Айзек Азимов - Осколок Вселенной [Песчинка в небе]

• Название: Осколок Вселенной [Песчинка в небе]
• Автор: Айзек Азимов
• Издательство: Полярис
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1994

Айзек Азимов в своем первом романе «Песчинка в небе», рассказывает о том, как житель Чикаго Джозеф Шварц неожиданно попадает из ХХ века в будущее. Спустя многие столетия Земля оказалась на положении глубокой провинции, стала лишь маленькой частью Галактической Империи. Но праматерь всего человечества не смирилась со своим положением второстепенной планеты, постоянно борясь со столицей Империи Трантором. Неожиданно для себя Джозеф Шварц оказывается в центре заговора землян против Империи…

---

Айзек Азимов Осколок вселенной

Глава первая Всего один шаг

За две минуты до того, как исчезнуть навеки с лица знакомой ему Земли, Джозеф Шварц шел по улице уютного чикагского пригорода, повторяя про себя стихи Браунинга.

Это было по-своему странно – встречному человеку вряд ли пришло бы в голову, что Шварц знает наизусть Браунинга. Шварц выглядел в точности таким, каков он и был, то есть удалившийся от дел портной, не получивший, как выражаются современные умники, никакого систематического образования. Но его пытливый ум, поглощая все без разбора путем беспорядочного чтения, собирал крохи знаний там и сям, а цепкая память удерживала их в сознании.

Браунингского «Рабби Бен Эзру», например, он прочел в молодости не единожды и, разумеется, заучил наизусть. Не все ему там было ясно, но в последние годы три начальные строки стали звучать в такт с его сердцем. И в тот день раннего лета тысяча девятьсот сорок девятого года, такой солнечный и яркий, Шварц повторял их про себя, замкнувшись в крепости своего разума:

Пусть мы стареем, но погоди —
Лучшие годы еще впереди.
Ранние годы жизни даны лишь ради них…

Шварц всем своим существом чувствовал истину этих строк. После тяжелой юности в Европе и первых трудных лет в Соединенных Штатах так хорошо было перейти к безмятежной, обеспеченной старости. Имея свой дом и деньги, Шварц вполне мог позволить себе оставить свою работу, что он и сделал. Жена в добром здравии, две дочери удачно выданы замуж, есть внук, утешение лучших последних лет. Что еще человеку нужно?

Правда, была на свете атомная бомба, и повсюду плотоядно поговаривали о третьей мировой войне, но Шварц верил в человека и не хотел думать, что будет еще одна война. Не может быть, чтобы на Земле снова вспыхнуло адское солнце гневного взорванного атома. И Шварц мирно улыбался попадавшимся на дороге детям, в душе желая им поскорее и без лишних мучений проскочить через юность к тем лучшим годам, что еще впереди.

Он переступил через тряпичную куклу, усмехнувшись тому, что она валяется прямо на дороге – этакий бродяжка, которого еще не хватились дома. И не успел он опустить ногу…

На другом конце Чикаго помещался Институт ядерных исследований, сотрудники которого, возможно, тоже верили в человека, но немного стыдились своей веры, поскольку не был еще изобретен прибор, позволяющий точно измерить степень добра и зла в человеческой душе. Как подумаешь – впору молиться, чтобы некие небесные силы запретили этому самому человеку, этому изобретательному мерзавцу, превращать самые интересные и безобидные открытия в смертельное оружие.

А ведь тот же ученый, который без зазрения совести продолжал ядерные исследования, способные привести к гибели половину земного шара, пожертвовал бы собой ради спасения жизни самого ничтожного из своих ближних.

…Внимание доктора Смита привлекло голубое свечение за спиной у химика. Доктор Смит заметил его, проходя мимо полуоткрытой двери. Молодой жизнерадостный химик, посвистывая, встряхивал волюметрическую колбу, в которой раствор уже был доведен до нужного объема. В жидкости лениво плавал, неспешно растворяясь, белый порошок. Вот как будто и все, но тот же инстинкт, который заставил доктора Смита остановиться, толкнул его на дальнейшие действия.

Доктор ворвался в комнату, схватил линейку и смел на пол все, что было на лабораторном столе. Раздалось жуткое шипение расплавленного металла. С носа у доктора Смита сорвалась капля пота.

Молодой химик тупо уставился на бетонный пол, где застывали потеки серебристого металла. От них еще веяло жаром.

– Что случилось? – чуть слышно выговорил он.

Доктор Смит, еще не совсем пришедший в себя, пожал плечами.

– Не знаю, это вы мне скажите. Что вы тут такое делали?

– Да ничего, – промямлил химик. – У меня там лежала проба необработанного урана. А я определял медь в электролите. Не знаю, что могло произойти.

– Что бы это ни было, молодой человек, могу вам сказать одно: я видел свечение вот над этим платиновым тиглем. Тяжелая радиация. Уран, говорите?

– Да, сырой уран, это ведь не опасно? Одно из условий, необходимых для излучения, – это высокая чистота металла, верно? Выдумаете, произошло излучение, сэр? Это же не плутоний, и бомбардировке он не подвергался.

