Эдуард Лимонов - Иностранец в Смутное время

• Название: Иностранец в Смутное время
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Современная проза

---

«Молодец, Вилька!» — кричал вцепившись сзади в шею Индианы Соленов. «Ты понял весь позор их! Жид из Америки должен приехать, чтобы напомнить советскому народу его славные песни. Его историю. Гордые и сильные песни. Вот до чего они дошли! Ты понял, как он их сейчас взял за яйца, зацепил. Понял?»

Взятые за яйца, они послушно текли за певцом. Метались обеспокоенные молодые люди с лицами полицейских, убеждая народ откатиться и занять свои места. Их задача была противоположна задаче певца, поднявшего их для атаки.

Не слышны в саду даже шорохи,
Все здесь замерло до утра.
Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера…

Стойкий иноземец, бесчувственный чужой Индиана сопротивлялся течению влаги из глаз. Но глаза так немилосердно щипало и жгло, что пара слезинок все же преодолела железный занавес. Ругаясь сквозь сжатые челюсти, он вынужден был констатировать, что принадлежит, все еще принадлежит, к этому народу. «Да, ОН-таки прочно взял ИХ за яйца», — сказал он, обернувшись к Соленову.

Он простил Токареву его шубу.

Боярские дети

Пока мини-автобус нес их в Красную Пахру, Индиана пытался расшифровать для себя соленовский крик ему в ухо во время концерта: «Вот до чего они дошли! Жид из Америки должен приехать, чтобы напомнить советскому народу его славную историю!» Соленов, следовательно, сожалеет о славном прошлом, в возвеличивании которого сам поучаствовал, создав романы о чекистах и разведчиках. Сожалеет, что народ забыл это прошлое. Но одновременно тот же Соленов является так сказать первым ростком и примером нового молодого капитализма в СССР и, следовательно, есть противник этого самого прошлого. Пытаясь разрешить противоречие, Индиана понял, что следует отказаться от черно-белой логики. Введя полутона ВОЗМОЖНО, одновременно восторгаясь прошлым, сооружать отличное от него настоящее. Не подозревая о калькуляциях Индианы, слегка захмелевший Пахан говорил с актрисой, держа ее за руку. Заместитель, похожий на американца, разговаривал со своей женой, похожей на француженку.

Вне автобуса лежали всеподавляющие снега. Индиана представил себе, что автобус ломается посреди дороги и они вынуждены выкатиться в снег. На нем опять были легкие парижские туфли. Индиана подумал, что при таком количестве снега Франция была бы парализована, и сотни, а может быть, и тысячи людей умерли бы от холода. Советские же скрипят, ноют, ходят с отвратительными минами, но живут. Ничто не останавливается. Дороги функционируют.

Съехав с большой дороги на меньшую, они покатили сквозь совсем уже целинные снега. И втиснувшись в узкую деревянную улочку, остановились у солидного аккуратного забора. Взявши сумки, углубились вслед за Паханом в дыру калитки. Мимо амбаров, под высокими соснами пошли по снегу к дому. Лаяла невидимая собака (где она в самом деле?). Индиана запрокинул голову и увидел, что есть луна. И есть звезды. От дома несло дымом, и чужеземец вспомнил другую жизнь. Другой подмосковный поселок — Томилино, другой дом, другой дым из печи… Тот дом всегда пах яблоками, и бродила там полуслепая старуха, бабка Анастасия. Индиана оказался в том дому, скрываясь от властей, в вынужденной ссылке. Он быстро выяснил, что бабка живет в чудесном мире, и позавидовал ей. У бабки Анастасии библейские истории и истории ее собственной жизни перепутались и сообщались. Неясно было, кто вынул занозу из лапы льва: святой первого века христианства или знакомый бабке поп из соседней деревни Жилино. Однако было ясно, что бабкина религия (подмосковное православие) привязывает ее прочно к прошлому, к истории. И не к той, какую преподают в школах, холодной и официальной, но к личной, местной, к микроистории подмосковного поселка и соседней деревни. Бабка Анастасия не была его бабкой, но бабкой его любимой женщины. Однако он с удовольствием присвоил бабку. Они топили старую голландскую печь и вечерами разговаривали за чаем в большой комнате. Пришедший в сознание в рабочем поселке Индиана вырос в одной комнате, никогда не имел «дома», места, которое он мог бы назвать «домом», и потому запущенная родовая дача под столетними соснами поразила его воображение. Он подумал тогда, что те, кто родился и живет в одной комнате, не могут иметь чувства Родины. Или если имеют, то очень ослабленное. Родина — это ТВОЙ куст, и ТВОЯ яблоня, и ТВОЙ, пусть и разваливающийся, но дом, где родились и твои родители…

