Жоржи Амаду - Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка

• Название: Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка
• Автор: Жоржи Амаду
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1987

«Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка» – образец социальной сатиры с острой антифашистской и антиимпериалистической направленностью.

---

Невес оказался прав. Мария Мануэла передавала бесценные сведения, важнейшую и секретнейшую информацию, полученную в кабинете отца, в доме свёкра, в супружеской спальне. Афонсо очень любил рассказывать ей последние слухи, сплетни, новости, которые собирал в коридорах министерства, в приёмных правительства…

Он получил назначение в Бразилию, на должность советника посольства, и Мария Мануэла по решению своего руководства последовала за ним. При её помощи был налажен надёжный и быстрый канал связи между эмигрантами и руководителями партии. Лишь один верный человек, который помогал ей в работе, знал, кто она на самом деле.

Она жила в Рио уже год, когда однажды вечером повстречала в Нитерое Антонио Бруно.

III

В объятиях поэта Мария Мануэла расцвела. Если в Коимбре она открыла для себя необходимость перестройки мира, то в Рио познала жизнь во всей её полноте. Та ночь, когда после долгой борьбы она оказалась на­конец в постели Бруно, стала для неё ошеломляющим откровением. Очень скоро Мария Мануэла превратилась в настоящую женщину – жаждущую и ненасытную. Она жадно навёрстывала упущенное и была счастлива.

Но Берта не покидала поле своей нелегальной деятельности и так же тщательно выполняла все задания, к которым сама прибавила ещё одно – личное. Мария Мануэла мечтала, чтобы лирический поэт Антонио Бруно отдал свой талант угнетённым массам, борющимся за преобразование мира. Она приводила ему в пример великого чилийца Пабло Неруду, чьи «Двадцать стихотворений о любви» вдохновили их на первый поцелуй.

Во время одного из их бесконечных споров Бруно показал ей статью, где критик, высоко оценив «ощущение Бразилии» в стихах поэта, всё же осуждал его за то, что он уклоняется от решения социальных проблем и не желает в этом «содрогающемся от конвульсий мире» выбрать четкую позицию. Статья была напечатана в последнем номере «Журнала для всех», тут же запрещенного цензурой, хотя редактор-издатель Алфаро Морейра был человек весьма влиятельный и со связями. Мария Мануэла полностью согласилась с автором статьи: Антонио Бруно не выполняет своего долга. Может быть, именно она, прекрасная португальская мятежница, заставила его произнести в Академии ту памятную речь о «хрустальной башне, в которой немыслимо оставаться во время войны».

Смеясь, Бруно пообещал написать целую книжку стихов на социальные темы, но обещания своего, разумеется, не выполнил. Совсем другие стихи вышли из-под его пера – стихи о любви, о не знающей границ страсти, о безумном менестреле, склонившемся к ногам прекрасной дамы, которая ради него рискует и состоянием, и добрым именем.

«Ничем я не рискую, – повторяла Мария Мануэла, – наш брак давно уже стал фикцией». Афонсо продолжал брать на содержание певичек: теперь пришел черед хорошенькой мулатки – исполнительницы самб в театрике на площади Тирадентеса. Мария Мануэла не завела себе любовника только потому, что ни один из поклонников, добивавшихся её внимания в гостиных и на посольских приемах, ей не нравился. Она была готова бросить мужа и навсегда связать свою жизнь с Бруно – променять богатство и положение на бедность и поэзию. Чтобы отговорить её от этого безумного шага, Бруно пришлось прибегнуть к политическим доводам: что скажут её руководители? Этот аргумент подействовал.

В пятьдесят четыре года Бруно был в расцвете сил, но уже предчувствовал скорую старость и понимал, что судьба сделала ему прощальный подарок, одарив любовью этой красивой и молодой, образованной и бесстрашной женщины. Тайком он пробовал писать те стихи, которых требовала от него Мария Мануэла, но ничего не получалось: гражданственность и пафос звучали натянуто и фальшиво. Единственным его произведением, в котором чувствовалась искренняя ненависть и ярость, отчаяние и надежда, тяжесть сжатого кулака и боль кровоточащего сердца, была «Песнь любви покоренному городу» – поэма, написанная как реквием оккупированно­му Парижу, звучавшая как призыв ко всем народам мира на борьбу с фашизмом, как освобождение всех покорённых городов, поэма Марии Мануэлы и Бруно. Мария Мануэла первая перепечатала её на машинке. Подпольщица под траурной вуалью, дама в чёрном сохранила «Песнь любви», и в миг величайшего уныния она в тысячах копий разошлась по Бразилии и Португалии, по Анголе, Мозамбику, Гвинее-Бисау, где уже разгорались первые костры партизанской войны.

