Антон Деникин - Крушение власти и армии. (Февраль-сентябрь 1917 г.)

• Название: Крушение власти и армии. (Февраль-сентябрь 1917 г.)
• Автор: Антон Деникин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1921

В данной книге автор рассказывает о событиях, происходивших в России в феврале–сентябре 1917 года: предреволюционная смута, военные реформы Временного правительства, потеря армией управления и, как следствие, – ее развал.

---

В соотношении сил, независимо от политических и социальных признаков, несомненно играли большую роль факты чисто объективные: неудовлетворенность широких народных масс, в силу общего положения страны, деятельностью правительства.

Народные массы воспринимали революцию не как тяжкий переходный этап, связанный тысячью нитей с прошлым и настоящим русского и мирового государственного развития, а как самодовлеющее реальное явление сегодняшнего дня, с такими же реальными бедствиями – войны, бандитизма, бесправия, бессудности, бестовария, холода и голода. Народные массы не разбирались вовсе в чрезвычайно сложной обстановке происходящих событий, не отделяли причин непредотвратимых, космических, неизбежно сопровождавших пришествие революции, от доброй или злой воли тех или других органов власти, организаций и лиц. Они ощущали ясно и напряженно невыносимость создавшегося положения и искали выхода. В результате всеобщего признания несостоятельности установившейся власти в общественном сознании возникла мысль о

– Диктатуре.

Я категорически утверждаю, что в известных мне общественных и военных кругах, в которых возникло течение в пользу диктатуры, оно было вызвано высоким патриотизмом и ясным, жгучим сознанием той бездонной пропасти, в которую бешено катился русский народ. Но ни в малейшей степени не вызывалось стремлением к реакции и контрреволюции. Несомненно, к этому движению примыкали люди и этого направления, и просто авантюристы, но они составляли привходящий, наносный элемент. Керенский так объясняет начало движения или, как он выражается, «заговорщической волны»: «военный разгром (Тарнополь) создал, на почве оскорбленного национального самолюбия, сочувствующую заговорам среду, а большевистское восстание (3–5 июля) вскрыло для непосвященных глубину распада демократии, бессилие революции против анархии и силу меньшинства, действующего организованно и внезапно»[84]. Вряд ли можно дать лучшее оправдание начавшемуся движению. Действительно, в обстановке глубокого разочарования народных масс, всеобщего развала и надвигавшейся анархии, в силу неизбежного исторического и психологического процесса, жизнь должна была создать попытки диктатуры; и русская жизнь действительно создала их – как мучительное искание сильной, национальной, демократической власти, но не реакции.

Вообще революционная демократия жила в атмосфере, отравленной беспокойным ожиданием контрреволюции. Начиная с разрушения армии и кончая упразднением сельской полиции, все ее заботы, мероприятия, резолюции, воззвания так или иначе, клонились к борьбе с этим воображаемым врагом, грозившим якобы завоеваниям революции. Насколько искренне было это убеждение среди сознательных руководителей Совета, и не было ли разжигание беспричинного опасения просто тактическим приемом, оправдывавшим разрушительный характер деятельности его? Я склонен остановиться на последнем выводе – до того ясно, очевидно не только для меня, но и для Совета должен был, казалось, определиться оппозиционный, а не контрреволюционный характер действий демократической буржуазии. Тем не менее, и в русской партийной литературе, и в широких зарубежных кругах, именно в этом последнем освещении представляют себе дооктябрьский период революции.

Временное правительство, в первые дни своего создания объявившее широко-демократическую программу[85], даже в правых кругах, встречало критику этой программы и неудовольствие, но не активное противодействие[86]. В первые четыре-пять месяцев после начала революции, во всей стране не было ни одной, хоть сколько-нибудь серьезной, контрреволюционной организации. Оживление деятельности одних и появление других тайных кружков, преимущественно офицерских, относится к июлю, в связи с предположениями о диктатуре. В состав этих кружков входило, несомненно, немало лиц и с ярко выраженными реставрационными тенденциями, но целью своею и они ставили, по преимуществу, борьбу с фактом существования классового неофициального правительства, и с личным составом Совета и Исполнительного комитета, членам которых действительно грозило бы физическое истребление, если бы эти кружки не распались преждевременно, благодаря своей слабости, малочисленности и неорганизованности.