– И масса не была критической, – задумчиво добавил доктор Смит, – по крайней мере, мы такую массу критической не считаем. – Он посмотрел на изъеденную поверхность стола, на его ящики, где обгорела и вздулась краска, на серебристые струйки, растекшиеся по бетонному полу. – Но уран плавится при тысяче восьмистах градусах стоградусной шкалы, а мы не настолько изучили ядерные процессы, чтобы судить о них с уверенностью. Во всяком случае, здесь все, наверно, пропитано рассеянной радиацией. Когда металл остынет, молодой человек, надо бы соскрести его и тщательно проанализировать.

Доктор рассеянно посмотрел по сторонам, потом подошел к дальней стене и с беспокойством стал глядеть в одну точку на высоте своего плеча.

– Что это такое? – заинтересовался доктор Смит. – Это и раньше здесь было?

– Где, сэр? – нервно спросил химик, глядя туда, куда указывал его коллега.

В стене было крохотное отверстие, будто кто-то вбил гвоздь и потом вынул его. Только этот гвоздь, пробив штукатурку и кирпич, прошел стену насквозь, потому что в отверстие проникал дневной свет.

– Никогда не замечал этого раньше, – потряс головой химик. – Правда, и внимания не обращал.

Доктор Смит молча отошел назад, пройдя мимо термостата – прямоугольного ящика из листовой стали. Вода в нем бурлила, мешалка вращалась как безумная, а нагревательные лампы под водой мигали в такт щелчкам ртутного реле.

– А вот это было раньше или нет?

И доктор поскреб ногтем стенку термостата, ту, что пошире. В металле, чуть выше уровня воды, была аккуратная дырочка.

– Нет, сэр, вот этого не было, – широко раскрыл глаза химик. – Ручаюсь, что не было.

– Хм-м. Интересно, на той стороне тоже дырка?

– А чтоб я сдох. Есть дырка, сэр!

– Идите-ка сюда и посмотрите сквозь эти два отверстия. Только сначала закройте термостат. А теперь что вы видите?

Смит приложил палец к отверстию в стене.

– Вижу ваш палец, сэр. Вы его держите на отверстии, да?

Смит не отреагировал на шутку и распорядился со спокойствием, пытаясь скрыть поднимающееся раздражение:

– А теперь посмотрите в другом направлении. Что вы видите?

– Ничего.

– Но ведь там стоял тигель с ураном! Вы смотрите именно на то место, не так ли?

– Кажется, да, сэр, – протянул химик.

Доктор Смит, быстро сверившись с табличкой на все еще открытой двери, отчеканил ледяным голосом:

– Мистер Дженнингс, все, что здесь произошло, совершенно секретно. Вы не должны говорить об этом кому бы то ни было. Понимаете?

– Прекрасно понимаю, сэр!

– Тогда пойдемте отсюда. Пошлем радиационную команду проверить помещение, а нам с вами придется полежать в лазарете.

– Вы думаете, могут быть ожоги? – побледнел химик.

– Там видно будет.

Но радиоактивных ожогов у них не оказалось. Анализ крови был нормальным, и на корнях волос тоже ничего не обнаружили. Тошноту, одолевавшую обоих, сочли психосоматической, а прочие симптомы облучения отсутствовали.

Никто в институте ни тогда, ни в будущем так и не смог объяснить, почему тигель с необработанным ниже критической массы ураном, не подвергавшийся бомбардировке нейтронами, вдруг начал плавиться, излучая зловещий смертоносный свет.

Оставалось только заключить, что в ядерной физике еще немало темных и опасных закоулков.

Однако доктор Смит не смог заставить себя написать в своем рапорте всю правду. Он не упомянул о трех отверстиях в лаборатории. Не упомянул, что ближайшее к тиглю отверстие было едва заметно, второе – чуть пошире, а в отверстие на стене, которое втрое дальше от источника, чем первое, можно было уже просунуть ноготь.

Луч, идущий по прямой, должен был пройти несколько миль, прежде чем кривизна планеты заставит его покинуть поверхность земного шара. К тому времени его диаметр должен был бы достигнуть десяти футов. После этого луч пошел бы в космос, постепенно расширяясь и ослабевая, – чужеродная нить в ткани Вселенной.

Смит никому не рассказывал об этой своей фантазии.

И никому не рассказывал, что на следующий день, все еще лежа в лазарете, он послал за утренними газетами и просмотрел их от первой строки до последней, точно зная, что он ищет.

Ведь в гигантском городе ежедневно исчезает множество людей, однако в этот день никто не прибегал в полицию и не рассказывал, как у него на глазах исчез человек (а может, половина человека?). Во всяком случае, ни о чем таком не сообщалось.

И доктор Смит заставил себя забыть об этой истории.

То, что произошло с Джозефом Шварцем, случилось в промежутке между двумя его шагами. Переступая правой ногой через тряпичную куклу, он вдруг почувствовал, как закружилась голова – будто какой-то вихрь поднял его в воздух и вывернул наизнанку. Когда же он поставил ногу на землю, дыхание остановилось – Шварц скорчился и опустился на траву.