Эмма Дарвин - Математика любви

• Название: Математика любви
• Автор: Эмма Дарвин
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семенного Досуга»
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-966-343-602-9

Праправнучка Чарлза Дарвина (1964), росла в Лондоне, Нью-Йорке и Брюсселе. «Математика любви» – первый роман, который она начала писать уже после того, как у нее появилось двое детей.

1819 год. Стивен Фэрхерст, искалеченный в битве при Ватерлоо, возвращается в свое поместье Керси-Холл. Он пытается забыть ужасы войны, сохранив лишь воспоминания о своей тайной трагической любви…

Жарким летом 1976 года пятнадцатилетняя Анна приезжает к дяде в сельскую школу, которая находится на территории старого поместья. Здесь в ее жизнь входят двое мужчин: фотокорреспондент Тео, страсть к которому вспыхивает в ней с невероятной силой, и Стивен Фэрхерст – в письмах полуторавековой давности…

Безумно трогательная история об удивительной связи прошлого и будущего, в которой есть место для войны и боли потерь, для пылкой страсти и искупительной силы любви.

---

Белль открыла рот, и я увидела, как позади ее, у подножия лестницы, качнулась вращающаяся дверь и в щелку просунулась мордочка Сесила. Он заметил меня и улыбнулся, но тут на глаза ему попалась Белль. Голова его исчезла, а дверь так же медленно закрылась.

– Очень хорошо, – проговорила она, и тут откуда-то сзади послышался приглушенный вопль. Орал Сесил, больше некому. Она повернулась и взвизгнула: – Мальчик! Перестань шуметь!

Я попыталась толкнуть вращающуюся дверь, но он вытянулся на полу прямо за ней, и мне едва удалось приоткрыть ее настолько, чтобы с трудом протиснуться в щель.

– Что случилось?

– Дверь прищемила мне палец на ноге! – взвыл он.

– Покажи. – Я присела на корточки, фотоаппарат качнулся и ударил меня по ногам.

– Не волнуйся! – прошипела Белль. Она была такой тощей, что просочилась в щель намного легче меня. – Вот что бывает с непослушными мальчиками, когда они не сидят там, где им сказано. Не слушай его, Анна, он вечно поднимает шум из-за пустяков. Он всего-навсего требует к себе внимания. Рей с ним слишком мягок, но ничего, скоро все будет по-другому.

– У меня идет кровь! – надрывался Сесил. Кровь и в самом деле текла, но совсем немного. У него была не рана, а небольшая царапина, и, насколько я могла видеть, ноготь не пострадал.

– Давай поищем для тебя пластырь, – предложила я.

– Д-да-а!

Белль развернулась и выскользнула за дверь, так что створка едва не ударила меня в лицо. Я толкнула ее в другую сторону и крикнула:

– Где можно найти пластырь?

– Не знаю, – ответила она и с грохотом захлопнула за собой дверь кабинета.

– По-моему, у меня должен быть пластырь, – сказала я. – Пойдем.

Сесил поднялся на ноги и взял меня за руку. Он ковылял вверх по лестнице, старательно изображая хромоту, и я поняла, что он притворяется. Если бы нога у него болела по-настоящему, он не бросал бы на меня взгляды исподтишка, чтобы понять, о чем я думаю. Белль не могла не слышать, как мы поднимаемся наверх, но не сделала попытки остановить нас.

На верхней площадке лестницы он таки споткнулся и действительно взвыл от боли.

– Сейчас болит еще сильнее! – крикнул он. – Мне отрежут ногу?

– Нет, конечно нет.

– А дядя Рей говорит, что отрежут, только он имеет в виду руки, когда я ставлю локти на стол.

– О, взрослые всегда так говорят, чтобы заставить тебя сделать то, что они хотят. Он совсем не имел этого в виду.

– Но ведь они и вправду отрезают ноги. Я слышал об этом. Берут и отпиливают, и при этом слышен запах горелого мяса. Больно до крика. И я слышал эти крики.

Мы поднялись на мой этаж.

– Тебе это приснилось?

– Я думаю так, – заявил он. – Сюзанна всегда говорила мне, приснилось мне что-то или нет. Но теперь она уехала. Она была моим другом.

В косметичке я нашла упаковку пластыря и антисептические салфетки. От антисептика он снова взвизгнул, и, как всегда, маленькие полоски пластыря закончились, но Сесил не возражал против большой, хотя по-прежнему выглядел очень бледным.

– Терпи, Долговязый Джон Сильвер, – подбодрила я его. Так всегда говорила мне мать, и тут я вспомнила еще кое-что, что она всегда делала. – Давай нарисуем рожицу?

– Да! – с радостью согласился он, и я принялась рыться в сумочке в поисках шариковой ручки. Я нарисовала на пластыре большую улыбающуюся рожицу. Сесил долго сидел на моей кровати и смотрел на свой палец. Он вертел им и так и сяк, и со стороны казалось, что это два человека разговаривают друг с другом.

Света достаточно? Пожалуй, да. Сесил обернулся, когда фотоаппарат Тео щелкнул во второй раз, и я сделала еще два снимка, пока он смотрел прямо на меня, широко раскрыв глаза. По его виду можно было предположить, что в голове у него крутятся самые разные мысли, вот только узнать, верна ли эта догадка, было нельзя.

