Хелена Секула - Барракуда

• Название: Барракуда
• Автор: Хелена Секула
• Издательство: Фантом Пресс
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 1999
• ISBN: 5-86471-194-2

Юная мошенница, впитавшая страсть к авантюрам вместе с молоком матери, оказывается в центре запутанной истории, корни которой уходят в прошлое. Талант к иностранным языкам и изощренное лицедейство до поры до времени позволяли Барракуде выходить невредимой из всевозможных передряг и ускользать от полиции, но когда дело дошло до любви, сплетенной с ненавистью, она оказалась беззащитной. Стремясь укрыться от полиции, она прикидывается глухонемой и поступает служанкой к странной даме, ведущей двойную жизнь: ее затворничество перемежается выходами в свет и прогулками по парижским притонам.

А на другом конце света молодой американец отчаянно пытается найти свою мать, которую он никогда не видел. Поиски, с годами превратившиеся в навязчивую идею, приводят его в Европу. В один прекрасный день Барракуда сталкивается с Этером и понимает, что держит в руках все ключи от головоломки. И на девушку открывают настоящую охоту.

Вена, Париж, Америка. Барракуда меняет страны, личины и языки в надежде укрыться от преследователей и, в конце концов, оказывается в родной Польше, где и наступает развязка. Труп, обнаруженный у ворот варшавской дачи, ускоряет события, и Барракуда вновь вынуждена пускать в ход свои актерские таланты.

---

– Нет, ты не приходишься сыном ни Рут, ни Кейт. Рут умерла во время родов. Кейт с близнецами погибли в автомобильной катастрофе. Это случилось за двадцать три года до твоего рождения. Твои брат и сестра были бы совсем взрослыми теперь…

– Или меня бы не было. – Идея небытия не перестала волновать мальчика: он по-прежнему не мог представить мир без себя самого.

– Почему ты так думаешь? – Лицо отца вынырнуло из темноты за лампой, он внимательно присмотрелся к мальчику.

– У тебя были бы те, другие дети.

Этер замолчал. Он отдавал себе отчет, что родился у весьма пожилого отца. У ровесников Этера такими были дедушки, но он заметил и то, что отец не любит говорить о старости.

– А где ты был во время катастрофы?

– Вместе с ними. Я вел машину. Нас раздавил грузовик для дальних перевозок. Шофер заснул за рулем. С ним ничего не случилось. Я выжил. Они нет.

С каждой фразой лицо отца мрачнело. Этер молчал. Он чувствовал себя виноватым за то, что стал причиной столь горьких воспоминаний. Он сочувствовал отцу, но выразить этого не умел. В то время он постоянно сдерживал свои порывы, неприязненно глядя на себя со стороны. Неуклюжий верзила с длиннющими руками-ногами, которые неизвестно куда девать. Он превращался в другое существо. Тайный язык нежности между ним и отцом стал детским и смешным, а новый еще не выработался.

– Я не хотел причинить тебе боль, – промычал Этер неловко.

– Знаю. – Отец снова скрылся в тени. – Я только не понимаю, почему ты настаиваешь на Ванессе, а не на Люсьен.

– А кто такая Люсьен?

– Ты же не видел своей метрики, Этер! – догадался отец.

– Не видел, – буркнул сбитый с толку мальчик.

Боже, ему даже не пришло в голову искать подтверждения слов Гранни! Она была несокрушимой крепостью истины, он верил ей безгранично.

– Вот что бывает, когда всеми делами занимается поверенный. Тринадцатилетний мужчина никогда не держал в руках своих документов! – рассмеялся отец.

Он почувствовал облегчение: мальчик не потому выбрал Ванессу, что сомневался насчет Люсьен, он просто не знал ни о ком, кроме Ванессы.

– Вот, пожалуйста, так выглядит твоя метрика. – Отец вынул лист гербовой бумаги и подал мальчику.

– Этер-Карадок, рожденный от Люсьен Бервилль… – прочел Станнингтон-младший.

Не оставалось никаких сомнений, что его мать звали Люсьен Бервилль, что она родом из Бостона.

Вихрь чувств. Радость, что не мать отвергла его письмо. И горе, что солгала Гранни. Первая трещина на идеальном образе бабки, который он носил в сердце.

Он вспомнил, как стесненно и неестественно ответила она восемь лет назад на его вопрос о матери. Быть может, отец застращал и ее? Возможно, Гранни просто не могла поступить иначе? Теперь Этер не знал, что думать о Гранни, чьи простые истины и принципы стали его собственными.

А все-таки она ему солгала! Но, невзирая ни на что, Этер предпочитал верить, что она всего лишь хотела отодвинуть на потом слишком важный и трудный для пятилетнего малыша разговор. Ведь его мать не была замужем за отцом, что ясно следовало из метрики.

– Ванесса по-прежнему моя жена. Мы живем раздельно, она – в Европе. Несчастная, неуравновешенная женщина… судьба жестоко ее обидела. Печальная и сложная история, но тебя она ни в коей мере не касается. Она даже никогда не видела тебя. А я не развелся с ней, чтобы не ухудшать ее психического состояния, но мы предоставили друг другу полную свободу.

– Ради спокойствия Ванессы ты не женился на моей матери?

– Ей не нужен был брак. Люсьен Бервилль оставила тебя и ушла. Я не знаю, где она. И признаюсь, что никогда и не пытался узнать. В тот момент, когда она бросила нас, она перестала для меня существовать. Я не хотел, чтобы ты об этом знал.

– Может, все-таки стоит ее найти и помочь вернуться?

– Тебе нужны иллюзии?