А наряду с постоянным противодействием такой контрреволюции справа, Совет обеспечивал полную возможность подготовки подлинной контрреволюции, исходившей из недр его, со стороны большевиков.

Помню, что первые разговоры на тему о диктатуре, в виде легкого зондирования почвы, начали со мной различные лица, приезжавшие в Ставку, приблизительно в начале июня. Все эти разговоры настолько стереотипны, что я могу кратко обобщить их:

– Россия идет неизбежно к гибели. Правительство совершенно бессильно. Необходима твердая власть. Раньше или позже, нам нужно перейти к диктатуре.

Но никто не говорил о реставрации или о перемене политического курса в сторону реакции. Называли имена Корнилова, Брусилова.

Я предостерегал от поспешного решения этого вопроса. Должен сознаться, что тогда была еще некоторая иллюзорная надежда, что правительство путем внутренней эволюции, под влиянием нового вооруженного выступления, опекаемых им, крайних антигосударственных элементов, или в сознании бесцельности и безнадежности своего дальнейшего управления страной, – само придет к необходимости создания единоличной власти, придав известную закономерность ее появлению. Вне этой закономерности, будущее представлялось чреватым грозными потрясениями. Я указывал, что в данное время нет военных вождей, которые пользовались бы достаточным авторитетом среди развращенной солдатской массы, но что если назреет государственная необходимость, и возможность проведения военной диктатуры, то Корнилов и теперь уже пользуется большим удельным весом, по крайней мере в глазах офицерства, тогда как репутация Брусилова сильно подорвана его оппортунизмом.

Интересно, что и в самом правительстве однажды возник вопрос о диктатуре. По сведениям «Русского Слова», министр путей сообщения Некрасов в Киеве, на кадетском заседании рассказал следующее: «Вы не знаете, как того не знает и вся Россия, какая колоссальная опасность грозила России! В ночь на 3 мая, когда было достигнуто соглашение о коалиционном министерстве[87], вдруг оказалось, что… на одно место (портфель) предъявлено два ультимативных требования. Мы, желая сохранить преемственность власти, остановились на возможном исходе – создать личную диктатуру. Мы решили передать всю власть в руки одного человека. Были даже созваны знатоки государственного права, чтобы оформить новый порядок правления, в виде указа Временного правительства сенату. Но… удалось достигнуть полного соглашения».

Сам Керенский в своей книге говорит, что ему неоднократно делали предложения заменить бессильное правительство личной диктатурой «казачьи круги и некоторые общественные деятели»[88]. И только, когда «общественность» разочаровалась в нем, «как в возможном организаторе и главном деятеле изменения системы управления в сторону сильной власти», тогда уже «начались поиски другого человека».

Нет никакого сомнения, что те лица и общественные круги, которые обращались к Керенскому по вопросу о диктатуре, не были его апологетами, и не принадлежали к составу «революционной демократии». Но одно уже это обращение именно к нему доказывает, что они не могли руководствоваться стремлениями к реакции, отражая лишь патриотическое желание всей русской общественности, – видеть у руля русского государственного корабля, отданного на произвол стихии, сильную власть.

Впрочем, может быть, и другой мотив побуждал их к этому обращению… Был несомненно такой краткий, но довольно яркий период в жизни Керенского – военного министра – я его отношу приблизительно к июню – когда не только широкие круги населения, но и русское офицерство, подчинилось обаянию его экзальтированной фразы, его истерического пафоса. Русское офицерство, преданное на заклание, тогда все забыло, все простило и мучительно ждало от него спасения армии. И уже не фразой звучало их обещание – умереть в первых рядах.

И больно становилось много раз, во время объездов Керенского, когда у этих обреченных разгорались глаза, а в сердце светлая надежда – скоро, очень скоро безжалостно и грубо растоптанная.

Замечательно, что несколько раньше в той же книге Керенский, оправдывая временную «концентрацию власти», перешедшей 27 августа[89] единолично к нему, говорит: «В борьбе с заговором, руководимым единоличной волей, государство должно противопоставить этой воле власть, способную к быстрым и решительным действиям. Такой властью не может быть никакая коллегия, тем более коалиционная».

Полагаю, что внутреннее состояние русской державы, перед лицом чудовищного коллективного заговора немецкого генерального штаба, и антигосударственных и антинациональных элементов русской демократии, было в достаточной степени грозно, и давно уже требовало власти, «способной к быстрым и решительным действиям».