Эмма Дарвин - Математика любви

• Название: Математика любви
• Автор: Эмма Дарвин
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семенного Досуга»
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-966-343-602-9

Праправнучка Чарлза Дарвина (1964), росла в Лондоне, Нью-Йорке и Брюсселе. «Математика любви» – первый роман, который она начала писать уже после того, как у нее появилось двое детей.

1819 год. Стивен Фэрхерст, искалеченный в битве при Ватерлоо, возвращается в свое поместье Керси-Холл. Он пытается забыть ужасы войны, сохранив лишь воспоминания о своей тайной трагической любви…

Жарким летом 1976 года пятнадцатилетняя Анна приезжает к дяде в сельскую школу, которая находится на территории старого поместья. Здесь в ее жизнь входят двое мужчин: фотокорреспондент Тео, страсть к которому вспыхивает в ней с невероятной силой, и Стивен Фэрхерст – в письмах полуторавековой давности…

Безумно трогательная история об удивительной связи прошлого и будущего, в которой есть место для войны и боли потерь, для пылкой страсти и искупительной силы любви.

---

Чтобы привести в порядок свои мятущиеся мысли, я зашел в небольшую кофейню, располагавшуюся на площади напротив женского монастыря, и, заказав восхитительный испанский кофе вместо омерзительного испанского бренди, разговорился с обслуживавшей меня девушкой. Я почти не обращал внимания на ее болтовню, она была мне нужна исключительно для того, чтобы отвлечься, но тут вдруг она упомянула о том, что одна из ее теток служит послушницей в монастыре. И этой тетке часто разрешают покидать его пределы ради визитов к доктору, священнику или походов на рынок. Вы должны понимать, что, невзирая на полную откровенность, с которой я описал свою любовь к Каталине, мне было нелегко изложить другой женщине простым и понятным языком те затруднительные обстоятельства, в которых я оказался. Но, дабы оправдать ваше ко мне доверие и объяснить ход событий, а также решения, которые я принял, я должен предложить вашему вниманию все необходимые факты. Если это окажется невозможным без того, чтобы не обидеть вас, я заранее молю вас о прощении и надеюсь, что оно будет мне даровано, пусть даже за то, что я поймал вас на слове и выполнил свое обещание.

Мне показалось, что девушка, которую звали Мерседес, сумела хотя бы отчасти войти в мое положение, но с тактом, который, по моему мнению, нечасто встречается у представительниц прекрасного пола, не стала вдаваться в дальнейшие расспросы. День проходил за днем, и, по мере того как мы становились друзьями, она передавала мне сплетни своей тетушки в виде ответов на мое осторожное любопытство. Сопоставив некоторые даты, я вычислил, что сестра Андони, добрая и нежная особа, замечательная швея и вышивальщица, и была моей любимой. Она выбрала себе имя в честь святого Антония, кому молятся паписты, когда желают отыскать утраченное.

Так уж случилось, что на той же неделе, когда Мерседес представила меня нескольким своим подругам, квартирная хозяйка известила меня, что к ней возвращается замужняя дочь и что она хотела бы, чтобы я освободил занимаемую комнату. Лишенный крыши над головой, тратя последние деньги, я принял предложение Мерседес и Иззаги поселиться вместе с ними. Взамен моего мужского присутствия и гарантии достойного обращения, которое оно должно было внушить посетителям, они согласились брать с меня символическую арендную плату. Я написал всем своим знакомым, и среди них месье Планшону в гостиницу «Лярк-ан-сьель», о перемене местожительства. Я поступил так на тот случай, если мои услуги в качестве гида и знатока современных методов ведения войны, а также освещения достойной роли в ней Англии, могут потребоваться туристам-путешественникам, желающим посетить места сражений.

Если даже Мерседес или ее дальняя родственница, тетка, находили любопытным мой интерес к причинам, которые заставляют женщин уходить в монастырь, они не расспрашивали меня об этом. Да и я не мог позволить себе откровенничать, опасаясь сплетен относительно прошлого сестры Андони и того, что мои истинные чувства станут известны всем. Из разговора за ужином, который я искусно направлял своими вопросами, когда мы остались одни, я понял, что все четыре девушки отнюдь не были легкомысленными, равно как и не относились пренебрежительно к своим добродетелям и достоинствам. Они прекрасно разбирались в устройстве мира, в котором им приходилось жить и который предоставлял женщинам столь незначительное право выбора в жизни. Я не нашелся, что возразить им, но, очевидно, они рассматривали решение уйти в монастырь как одну из этих немногих возможностей. Я видел в этом лишь высокие мрачные стены, жизнь в бедности и полном повиновении Папе Римскому. Но Арраж сказала своим низковатым голосом о том, что всегда находятся способы удовлетворить материальные нужды послушницы или монахини и что предъявляемые к добродетельной дочери матери-Церкви или раскаявшейся грешнице требования подобной жизни могут быть несколько другими, но они отнюдь не кажутся им странными.