БЕСЕДА АКАДЕМИКОВ ОБО ВСЁМ ПОНЕМНОЖКУ

Старейшина Бразильской Академии Франселино Алмейда был весьма наблюдателен и потому немедленно заметил происшедшую с генералом Валдомиро Морейрой перемену. Сидя на диване рядышком с министром юстиции и председателем Верховного федерального суда Пайвой, он посматривал на стол, за которым академики перед началом еженедельного заседания (первого после смерти полковника Перейры) пили чай, кофе или фруктовый сок, ели пирожные и пирожки. Дипломат вполголоса делился с министром своими наблюдениями.

– Обрати внимание, он стал совсем другим. Что-то в нём изменилось. Он по-другому здоровается, по-другому прощается, по-другому говорит с нами. Раньше был эта­кий пришибленный почитатель – приятно вспомнить… А теперь вон как распрямился, даже напыжился. Прямо скажем, полковник подгадал умереть к сроку, заявления больше не принимают: генерал остался единственным претендентом. Путь ему расчищен, дорожка укатана.

– А если бы Перейра не умер, за кого бы ты стал голосовать?

– Ей-богу, не знаю. С полковником шутки были плохи… А у генерала тоже заручка… Может быть, я и совершил бы оплошность…

Маленький, худенький министр, прищурившись как бы от яркого света, спросил:

– Признавайся, Франселино, может быть, дело тут не в заручке, а просто в ручке?..

– Ты угадал. Божественные ручки! – многозначительно щёлкнул языком дипломат.

– Может быть, мы с тобой имеем в виду одни и те же ручки?

– Как? И ты туда же? Ты, на которого покойник возлагал такие надежды? И ты дрогнул перед секре­таршей?

– Какой ещё секретаршей?

– У генерала Морейры есть секретарша – очень скромная, робкая, застенчивая. Я уверен, что она де­вица…

– Про секретаршу я ничего не знаю. Неужели, чтобы завоевать твой голос, генерал пустил в ход чары своей секретарши? Меня поражает его успех у женщин. Что в нём такого уж особенного?

– Ну а тебя кто пленил?

– Кому ж меня пленить, как не этому милому демону по имени Мария-Жоан.

– Актриса?

– Да. Она очень быстро покончила с моими сомнениями: я тут же сообразил, за кого мне голосовать. Ты меня понимаешь?

Оба старичка добродушно и весело рассмеялись. Министр добавил:

– Да, заручки у генерала Морейры – дай бог!

– Смерть полковника решила все проблемы. Но ты взгляни только – каков Морейра! Теперь он совсем не похож на того бедного просителя, который наносил мне визит. Впрочем, если судить по корзине с портвейнами и бисквитами, он далеко не беден.

– Нет, нет, он живет на одну пенсию. Кроме дома, купленного ценой жесточайшей экономии, у него ничего нет. Думаю, что на твою корзину он истратил многомесячные сбережения.

– Откуда это ты всё про него знаешь?

– От Марии-Жоан, разумеется. Эта бесовка прожужжала мне все уши о достоинствах и добродетелях бедного, но честного генерала.

– Что-то плохо верится. Наши вояки, как правило, – люди бережливые, довольствуются законной супругой, много не тратят, копят да откладывают на чёрный день. Корзина, которую он мне прислал, стоит немалых денег.

– Он, кстати, уже бывал на наших чаепитиях? На лекциях в актовом зале я его видел постоянно, а здесь он мне что-то не попадался.

– Как-то раз Родриго его приводил. Он был сам не свой от смущения: едва притронулся к кофе. А сегодня явился по собственной инициативе – видишь, какой у него отменный аппетит?

О чём-то громогласно рассуждая, за столом сидел генерал Валдомиро Морейра, пил чашку за чашкой кофе с молоком, наносил изрядный ущерб пирожкам. Несведущий человек никогда бы не подумал, что это не член Бразильской Академии, а всего лишь претендент… Бон­виван Пайва вновь заговорил на приятную тему – о женщинах:

– Между нами, этот Родриго – большой молодец. Дочка генерала Морейры просто восхитительна. Куколка…

– Ты секретаршу его не видал! Мулатка!.. Нечто божественное.

– Мулатка? – Томные глаза министра широко раскрылись. – Тебе повезло.

Эта беседа происходила перед началом заседания, на котором президент Академии должен был сообщить о кончине полковника Перейры: теперь на место среди «бессмертных» претендовал только один человек – генерал Валдомиро Морейра. Лизандро Лейте произнёс речь памяти полковника, которая была занесена в протокол.

А сам генерал, после начала заседания оставшись за столом в одиночестве, проглотил последний пирожок и задумался над тем, как много на свете дурацких правил и установлений: ведь он – несомненный академик, и место его – в зале заседаний, вместе с другими «бессмертными»… В подобных случаях незачем слепо повиноваться тому параграфу академического устава – в основе своей, конечно, верного, – который запрещает посторонним присутствовать на заседаниях. Не должно быть правил без исключений.