Сергей Челяев - Ключ от Снега

• Название: Ключ от Снега
• Автор: Сергей Челяев
• Издательство: АСТ
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-011059-6

...Есть ли предел, за которым Великое Равновесие между Светом и Тьмой нарушается необратимо? Есть!

Таков уж этот мир. Мир, в котором обычная кровная месть служителей Добра прислужникам Зла перерастает постепенно в великую и отчаянную войну. В войну, где оборотни-зорзы и хранители потаенных знаний – друиды бьются до победы – или погибели. В войну, исход которой, похоже, решит не маг и не воин, но – веселый бродяга Ян Коростель...

И тогда пленные друиды, привезенные на далекий остров отрядом зорзов, начинают отчаянный, почти что безнадежный мятеж...

И тогда убитый служитель Света и отпущенник из Послесмертия клянутся не пропустить силы Тьмы через Великую Реку меж миром живых – и миром мертвых.

Война продолжается...

---

Ян, кое-как доковылявший до избушки, видел, как оба друида, Зеленый и Желтый, покатились кубарем на подворье. Они вскочили разом, причем, к глубочайшему изумлению Коростеля, Рябинник умудрился не выпустить из рук арбалет, но это увидел и Збышек.

Все прежние сомнения Коростеля по поводу горячности и молодой неопытности Марта мигом улетучились, когда он увидел его в бою. Воспользовавшись тем, что он поднялся на ноги раньше, и Рябинник, вскочив и ошеломленно ища противника взглядом, на какое-то мгновение оказался к нему боком, Збышек обхватил врага сзади. Но не за шею, а, как ни странно, за живот, перехватив его руки, сжимающие арбалет, и прижав к себе и собственные локти, и рябого. Это спасло Марта от молниеносного удара локтями назад, который тут же попытался нанести Желтый друид. Следующий удар, опять же назад, невысокий Рябинник нанес головой, пытаясь разбить Марту лицо и подбородок, но молодой друид ловко отклонился назад, продолжая сжимать врага. При этом Март почти завалил его на себя, чуть не оторвав при этом Рябинника от земли. Тот инстинктивно рванулся вперед, в надежде вырваться из цепких объятий Збышека, и тогда ему оставалось только развернуться, чтобы пустить в ход свое оружие, которое сейчас только связывало ему руки. Рябинник очень дорожил арбалетом, много раз выручавшим его в смертельных схватках, и он пуще всего боялся выронить боевой механизм, чтобы не повредить хрупкий барабан. Однако это все же произошло. Март на мгновение высоко поднял руки, словно горестно всплеснул ими, – мол, что же это на свете-то делается! – и резко ударил рябого друида в сгибы локтей.

Ян никогда не видел ничего подобного, но у него на глазах обе руки Рябинника мгновенно разжались. Арбалет выпал из трясущихся пальцев друида, лицо которого тут же свела гримаса мучительной боли. Ян неоднократно в своей жизни ушибался локтями и помнил горячее ощущение удара странного, проникающего внутрь тупого пламени, сводящего чуть ли не половину руки холодной судорогой. Но он не знал, что подобное можно проделать с человеком, ударив по внутренней стороне локтя. Рябинник пришел в себя, ужом вывернулся в объятиях Збышека, и они вновь покатились по земле, чуть не врезавшись в лежащую рядом дубовую колоду. Ян был уже в нескольких метрах от борющихся, когда вдруг услышал раздавшийся у дома громкий сдавленный стон. Это Эгле, схватившись за живот, медленно оседала у стены. Магия, которой она сдерживала Рябинника до последней минуты, исчерпала все ее силы, а они и без того давно были на исходе. Слева в траве лежал на боку лишившийся чувств Травник, и Коростель поразился, какой урон уже успел нанести их отряду этот невысокий коренастый друид с лицом, испещренным множеством следов от мелких язвочек или былых ожогов. В голове у Яна шумело, висок саднил, и он тоже был близок к обмороку. Но перед ним в траве ложем вниз лежал арбалет Рябинника, и короткая стальная стрела была на боевом взводе. Барабан выдержал падение на мягкую хвойную подстилку, и Ян с трудом наклонился. Все его движения сейчас казались самому Коростелю невероятно медленными, тягучими, как во сне с погоней и бегством на ватных ногах. Он осторожно взял механический лук.

