Анатолий Ананьев - Малый заслон

• Название: Малый заслон
• Автор: Анатолий Ананьев
• Издательство: Казгослитиздат
• Жанр: О войне
• Год: 1964

«Малый заслон» — это книга о военных событиях, которые произошли зимой 1943 года в Белоруссии во время наступления наших войск. Командование фронтом разработало план операции по окружению и захвату вражеской группировки вблизи города Калинковичи. Прорвав линию фронта, наши подразделения глубоко вклинились во вражеский тыл и перехватили шоссейную дорогу Мозырь — Калинковичи. О том, как батарея капитана Ануприенко и пехотинцы старшего лейтенанта Сурова отбивали танковые атаки врага, прикрывая подступы к шоссе, о героизме солдат, выдержавших неравный бой и победивших, взволнованно рассказывает в этой повести писатель Анатолий Ананьев.

---

— Растяпа! Где глаза были? Куда загнал машину?!

Сержант смотрит не мигая, каска у него сползла набок, на плече вырван клок шинели.

— Да вон, подлез под колесо! — сержант указывает рукой на хозвзводовца Каймирасова. — Говорил ему: «Отойди!» Так нет, своё, вцепился в крыло, как клещ!..

Каймирасов попал под колесо. Открытый перелом ноги. Набежало полный сапог крови, она сгустилась и хлюпает. Двое бойцов, склонившись, накладывают ему на ногу жгут. Каймирасов лежит на спине, худой, бледный. Кажется, он посинел больше от испуга, чем от потери крови. Шепчет: «Ну, все, ну, все, ну вот и все…» Майя помогает перевязывать рану. Руки у неё дрожат, бинт не раскручивается, запутались нитки.

— Да ты не спеши, не спеши, — уговаривает её кто-то из бойцов. — Вот так, вот правильно…

— Отцепляй орудие! На руках покатим! — командует сержант Борисов.

— Отставить! — перебивает его Рубкин. — Не успеешь. Пришлю буксир!

Каймирасов стонет, просит воды. Майя подаёт ему фляжку, и он пьёт долго и жадно. Рядом боец мастерит из плащ-палатки носилки. Они готовы. В них осторожно кладут Каймирасова.

— Ну, санитарка, берись!..

Ручки шершавые, ноги скользят — трудно нести.

— Не устала? — спрашивает боец.

— Нет, — отвечает Майя. А руки немеют, вот-вот разожмутся пальцы и носилки упадут в снег.

Но Майя напрягает силы, она знает — уронить носилки нельзя, это её первый раненый, которого она перевязала и выносит с поля боя. А траншея уже пройдена, по машинному следу идти легче, снег вдавлен и ноги не проваливаются. Но идти ещё далеко, санитарная рота на той стороне кустарника; а руки до того онемели, что Майя уже не чувствует их.

Но вот и санитарная рота, первый отдых.

Нет, воевать не страшно, только тяжело. Тяжело нести Каймирасова, боль в пальцах, и в плечах ломота…

4

«Не везёт, просто чертовски не везёт. Опять на фланг! Милое дело наступать в центре! Всего хватает: и танков, и пехоты, и артиллерии. И штурмовики, вот они, помогают расчищать путь. И связь работает, как часы, и командование — все внимание на тебя. А на флангах вечно неразбериха. Отражай атаки, чтобы немцы не сомкнули горловину прорыва, а они лютуют, так и норовят нащупать слабое место. Не только отражай, а ещё и наступай, выбей их из деревни. А чем выбить? Рота стрелков, четыре миномёта, батарея сорокапяток и наших три орудия. Если бы три! Только два. Когда третье придёт, жди, И о чем только этот Рубкин думает? Надо будет всыпать ему, как следует!..»

— Лейтенанта мне! — кричит Ануприенко в трубку. — Третье прибыло? Нет ещё? Буксир выслал? Давно? Сам иди, а чтобы орудие через пять минут было на огневой! Что? Как хочешь! Изволь выполнить приказ.

Но капитан знает: Рубкин не пойдёт и орудия через пять минут не будет на огневой. Словно сухие сучья, с треском рвутся мины. Откуда их швыряют немцы? Ануприенко подносит к глазам бинокль и смотрит. Деревня скрыта за пригорком, видны только соломенные крыши крайних изб да полуразвалившийся купол старой деревянной церкви. Немецкие окопы тянутся прямо по хребту пригорка. Удобные у них позиции, с любой точки могут все поле простреливать. На правом крыле какое-то длинное кирпичное здание, не то склад, не то бывшая колхозная ферма. Совсем целая, только крыша в нескольких местах пробита. И угораздило же кого-то выстроить её на самом виду! За фермой — небольшая берёзовая роща, видны только одни макушки. Ветки качаются, и с них слетает снег. Ветра нет. Отчего бы? Там немецкая миномётная батарея. Определённо там, — догадывается Ануприенко.

По траншее бежит командир роты — худой, костлявый старший лейтенант. Ануприенко уже знаком с ним, это очень нервный и неорганизованный человек. Может, действительно контуженый? Все время головой вертит, будто воротничок гимнастёрки тесен. Да где там тесен, можно свободно кулак просунуть.

— Командир роты Глеб Каравай! — рекомендуется он и протягивает липкую, влажную ладонь.

«Почему Каравай, а не Сухарь? Ему бы лучше подошла фамилия Сухарь».

— Мы уже знакомы, — отвечает Ануприенко.

