила в шезлонге и, как ни странно, он с облегчением отметил, что только сейчас остался по-настоящему наедине с нею. И ему стало нестерпимо больно от внезапно открывшейся истины, что человек беспощадно одинок, оказавшись на пороге познания, даже если его связывают самые интимные нити с близким человеком. Он сцепил зубы, стараясь не думать больше ни о чем, кроме работы, и не задавать себе бесплодных вопросов. Лицо Альфы на холсте быстро избавлялось от иконной застылости, оно излучало радость, смеялось и плакало. Как горько оно плакало! Оно было молодым, ласковым, лучистым… А то вдруг нервно кривилось, становилось измученным, затем ужасалось чему-то, потом расслаблялось в сладостной любовной неге, чтобы вскоре снова стать замкнутым и отрешенным.

Он рисовал уже второй ее портрет, когда Альфа незаметно возникла у него за спиной. Он заметил только ее деформированные ступни, увидел их в своей памяти значительно увеличенными, совсем как на той картине, которую он написал, скорее всего, в какой-то из моментов помрачения рассудка, и машинально повернул прислоненный к мачте холст обратной стороной.

– Я не должна смотреть?

– Налей чаю и сядь!

Она старалась делать все бесшумно, и тем не менее ее босые ноги, ступая по доскам, производили очень много шума. Движения же тела были грациозны и по-девичьи прелестны. И он произнес вдохновенно:

– Ван Гог говорил: «Вместо кафедрального собора предпочитаю рисовать глаз». Ты не сердись на меня за грубость, что поделаешь – горе-художник! Для написания хорошего портрета самая большая опасность – сама модель, милая. Она путает художника, пусть и невольно. Она хочет быть представлена лучше и благороднее, или же, если имеет чувство собственного достоинства, чтобы ты нарисовал ее такой, какая она на самом деле, и в то же время, чтобы оправдал ее, что она такая. Вот так-то. Это не я придумал, модель желает оправдаться, художник хочет обвинить…

– В чем обвиняешь меня ты? – тихонько спросили ее затвердевшие губы.

– Я не обвиняю тебя, а цитирую то, что читал. Когда кто-то чего-то не умеет, он цитирует других. Я ведь то же самое делаю и как профессор.

Он поработал еще несколько минут и снова обратился к ней:

– Хороший портрет – это познание и приговор, милая. Плохи те художники, которые отказываются от роли обвинителя, которые льстят, раболепствуют…

– В чем обвиняешь меня ты? – повторила она, и показалось, что ответ, который она ожидала услышать от него, был для нее важнее всего предыдущего.

– В том, что люблю тебя, – сказал он, шлепнув на пол палитру и опустив на нее кисть. Потом сел на матрац перед чашкой дымящегося чая.

– Можно взглянуть? – спросила она.

– Еще многое надо дорабатывать, – ответил он, но Альфа уже направилась к холсту.

Она долго молча стояла перед штативом, он никак не мог дождаться ее реакции и спросил:

– Наверное, спрашиваешь себя сейчас, такая ли ты на самом деле и почему я увидел тебя именно такой? Но, как правило, мы не знаем себя и даже инстинктивно предпочитаем не знать о себе ничего. Я беседовал с психиатрами, они говорят, что один из очень распространенных патологических страхов – страх перед зеркалом. А это показательно, не правда ли?

Он философствовал бы еще и еще, но вдруг понял, что оправдывается, и замолчал.

– Лично я не боюсь.

– Красивая, поэтому. Да и куда актрисе без зеркала.

– Никакая я не актриса! – огрызнулась она и снова села в шезлонг.