Рядом слышались тяжелое дыхание борьбы и рвущийся хрип – это один из дерущихся сумел-таки ухватить другого за горло. Март отчаянно отбивался, изо всех сил дергая рябого за руку, все сильнее сжимавшую хватку на шее молодого друида. Коростель приподнял арбалет, мучительно пытаясь разобраться в его принципе действия. На войне ему приходилось видеть, как стреляли арбалетчики, но сам механический лук, да еще и с барабаном, он держал в руках впервые. Неожиданно шум и возня прекратились, и Ян поднял голову.

На земле корчился и извивался полузадушенный Март, кашляя и отплевываясь. Рябинник, привстав на коленях, молча и неотрывно смотрел на Коростеля, точнее, на арбалет, который медленно покачивался в его руках. Стальная стрела лука была направлена рябому друиду прямо в грудь.

– Стреляй, Ян, – еле прохрипел Март, пытаясь подняться и отчаянно разминая и массируя рукой горло. Другой он тянулся к дубовой колоде, за которой явно что-то лежало, видимое только ему одному. Коростель не ответил, он во все глаза смотрел на Рябинника, который тоже замер.

– Лучше опусти, – прошептал Желтый друид, гипнотизируя Яна взглядом.

– Не слушай его, бей, – закричал Збышек. Рукой он что-то осторожно тянул к себе из-за колоды.

– Брось арбалет, щенок, – теперь уже громко и отчетливо проговорил Рябинник и сделал неуловимое движение рукой. Но Март оказался быстрее. В мгновение ока он выхватил из-за колоды огромный ржавый колун и швырнул его в спину Рябиннику. Тот вскрикнул и зашатался.

Коростель все еще стоял, сжимая обеими руками арбалет и не решаясь спустить тетиву. Глаза его округлились. На губах Желтого друида медленно выступила и запузырилась кровавая пена; он открыл рот и вдруг прошептал, тихо, свистяще, но так отчетливо, что Коростель расслышал каждое его слово.

– Дурак, тебя бы и так… пальцем не тронули!

– Что ты сказал? – у Яна уже не было сил даже удивиться.

Но Рябинник не ответил. Колени его подогнулись, и в это время из-за спины друида-убийцы вывалилась рука, сжимавшая маленький потайной нож. Рябинник упал навзничь, и топор выпал из широкого разреза в его спине, который тут же стал сочиться темной, густой кровью. А Ян Коростель все стоял с арбалетом перед мертвым телом, в ушах его рос неумолчный, ватный шум, и без конца, со страшным, раздирающим голову, эхом в ней повторялось одно и то же слово.

– Дурак…

* * *

Все живут между землей и небом. Глядя вверх, уходят вниз.
Жизнь – как сон, смотри: он был – и не был. Но перед уходом – оглянись…

Эти бесхитростные и, в общем-то, безрадостные строчки почему-то уже с самого утра не шли у Марта из головы. Когда-то он сложил их, как ни странно, ярким майским утром, но так и не удосужился записать, как часто записывал другие свои рифмованные и нерифмованные мысли. Сегодня он думал о Птицелове, и эти слова вдруг всплыли, рельефно обозначились в сознании, настойчиво требуя разъяснения.

Март не знал, откуда к нему приходят строчки, похожие иногда на стихи, иногда – на пророчества, а чаще всего – на бессвязный набор слов. Порой он видел во сне, как невидимое стило быстро пишет их перед глазами его, лежащего где-то на самом дне мира. Строчки появлялись быстро и еще быстрее исчезали, и он иногда запоминал еще во сне отрывочные слова, иногда – целые выражения. Но поутру они неизменно стирались в памяти, оставляя за собой лишь прозрачный след чего-то важного и ожидающего ответа только от него.

