Марио Пьюзо - Пусть умирают дураки

• Название: Пусть умирают дураки
• Автор: Марио Пьюзо
• Издательство: Вега
• Жанр: Детектив
• Год: 1994

Главные герои книги — Игроки, и не только в прямом смысле этого слова. Вся их жизнь — погоня за удачей, большая Игра, ставки в которой невероятно высоки: счастье, дружба, любовь. И хотя внешне их судьба складывается прекрасно: Калли, мелкий делец и мошенник, становится одной из ключевых фигур игорного бизнеса, Мерлин, молодой и не слишком удачливый писатель, выбивается в литературную элиту и уезжает в Голливуд, — это не приносит им радости. Удача — партнер ненадежный. За свою благосклонность она берет плату сторицей. И никому еще не удавалось избежать окончательного расчета…

---

— Нам нужен режиссерский кредит. Мы не можем делать фильм без режиссерского кредита, — сказала Дженел.

Я не мог удержаться и вмешался:

— Я думал, что Элис занимается режиссурой, — сказал я.

Дженел сердито взглянула на меня.

— Ей было поручено это, — сказала она. — Но я сделала много предложений по режиссуре и считаю, что должна получить за это какую-то долю кредита.

— О Боже, — сказал я. — Ты же кинозвезда, главная в фильме. Элис причитается кредит за ее работу.

— Конечно, — сказала Дженел с возмущением. — Я сказала ей об этом. Я не говорила, чтобы она вообще отказалась от кредита. А она отказалась.

— Как ты сама считаешь? — спросил я, повернувшись к Элис.

Элис спокойно ответила:

— Дженел выполнила очень много работы по режиссуре, а я не цепляюсь за кредит. Пусть его берет Дженел. Мне он и в самом деле не нужен.

Я видел, что Дженел очень рассердилась. Она не любила попадать в такое ложное положение, но я чувствовал, что она не собирается оставлять Элис весь кредит за режиссуру в фильме.

— Черт возьми, — возмутилась Дженел. — Не смотри на меня так. Я получила деньги на фильм и собрала людей, и мы все помогали писать сценарий, и он не был бы написан без меня.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда возьми кредит как продюсер. Почему ты так цепляешься за режиссерский кредит?

Тогда вмешалась Элис:

— Мы покажем этот фильм как конкурентный по Академии и Фильмексу, и у таких фильмов, люди это чувствуют, самой важной является режиссура. Режиссер получает большую часть кредита на картину. Я думаю, что Дженел права. — Она повернулась к Дженел: — Как ты хочешь, чтобы распределялся режиссерский кредит?

Дженел сказала:

— Кредит пусть идет нам обеим, а ты поставь свое имя первым. Хорошо?

— Ладно, как хочешь, — ответила Элис.

После ленча Элис сказала, что ей надо уезжать, хотя Дженел просила ее остаться. Я наблюдал, как они прощаются, целуются, а потом проводил Элис к ее машине.

— Ты в самом деле согласна? — спросил я ее.

Сохраняя полное спокойствие, сдержанно, прекрасная в таком своем состоянии, она сказала:

— Да, согласна. С Дженел случилась истерика после первого показа, когда все бросились ко мне с поздравлениями. Такая уж она есть, а для меня важнее, чтобы она чувствовала себя счастливой, чем заниматься всей этой ерундой. Понимаешь?

Я улыбнулся ей и поцеловал в щеку на прощанье.

— Нет, — сказал я. — Не понимаю таких вещей.

Я вернулся в дом, но Дженел нигде не было видно. Я подумал, что она, должно быть, пошла прогуляться по берегу, и не хотела, чтобы я шел с ней. И точно, через час я заметил, как она ходит по песку у воды. А когда она вернулась в дом, то сразу пошла в спальню. Когда я обнаружил ее там, то увидел, что она в постели, накрывшись простыней и одеялом, и плачет.

Я молча сел на постель. Она протянула руку и взяла меня за руку. Она все еще плакала.

— Ты думаешь, что я такая гадость, да? — сказала она.

— Нет, — сказал я.

— И ты думаешь, что Элис просто удивительная, так?

— Она мне нравится, — осторожно проговорил я.

Я знал, что она боялась, вдруг я подумаю, что Элис лучше ее.

— Это ты попросила ее вырезать этот кусочек негатива, — спросил я.

— Нет, — сказала Дженел. — Она сама это сделала.

— Хорошо, — сказал я. — Тогда прими это, как есть, и не мучайся, кто сделал больше, кто лучше. Она хотела сделать это для тебя, согласись. Ты же знаешь, что сама хочешь, чтобы было так.

Она опять стала плакать. И в самом деле она была истеричкой. Я приготовил ей суп и дал ее лекарство, эти голубые десять миллиграммов, приносившие ей удовлетворение. Она заснула и проспала весь вечер и следующую ночь, до утра в воскресенье.

До вечера я читал. Потом смотрел на берег и на воду, пока не занялся рассвет.

Дженел наконец проснулась. Было около десяти часов утра. В Малибу начинался прекрасный день. Я сразу же понял, что она будет чувствовать себя неловко в моем присутствии и не хочет, чтобы я оставался здесь и дальше. Она, как обычно, запротестовала, как протестуют прекрасные южанки. Но я видел, как разгорелись ее глаза. Она хотела позвать Элис и выказать ей свою любовь.