Из коридора донеслось шарканье. В мгновение ока Сесил спрыгнул с кровати и забился в угол за платяным шкафом. В открытую дверь я видела, как по лестнице, держась за руки, медленно поднимаются Белль и Рей.

Как только они скрылись из виду, Сесил выскользнул из своего угла и исчез – совсем как маленькое, прозрачное привидение, – и сделал это так тихо, что я даже не заметила, когда и куда он удрал.

Я выдвинула ящик комода и спрятала туда пластырь, наткнувшись при этом на письма Стивена. Интересно, как там у него дела?

…Батюшка мой был третьим сыном четвертого сына некоего землевладельца, о котором в течение многих лет мне было известно лишь то, что он владел обширной собственностью в графстве Саффолк…

Почерк стал разборчивее, и читать мне тоже стало легче. Такое впечатление, что глаза привыкли к его манере письма, научив мой мозг улавливать смысл. Мозг же, в свою очередь, учил мои глаза воспринимать слова, которые он складывал в предложения. И вскоре я уже думала о том, как правильно прочесть их, не больше, чем вы думаете о том, как переставлять ноги во время ходьбы. Я просто читала. Такое впечатление, что он сидел рядом со мной в комнате и я вслушивалась в его голос. Должно быть, мисс Дурвард испытывала похожие ощущения, только для нее чтение ассоциировалось со слушанием, чтобы она могла рисовать свои картины.

…В моих воспоминаниях о 1808 годе сохранились лишь ужасы отступления нашей бригады легкой кавалерии к Виго, когда мы, усталые и измученные, брели сквозь метель и буран, играя роль наживки и стараясь отвлечь на себя как можно больше французских войск. Я помню и о том, какая скорбь охватила нас, когда мы узнали о гибели под Коруной благородного сэра Джона Мура…

Снаружи было очень тихо и жарко, но, когда я села на кровать и погрузилась в чтение, моя кожа вспомнила холод сегодняшнего утра, а потом и сон и мертвую лошадь, которую нарисовал Сесил.

…Очевидно, прочитав мой отчет о нашем продвижении через Францию после Тулузы, вы теперь спрашиваете, доволен ли я тем, что, образно говоря, променял свой меч на орало, или, если точнее, свою шпагу на плуг, и должен вам ответить со всей искренностью, что да, доволен. Притом что урожай собран и убран, я чувствую, что впервые в жизни сумел совершить нечто большее, чем изначально предопределила мне судьба, а именно: сделал добро из зла…

…Я объезжаю зеленые и мирные просторы на моей доброй старушке Доре, которой довелось повидать не меньше ужасов войны, чем мне, и которая, как мне иногда кажется, кивает головой в знак согласия со мной. По вечерам мне случается сиживать перед камином в библиотеке со стаканом вина в руке, причем вино это намного превосходит то, какое мне удавалось достать на Пиренейском полуострове, если не считать того времени, что я провел в Порту. Я отдаю себе отчет в том, что теперь мне наконец-то удалось извлечь пользу из того, что попало ко мне в руки.

Следующая страница представляла собой рисунок. Похоже, линии были нанесены карандашом, и на складках и текстуре настоящей бумаги они, наверное, выглядели бы серебристыми. Но свет фотокопировального автомата на мгновение ослепил и иссушил их, и теперь они казались нитями выцветшей черной паутины, разбросанной по тонкой бумаге. Тем не менее в их переплетении легко угадывались двое мужчин в шляпах, бриджах до колен, неуклюжих сапогах из мягкой кожи и куртках с большими пуговицами. У обоих были густые усы и что-то вроде одеяла на плечах, типа мексиканского пончо, каким его показывают в кино, и один из них держал в руках двух упитанных куриц, о которых писал Стивен. Рисунок был плох, откровенно говоря, и недаром он сделал к нему приписку: «…приношу извинения за свои художества, пребывая в уверенности, что ваш талант с лихвой возместит мое неумение». Его рука была не в состоянии воспроизвести и отобразить то, что видели его глаза, впрочем, так же как и я никогда не была сильна в искусстве, особенно изобразительном. А вот мисс Дурвард, похоже, обладала такими способностями и, подобно Эве, могла показать то, что видела. Внезапно я вспомнила о своих фотографиях, которые лежали, свернувшись клубочком, в фотоаппарате. Интересно, а покажут ли они то, что видела я?

Фотокопировальный автомат высветил и строчки, которые Стивен написал на обороте страницы, но при этом, естественно, буквы следовало читать наоборот, чего я не умела. Впрочем, судя по расположению слов, это был всего лишь адрес. Должно быть, он не пользовался конвертами – скорее всего, их тогда еще не изобрели. Вероятно, он просто складывал листы текстом внутрь, после чего запечатывал их – пчелиным воском, как в кино, решила я – и писал адрес на внешней стороне.

Внезапно я поняла, что больше не хочу и не буду пытаться разобрать, что Стивен писал этой мисс Дурвард. Сначала надо было постараться узнать о ней хоть что-нибудь. Я взяла страницу с рисунком и подошла к зеркалу. Тусклый свет из окна упал на обратную сторону листа, и, глядя на отражение в зеркале, я все-таки смогла разобрать слова, пусть даже они были написаны шиворот-навыворот.