Этер возразил, но где-то в глубине души ему очень хотелось, чтобы на самом деле все оказалось лучше, красивее. Как некогда он мечтал, чтобы в рассказе Гранни про садовника был другой конец.

– Сколько мне было лет, когда она ушла?

– Шесть недель.

– Как она ушла?

С каждым вопросом, с каждым ответом умирала жалкая надежда на то, что образ родившей его женщины окажется не таким грязным.

– Без предупреждения. Исчезла вместе со своей чековой книжкой. Оставила письмо. Она никогда не вернется и не желает, чтобы я ее искал, потому что ей больше нечего мне сказать.

– Где вы тогда жили?

– В Бостоне. Там ты родился.

– Где тогда была Ванесса?

– Когда я познакомился с твоей матерью, Ванесса уже много лет жила в Европе. Мы даже не виделись.

– Покажи фотографию матери. Я хочу знать, как она выглядела.

– Я их выбросил.

– Как ты мог? Я имел право знать… Она осталась моей матерью, как и ты – отцом. По какому праву ты лишил меня того, что есть у всех?

– Я ничего у тебя не отбирал. Успокойся. И не кричи на меня, как истеричная негритянка.

– Расист!

Этер потерял самообладание, да и не хотел его сохранять. Он старался обидеть отца, причинить ему боль. Мысль о плохой матери, Люсьен Бервилль, вызвала неприязнь и к отцу. Этер мстил ему за недосягаемую мать, для которой он ничего не значил. Как сказал отец? Ушла с чековой книжкой! Продажная расчетливая курва!

– Я не расист, и ты об этом хорошо знаешь. – Станнингтон-старший не давал вывести себя из равновесия.

Правда. Мальчик никогда не слышал от отца презрительных слов по адресу людей с другим цветом кожи.

– А как же темные польские мужики?

– Ты помнишь? – неприятно поразился отец. – Это было сказано в гневе. Я хотел, чтобы ты вырос американцем, без дурацких сантиментов к клочку суши в другом полушарии.

Упрямая память Этера услужливо высветила воспоминания о Гранни. Вот она мелкими глоточками потягивает горячий терпкий кофе. Легкий запах вербены мешается с ароматом кофе и тонкой элегантной сигары. Бабка поднимает на мальчика теплые карие глаза, блеск которых не потух с возрастом, пускает клуб горького дыма и говорит:

– Вигайны стояли на границе с пруссаками, туда с контрабандой ходил мой отец, и моего отца отец, и моего отца дед… на ту сторону коней водили, а на нашу немецкий товар несли, щепетинье всякое: ленточки там, тесьму. Мы, люди с пограничья, перемешались, что в котле похлебка. В Сувалках пять кладбищ было: польское, русинское, еврейское, татарское да еще лютерского бога. А за Филипповом над рекой, что по яру протекала, на одном берегу на могилках католической веры кресты, а на другом – Моисеевы таблицы, еврейский погост. А ведь жили там еще и литовцы, и армяне, и цыгане, и румыны.

Моя прабабка, она от пруссаков на нашу сторону перешла, а отца бабка – из русско-татарского рода. А вся та земля нам от ячвингов осталась. Еще в старых песнях сказано, что ячвинговских рыцарей вороги до единого вырезали, а дочерей их за себя взяли. Таково наследие твое и твоего отца, и во мне все эти народы понемножку сидят. А твой отец, хоть про них ничего знать не желает, не позволит ведь, чтобы мексиканца или негра в нашем хозяйстве за человека не считали. Только языка моего стыдится…

– Ты не позволял бабушке разговаривать по-польски! – мстительно выкрикнул теперь Этер, глядя на отца.

– А Конрад Корзе…Коже… – Станнингтону-старшему не удалось выговорить польскую фамилию, и он сдался: – А Джозеф Конрад,[5] хотя он поляк по происхождению, считал себя англичанином и писал только по-английски! И что-то не слышал, чтобы кто-нибудь ставил ему это в вину.

– Вы смотрите, какие мы начитанные! А я думал, что ты читаешь только «Биржевые ведомости»!

– Благодаря этой моей газете ты можешь читать Конрада и все, что захочешь. Если бы не это, сын, подметать бы тебе улицы в Лос-Анджелесе.

– Я не забуду, что ублюдок Люсьен Бервилль тебе всем обязан. Даже тем, что ему нечем вспомнить эту шлюху.

– Слушай, избалованный сопляк, я могу с тобой и по-другому поговорить! – Наконец-то Этеру удалось пробить броню отцовской невозмутимости.

– И что ты мне сделаешь? Разлучишь с бабкой, порвешь фотографии моей матери? Можешь еще отослать меня спать или оставить без сладкого. Или лишить наследства. Конечно, отрекись от меня! Если поспешишь, успеешь породить еще одного наследника!

– Пойдем со мной, мальчик. – Голос отца стал мягче. Он снял очки, которые надевал только для чтения, и усталым жестом потер глаза.

– Ты бросишь меня в темницу? – Этер не двинулся с места, упрямый и напуганный.

– Глупый. Я покажу тебе ее портрет.

– Почему же сразу не сказал? Зачем доводить человека до бешенства?

Этеру стало стыдно. У него возникло ощущение, что он дал себя раздразнить, втянуть в дурацкую игру.

– Я имел возможность услышать, что ты обо мне думаешь.

– Ты меня разозлил…

Сколько он себя помнил, эта картина всегда висела в маленьком коридорчике. Знакомый элемент интерьера. Этер никогда не вглядывался в него. Картины, достойные внимания, висели внизу в большой галерее. Время от времени прибывал новый гувернер, брал мальчика с собой в галерею и хвастался своей эрудицией. Эти лекции с удовольствием слушал отец.