Лидия Чуковская - Борис Житков

• Название: Борис Житков
• Автор: Лидия Чуковская
• Жанр: Публицистика

---

Рецензии были благожелательные, хвалебные и при этом ошибочные. Творчество Житкова развивалось вовсе не в сторону "мира приключений". Как показала вторая его книга, "Морские истории", его рассказы продолжали традицию классической русской прозы, всегда отличавшей-ся глубиной психологического анализа, то есть именно тем качеством, которого литература "мира приключений" лишена. Житков понимал, что проза для подростков должна быть увлекательной, фабульноострой, да и сам он был человеком действия, человеком острых жизненных положений. И он никогда не отказывался от фабульной остроты. Но постепенно он понял и другое: что "не единой фабулой живо повествование". В новеллах второй его книги - "Морские истории" фабула не менее остра, напряженна и драматична, чем в новеллах первой, но они приобрели новое качество: герои их коренным образом переменились. Главного героя каждого рассказа мы видим в каждом его душевном движении. Это уже не мичман из рассказа "Под водой", мичман "вообще", о котором мы знаем только то, что он был очень молод, сильно торопился на берег и ежеминутно глядел на часы; и не механик из рассказа "Над водой", о котором мы знаем только то, что он трус... Нет, главные герои "Морских историй" изображены во весь рост; их социальный облик, их возраст, их характер видны в каждой авторской ремарке, слышны в каждой интонации. С головы до ног они люди своего времени, своей социальной среды, своей страны, своей профессии. Между героями "Злого моря" и "Морских историй" такая же разница, как между отчетливой фигурой на плакате и живописным портретом.

В 1928 году в письме к И. И. Халтурину Житков об одном из своих произведений писал: "Боюсь, что навалятся на сюжет, но двигателем сюжета надо оставить подземные силы, что текут под страницами, тогда и сюжет в пользу". И хотя, по его словам, "надо... чтоб с первых же строк хватало за уши и не отпускало бы до конца", двигателем сюжета в "Морских историях", в отличие от рассказов из "Злого моря", стали действительно "подземные силы": пафос разоблачения капиталистического мира, насыщенность социальным, бытовым, психологическим материалом. В "Морских историях" даны человеческие характеры в их столкновениях, в их развитии - вот чему служит сюжет. Если воспользоваться терминами драматургии "комедия положений" и "комедия характеров", то, слегка перефразируя их, можно сказать, что рассказы из "Злого моря" - это "драмы положений", а рассказы из "Морских истории" "драмы характеров".

"Морские истории" отличаются от рассказов предыдущей книжки большой внутренней сложностью. Самый значительный рассказ в книге - "Дяденька". Содержание его гораздо крупнее, чем его фабула. Фабула проста: паренька из полуголодной рабочей семьи квартирант обещает устроить на заработки на судостроительный завод. Мальчик доволен: "Всю ночь думал: вот пароходы строим; мачты сейчас ставить, трубу. Главное, думал, трубу - в ней вся сила". Парнишке поручили горн, но никто ничего не удосужился объяснить ему, "Я хотел спросить, что потом делать, - рассказывает мальчик, - и голоса своего не слышу: кричу - и как немой. Такой грохот, аж стонет железо". На заводе грубость, ругань, зуботычины. Люди друг с другом объясняются толчками, тычками. Мальчики все курят, и через каждое слово - брань. И парнишка за ними. "Я и курить и ругаться выучился и тоже стал все срыву: трах, бах и долой". Мать подала ему таз, чтобы умыться, вода показалась ему горяча - он хлоп; и таз перевернул. Форточка разбухла - он взял полено хлоп! - и выставил. Более всех на заводе досаждал мальчику "дяденька" старший клепальщик. "Прямо зверем. Жена у него умерла. Я ее, что ли, убил? Чего ты меня-то ешь?.. То ему рано заклепку даешь - гонит, кулаком машет, то опоздал. Заел прямо". Измученный, обиженный мальчик решает отомстить старику и выдергивает рейку над люком: "Если попадешь - так лететь на десять саженей - и прямо на ребра железные". А через минуту сам пугается того, что он сделал, и поднимает тревогу. Мальчика на веревке спускают вниз - искать "дяденьку". Но нет его там. Парнишку вытаскивают наверх - и вдруг "дяденька" оказывается тут же, в толпе, и мальчик счастлив, что он жив.

"А он нагнулся, гладит меня и совсем добрый-добрый, гладит меня и орет хрипло: "Чего ты, шут с тобой? Да милый ты мой!" И даже на руки поднял".