— Ах, да. Да, да, помню, артиллеристы, приданы роте… Я должен вас предупредить: через десять минут подымаю людей в атаку, вот только штурмовиков вызову, — бросается к телефону и разговаривает с каким-то майором, по-видимому, начальником штаба батальона. Басит неразборчиво, вытирает ладонью со лба пот. Голос хриповатый, простуженный. Кажется, не его голос. Таким должен разговаривать полный и краснощёкий, а он — мощи.

— Хотя бы пару, пару «Илюш»! — горячится старший лейтенант.

Но майор, очевидно, отказывает и требует немедленно наступать на деревню, потому что старший лейтенант долго и тупо рассматривает смолкнувшую телефонную трубку.

Кажется, ещё когда брали высоту, какой-то лейтенант с угреватым лицом, командир стрелкового взвода, как бы между прочим сказал, что ротный, дескать, у них дрянь, только суетится, а толку никакого. Это он говорил наверняка об этом старшем лейтенанте. Погубит роту. И деревню не возьмёт, и роту погубит. Из запаса, наверное, аспирант или кандидат. Ему бы с колбочками, а не с людьми. А то, может, и интендант? Нет, те, обычно, здоровые, брюхо по земле… «Тю-тю-тю!..» — прошлась пулемётная строчка по брустверу. Потом вторая, чуть пониже, по снегу.

— Гады! — говорит Панкратов.

— Гады, — цедит сквозь зубы Ануприенко.

А пули опять «тю-тю-тю!..» — по мёрзлым комьям. Старшего лейтенанта у телефона уже нет, убежал куда-то по траншее. Связист говорит, на левый фланг, к пулемёту. Зачем нужно ему туда идти? Черт его знает зачем. Рота несёт потери и топчется на месте. Солдаты окапываются под огнём. В траншею то и дело стаскивают раненых. Нужно что-то предпринимать, на что-то решаться, а он — к пулемёту. Растерялся, ни себе ума, ни людям толку. Солдат жалко.

— . Левее колокольни, по-моему, тоже миномёты, — говорит Панкратов.

— Да, ещё одна батарея. Сколько уже мы их с тобой насчитали?

— Шесть.

— Шесть.

— И откуда столько набралось?

— А как же, фронт прорвали, фланги развернулись, вот и густо их.

Почти совсем рядом — раз-раз-раз! — разорвались мины. Окоп обдало землёй и снежной порошей.

— Тю, якорь в душу, цигарку не дадут скрутить, — ворчит пехотинец. У него воздушной волной сдуло махорку с газеты.. Он сидит на дне траншеи, у стены. Снова лезет в карман за кисетом, тужась, откидывает полу шинели, но встать не хочет. Лень или трусит? Просто ленится, потому что спокоен и даже немного весел. Но все же пехотинцу пришлось встать — по траншее пронесли раненого.

— Кого это так?

— Старшего лейтенанта.

— Слава тебе господи, мабудь вздохнём полегше, — солдат даже перекрестился.

Четыре бойца, проносившие на шинели раненого командира роты, чуть задержались возле Ануприенко. Старшего лейтенанта не узнать. Все лицо в крови. Там, где должен быть подбородок — чёрная дыра, мясо, кости. Оторвало осколком нижнюю челюсть. Но старший лейтенант ещё жив, дышит, в горле что-то хрипит, хлюпает, пенится… Его кладут в боковой ход и перевязывают.

Роту принял командир первого взвода лейтенант Куркузов, тот самый угреватый лейтенант, что ругал бывшего командира роты. Серьёзный, медлительный, не сутулится от разрывов, знает — не тот снаряд опасен, что свистит над головой, а тот, которого не слышишь. Связывается со штабом батальона. Говорит коротко, твёрдо, уверенно:

— Возьмём!

Потом подходит к Ануприенко:

— Будем атаковать, товарищ капитан.

— А что, штурмовиков не дают?

— Обещают часа через три, не раньше.

— Ждать не думаешь?

— Нет. Через три часа у меня и четверти роты не останется, вон что делает, заплевал минами!..

— Как же людей поведёшь под таким огнём?

— Надо заставить немецкие миномёты замолчать.

— Сам знаю — надо. Полчаса бьём, больше, а что толку? Вслепую! Эта чёртова кирпичная ферма все загораживает. Цели не видно!

— Надо! — повторяет лейтенант с угреватым лицом. Он настойчив, не отступится от того, что задумал; властно и требовательно звучит в его устах: «Надо!» Ануприенко видит и понимает это; но он понимает и другое — солдаты лежат под огнём, они пойдут в атаку, если им прикажет их командир, лейтенант с угреватым лицом, пойдут и, может быть, даже выбьют немцев из деревушки, но сколько человеческих жизней им будет это стоить, — это понимает Ануприенко и потому напряжённо думает о том, чем и как можно помочь роте.

— Леонид, — капитан кладёт руку на плечо Панкратова. — Видишь вон тот холмик?

— Вижу.

Невысокий снежный холм расположен между немецкими и нашими окопами, в нейтральной зоне.

— С него наверняка вся деревня видна, можно корректировать огонь. Доберёшься?

— Доберусь!

— Да погоди, так нельзя, заметён слишком, снимут. Нет ли у вас маскировочного халата, лейтенант? — обратился капитан и к угреватому лейтенанту.

— Нет. Ещё не получили, — отвечает тот, — этот чёртов ночной снег!..