Дженел проводила меня до машины. На ней была одета одна из ее шляп с широкими полями, защищавшими ее кожу от солнца. Это была самая настоящая широкополая шляпа. Большая часть женщин выглядела бы в ней безобразно, но со своими совершенными лицом и фигурой она выглядела в ней прекрасно. На ней были специально для нее скроенные, уже ношенные кем-то, специально потрепанные джинсы, облегающие тело, как кожа. И я вспомнил, что однажды вечером я сказал ей, когда она была в ванной без всего, что у нее по-настоящему великолепна та часть тела, которая ниже спины, и что чтобы взрастить ее такой нужны целые поколения. Я сказал ей это, чтобы разозлить ее, потому что она была феминисткой. К моему удивлению, она пришла в восторг от этого замечания. И я вспомнил, что она была до какой-то степени снобом. И что она гордилась аристократической родословной своей южной семьи.

Она поцеловала меня на прощанье. Ее лицо раскраснелось. Она ни на йоту не расстраивалась от того, что я уезжаю. Я знал, что она проведет с Элис счастливый день и они будут счастливы вместе, а что у меня будет жалкое время препровождение в моей гостинице в городе. Но я подумал, что за черт? Элис заслуживала этого, а я нет, и в самом деле нет. Дженел как-то сказала, что она, Дженел, являлась практическим решением для моих эмоциональных потребностей, но я не являлся таковым для ее эмоциональных потребностей.

Экран телевизора замерцал. Это была дань уважения памяти Маломара. Валери сказала мне что-то об этом. Он был хороший человек? И я ответил, что да, хороший. Когда мы закончили смотреть церемонию вручения наград, она спросила меня:

— Ты знаешь кого-нибудь из тех, кого называли?

— Некоторых, — ответил я.

— Кого именно? — спросила Валери.

Я назвал Эдди Лансера, который получал Оскара за свой вклад в написание сценария, но не назвал Дженел. На мгновение у меня мелькнула мысль, а не ловушка ли это Валери для меня, и не хочет ли она посмотреть, не скажу ли я что-нибудь про Дженел. И я потом сказал, что знаю еще блондинку, которая получила премию в начале программы.

Валери посмотрела на меня и отвернулась.

Глава 40

Неделю спустя позвонил Доран я позвал меня в Калифорнию, там должны были проводиться новые обсуждения по фильму. Он сказал, что запродал Эдди Лансера студии «Три-Калчер». И вот я отправился туда и снова слонялся там, ходил на всяческие встречи и вновь встретился с Дженел. Чувствовал я себя теперь как-то неспокойно, без прежней безмятежности: я больше не любил Калифорнию так же сильно, как раньше.

Как— то в один из вечеров Дженел спросила:

— Ты все время говоришь, какой замечательный парень твой брат Арти. Чем он так замечателен?

Я видел, что наша с Арти история, наш сиротская жизнь завораживает ее. Это импонирует ее чувству драматического. В голове ее, было видно, прокручиваются самые невероятные фильмы и сказочные истории о том, какой бывает жизнь. Двое молодых мальчишек. Очаровательно. Ожившая фантазия в стиле Уолта Диснея.

— Значит, тебе хочется послушать еще одну историю про сирот? — спросил я. — Тебе нужна счастливая история или правдивая история? Тебе нужна ложь или тебе нужна правда?

Дженел сделала вид, что обдумывает ответ.

— Сначала попробуем правду, — наконец сказала она. — И если она мне не понравится, тогда расскажешь мне ложь.

Тогда я рассказал ей, что все посетители нашего приюта всегда хотели усыновить Арти и никогда меня. Вот так я начал свою историю.

А Дженел сказала насмешливо:

— Ах ты, бедняжка.

Но когда она это произнесла, хоть и с улыбкой, рука ее в этот момент скользнула вниз вдоль моего тела, и она не убрала ее.

В то воскресенье, когда нас с Арти заставили надеть форму для усыновления, как мы ее называли, мне было семь, а Арти — восемь лет. На нас были голубые пиджачки, белые накрахмаленные рубашки, темно-синие галстуки и белые фланелевые брюки. Ботинки тоже были белые. Нас тщательно причесали и доставили в приемную заведующей, где уже ожидала молодая пара, муж с женой, чтобы посмотреть на нас. Нас должны были представить посетителям с обменом рукопожатиями, мы должны были продемонстрировать хорошие манеры, сесть рядышком с ними для разговора и знакомства. Потом полагалось пойти всем вместе прогуляться по территории приюта мимо огромного сада, мимо футбольного поля и мимо школы. Особенно отчетливо я запомнил, что женщина была очень красива. Что, будучи всего лишь семилетним ребенком, я влюбился в нее. Было ясно, что ее муж также влюблен в нее, но что вся эта идея с усыновлением не так уж его и радует. Очевидным в тот день стало и то, что женщине чертовски понравился Арти, но не я. И, вообще-то, я не мог ее винить. Даже в свои восемь лет Арти был красив почти взрослой красотой. Кроме того, все черты его лица были вырезаны очень отчетливо, и хотя мне и говорили, что мы похожи, и всем было ясно, что мы братья, я то знал, что был как бы смазанным вариантом Арти, как если бы его первым вынули из формы. Отпечаток получился безукоризненным. Ну а я, как вторая копия, из-за прилипших кусочков воска вышел неказистее: нос получился больше, губы толще. Арти обладал изяществом девушки, в то время как кости моего лица и тела были толще и тяжелее. Но я никогда не ревновал к своему брату по этому поводу — вплоть до того дня.