– Раскаявшейся грешнице? – повторил я, поскольку любая Церковь, без сомнения, отнеслась бы к Каталине только так, и никак иначе.

Мне показалось, что Мерседес избегает смотреть мне в глаза. Но она все-таки решилась ответить:

– Например, сестра Андони. Тетка говорит, что до ухода в монастырь у нее был ребенок, хотя она не была замужем. Но сестры Сан-Телъмо славятся своим состраданием.

Справившись с волнением, я поинтересовался, что же сталось с ребенком.

– Девочку отдали в воспитательный дом Санта-Агуеда в Бильбао, но что сталось с ней потом, мне неизвестно. Хотя, думаю, моя тетка знала бы, если бы она умерла. В приютах всегда умирает много детей – стоит заболеть одному, и начинается эпидемия. Это очень печально, ведь матери надеются, что, отдавая их туда, обеспечивают им лучшую жизнь.

Если девушки и решили, что мой поспешный уход из-за стола вызван неумеренным потреблением вина за ужином, я не стал их разубеждать.

Правила монашеского ордена Каталины не разрешали ей выходить за пределы здания монастыря, равно как и запрещали любому мужчине, который не был отцом, братом или доктором, входить в эти ворота. Только священники, будучи единственными полномочными гарантами должного управления монастырем, допускались за пределы комнаты для посетителей. Тем не менее в последующие месяцы я не мог заставить себя покинуть Сан-Себастьян, хотя вскоре узнал все, что можно было, о Каталине. А вот в Бильбао я съездил, и мне удалось, не раскрывая своего имени и причины интереса, навести справки о судьбе ребенка Каталины. Девочку назвали Идоей, и она действительно сумела пережить все тяготы младенчества, поскольку к этому времени ей сравнялось уже четыре годика. Ее нельзя было назвать беспризорной или брошенной девочкой: воспитательный дом был большим и хорошо управлялся, судя по тому, что я слышал, так что можно было более не опасаться, что она будет предоставлена самой себе.

Зная вашу любовь к Тому и то, как любят вас родители и сестра, полагаю, вы пребываете в недоумении относительно того, почему я сразу же не забрал Идою из приюта. Я и в самом деле подумывал об этом, но потом предпочел оставить ее в Бильбао по причинам, аналогичным тем, из-за которых я не решился беспокоить свою любовь. В приюте ребенку было хорошо; было бы несправедливо по отношению к ней, если бы я нарушил привычный ей порядок вещей. Кроме того, ни за что на свете я не мог пойти на риск разбередить душевные раны Каталины, которые, несомненно, причиняли ей сильную боль, когда она отдавала своего ребенка в воспитательный дом. Да и что мог я предложить такому ребенку, особенно маленькой девочке? Ни родительского дома, ни женского внимания и заботы, а только странствия и полунищенское существование в бесконечных скитаниях по Европе, дабы удовлетворить прихоти состоятельных путешественников.

Но весной тысяча восемьсот восемнадцатого года английская почта доставила мне письмо от поверенного моего кузена, в котором сообщалось о смерти моего двоюродного брата, случившейся две недели назад, и о том, что я оказался единственным наследником собственности моего прадедушки в Керси. Впрочем, я отнюдь не воспылал желанием немедленно покинуть Испанию. Но поверенный упомянул, что поместье пребывает в запустении вследствие продолжительной болезни моего кузена, а когда я не счел нужным ответить ему, написал снова. Лето близилось к концу, и я понял, что долг призывает меня возвратиться в Англию и попробовать исправить положение дел.

Я не имел ни малейшего понятия о том, как следует управлять поместьем. Не испытывал я и тяги к обществу деревенских сквайров, которые в паузах между разговорами о лошадях выражали сожаление об ушедших временах правления королевы Анны. Меня пугал сырой климат родины и его вероятное неблаготворное влияние на состояние моего здоровья. Но я не мог уклониться от выполнения возложенных на меня обязательств, и, покинув на борту корабля Сан-Себастьян, я более не рассчитывал возвратиться сюда, кроме как в своих мечтах.

Здесь я решил сделать небольшой перерыв и, не выпуская из рук пера, созерцал, как лучи солнца, падая на письмо, безжалостно и четко высвечивают написанные мною слова, которые ровными рядами бежали с одной страницы на другую.

С кончика пера на лист сорвалась чернильная клякса, и я потянулся за промокательной бумагой. Следует ли продолжать? Даже не перечитывая письма, я сознавал, что мои извинения перед мисс Дурвард явно недостаточны, поскольку предмет признаний был очень уж щекотливым. Впрочем, понимал я и то, что любые извинения в данном случае будут недостаточными, если я намеревался соблюдать принятые в обществе правила приличия и хорошего тона. А если я собирался руководствоваться ими, то никак не мог даже упомянуть о тех чувствах, которые жили в моем сердце.