«Почему так устроена жизнь, что чем хуже она, тем всегда лучше для стихов?» – думал Збышек, ища глазами Эгле. Девушка с самого рассвета хлопотала у огня. Над маленьким костерком был подвешен котелок с пенящейся водой. Набросав в кипящие пузыри всяких травок, без просу вытащенных из мешочка раненого Травника, Эгле мешала отвар ложкой, тихо напевая. Сейчас она была точь-в-точь как маленькая серая мышка из старой полянской сказки, которая вознамерилась однажды стать ведьмой и сварить волшебное снадобье, выпив которое, всякий зверь тут же непременно превратится в человека. Ночь отчасти восстановила силы молодой друидки, но теперь Эгле очень мерзла и беспрестанно куталась в большую темную шаль, которую всегда таскала с собой. Эта старинная шаль когда-то явно согревала еще острые плечи ее суровой прабабки – кое-где просвечивали дыры, но их, в общем-то, всегда аккуратная Эгле почему-то никогда не стремилась зашить.

Март стал вслушиваться, и, поскольку Эгле сидела к нему спиной, он с тайным удовольствием залюбовался фигурой девушки. Она тихо напевала, устремив задумчивый взгляд на недвижную водную гладь Домашнего озера, еще подернутую дымкой рассветных испарений. Над костерком легко струился и поднимался к верхушкам сосен еле видимый дымок. Голоса лесных птиц были по-утреннему чисты и прозрачны, и ничто не напоминало о ночном бое, кроме стального стержня оперенной арбалетной стрелки, по-прежнему торчащей из косяка над дверью.

Голос девушки был немного хрипловат, не столько от природы, сколько от переживаний минувшего дня и ночной сырости, но слова вполне можно было разобрать. Теперь Эгле запела новую песню высоким, печальным голосом, и Збышек вдруг почувствовал, как что-то кольнуло его в душе. Да-да, именно в том самом месте, где, как он считал, уже давно была только тупая, ноющая боль, и где мягкими и прохладными кольцами мудрой змеи свернулась тихая и присмиревшая от времени и долгих раздумий светлая и безнадежная тоска.

Збышек слушал, и чувствовал, как ногти пальцев против его воли врезаются в судорожно сжатые кулаки. Эти слова он слышал впервые.

Сколько лет, сколько зим он идет по дорогам,
По тревогам земным и по душам убогим…
Там, где тлеет закат, там, где звезды горят,
Там, где травы по пояс…
Мне тебя не понять,
Мне тебя не догнать,
Но я слышу твой голос.

Он приходит во сне, сны уходят за ним вслед.
Он идет по весне, но в руках его спит снег…
Он приходит в свой срок, он меня еще встретит,
Может быть, это – рок,
Может быть, это – бог,
Или, может быть, ветер…

Не разбив зеркала – не сбежать от судьбины
Не познать дикий мед – не вкусивши рябины
Старых снов легкий дым я однажды утрачу
И пойду вслед за ним,
Побегу вслед за ним,
И вослед мне заплачут…

Что бы ни пел мужчина, в трудах ли, на пиру или в дороге, он всегда поет о женщине. Причем поет зачастую не о какой-то конкретной женщине, со своим именем и судьбой, а о той, что воплощает в себе память о многих, и даже о тех, кто еще не встретился ему ни в трудах, ни на пиру, ни в дороге. Женщина же, порой проживая в маленькой песне целую жизнь, как правило, тоже думает о мужчине, но она всегда знает его имя и думает, что знает судьбу. Март знал, что Эгле поет не о нем. Сердцу его сейчас было так холодно, что он зябко передернул плечами, еще раз оглянулся, опустил голову и тихо побрел в дом. После ночного бдения, когда он единственный оказался способен держаться на ногах, Збышек очень устал. Но сейчас Марту показалось, что душа его опустошена, а это было неизмеримо, в тысячу крат хуже и тяжелее любых ран и увечий. По крайней мере, так ему сейчас это казалось.