Таков эпизод, занимающий в рассказе центральное место. Но содержанием этого эпизода далеко не исчерпывается содержание рассказа. Какие же "подземные силы" текут под его страницами? Держится он не на внешнем драматизме - упал или не упал "дяденька"? спасут или не спасут? - а на столкновении наивного детского мира со страшным реальным миром капиталистического предприятия, калечившего и тело и души рабочих, заставившего ребенка, доброго - нет, не только доброго, но и нежного, грубо обращаться с матерью и чуть не стать убийцей; на столкновении ребенка из рабочей семьи со страшным миром, воплощенным Житковым в лязге, грохоте неотступном, железном, заглушающем звук человеческой речи. "Дяденька" рассказ остросюжетный, о том, как едва не совершилось убийство, по не в этом "приключении" суть; "Дяденька" - рассказ разоблачительный, в нем разоблачена насильничес-кая, грабительская сущность капиталистического производства - и притом рассказ глубоко психологический: читатель, не отрываясь, следит за тем, как ненависть сменяется нежностью в потрясенной душе мальчика,

"Морские истории" Житкова сильно отличаются от рассказов первой его книги не только содержанием, но и своей литературной манерой. В отличие от новелл, помещенных в "Злом море", все "Морские истории" - все до единой написаны "сказом", то есть от первого лица. Разумеется, вовсе не всякий писатель, перейдя к сказу, станет своеобразнее и сильнее. Но с Житковым на его творческом пути случилось именно так: когда он повел повествование от первого лица, рассказы его засверкали своеобразием, глубиной мыслей и чувств, воспроизведен-ных со всеми оттенками. Вот тут Житков и пришел к мастерству, тут он и сделался Житковым. И, когда впоследствии порою ему случалось вести рассказ не от первого, а снова от третьего лица, он продолжал сохранять ту же интонацию, какая была разработана им в "Морских историях", - интонацию живой устной речи.

Первый рассказ ("Про слона"), написанный им в этой новой манере, не вошел ни в "Злое море", ни в "Морские истории". Он появился в журнале в промежутке между этими двумя сборниками. Это был тот самый рассказ, который через несколько лет, на Первом съезде советских писателей, С. Я. Маршак справедливо назвал в своем докладе "почти классическим".

К началу 1925 года за плечами у Житкова было уже немало новелл и очерков, но тут как бы впервые прозвучал его подлинный, никому, кроме него, не присущий живой голос. И странная вещь: как только Житков заговорил от первого лица, емкость его рассказов увеличилась; они не сделались длиннее, а вмещать стали значительно больше: и бытовой материал, и характеристики времени и места, и пейзаж, начисто отсутствовавший в рассказах "Злого моря".

Заговорив от первого лица, Житков словно вернулся к самому себе снова сделался тем мальчиком, выросшим в гавани, который любил рассказывать товарищам приключившиеся с ним самим или услышанные от других морские истории. Попытка заговорить с читателем "от себя самого" или от лица паренька из гавани, которого он знал, как самого себя, точно раскрепостила, освободила Житкова. В первом его рассказе, "Шквал" ("На воде"), была еще некоторая доля ложной литературности: "Как брюхо огромного чудовища, чернело дно опрокинутого корабля", или: "прохрипел старик боцман". Некоторая банальность, некоторая нарочитая детскость, столь не свойственная Житкову впоследствии, чувствовалась в тех эпизодах рассказа, где речь шла о "заиньке". "Ураган" весь был во власти "приключенческой", "авантюрной" традиции. Рассказы "Над водой" и "Под водой", сильные, умелые рассказы, были слишком стремительны, слишком остры, чтобы автор имел возможность глубоко вглядываться в людей или в природу. Надо "двигать сюжет" - тут не до глубин души и не до природы. Обратившись же к "сказу", Житков повел повествование обстоятельно, неторопливо, с аппетитом, со вкусом, и на каких-нибудь шести-семи страничках уместилось все: и новая страна, увиденная рассказчиком, и сам рассказчик.

"Мы подходили на пароходе к Индии, - так начинается рассказ "Про слона". - Утром должны были прийти. Я сменился с вахты, устал и никак не мог заснуть: все думал, как там будет... Заснуть не мог, прямо ноги от нетерпения чесались. Ведь это, знаете, когда сушей едешь, совсем не то: видишь, как все постепенно меняется. А тут две недели океан - вода и вода, - и сразу новая страна. Как занавес в театре подняли.

Наутро затопали на палубе, загудели. Я бросился к иллюминатору, к окну, - готово: город белый на берегу стоит; порт, суда, около борта шлюпки; в них черные в белых чалмах - зубы блестят, кричат что-то; солнце светит со всей силой, жмет, кажется, светом давит. Тут я как с ума сошел, задохнулся прямо: как будто я - не я и все это сказка. Есть ничего с утра не хотел. Товарищи дорогие, я за вас по две вахты в море стоять буду - на берег отпустите скорей!"