Любимая женщина, разделив с ним неделю изгнания, сбежала. Уехала на электричке в Москву. В ИХ квартиру, где она имела право жить, а он (согласно властям) не имел. В сущности ему следовало уже тогда обратить внимание на неудобное качество той любимой женщины — покидать его в жизненных затруднениях. Ho любовь слепа. Он простил ей дезертирство. Пренебрегая опасностью, приехал в Москву за ней… И сейчас он приехал за дезертировавшей женщиной…

Под сосной стояла заснеженная швейная машина.

Дом внутри был тепл и обшит лакированным светлым деревом. Вышли молодая пухлая дочь Соленова (лицо луной) и ее муж — высокий парень с крупными мышцами. В обширной прихожей (больше комнаты, в которой мальчиком Индиана жил с отцом и матерью) гостям выдали каждому добротную домашнюю обувь, и всем хватило и еще осталось. Вешалка приняла их верхнюю одежду и еще осталось место для десятка пальто. В третьей по счету комнате (там и сям лестницы вели на верхние этажи) сидели в кресле у телевизора маленький мальчик, внук Соленова, и пожилая женщина. Никто не представил гостям женщину, и ее родство или неродство (няня?) с Паханом осталось невыясненным. Вышел высокий седой мужчина с необычайно спокойным для жителя Империи красивым лицом. Его представили, но от Индианы ускользнуло его имя и занимаемое им положение…

Образовалась веселая суматоха, каковая образуется обыкновенно перед началом празднества. Женщины начали готовить пищу, а мужчины, те уселись за длинный стол на кухне, на русские длинные скамьи и начали потихоньку петь, приворовывая у женщин еду. Сыр, маринованную капусту и хлеб. (Все это было закуплено на Центральном рынке вместе с большим количеством телятины исчезнувшей после антракта актрисой, ее братом и шофером Василием Ивановичем.)

Празднество должно было начаться, но медлило начинаться. Шофер, брат актрисы, Соленов, мускулистый муж дочери — по одну сторону стола, спокойный красавец — на торце, Индиана и заместитель Яша — по другую, выпивали, обсуждая концерт. Женщины: актриса, дочь, жена Яши («француженка»), расхаживали, занятые по кухонной части кухни, время от времени подходя к мужчинам (актриса чаще всех). Чего-то, — подумал Индиана, — не хватает. Что-то отсутствует. Или кто-то. В юные годы Индиана всегда находил в компании (в собрании) личность, которую ему хотелось впечатлить (он подумал: «ту импрэсс», он ведь думал на трех языках сразу). То это бывал Ленька Губанов — лидер «смогистов», поэт, то НЕЗНАКОМКА, «фимэйл». Присутствие объекта, каковой следовало покорить (удивить, поразить), сообщало трагическую напряженность групповым встречам. Самая заурядная выпивка превращалась в «Последнюю Трапезу» Христа и апостолов. Иуды всех рангов всегда находились среди обедающих, короче — жизнь в юности была напряженной. В настоящем у Индианы, была женщина, вызывающая в нем противоположные сильнейшие страсти, но эта женщина вынужденно не присутствовала за столом, потому Индиана только вздохнул и позволил любезному Яше подлить ему водки.

Голова Пахана упала ему на грудь. Он пробормотал несколько нечленораздельных фраз. Встал. Сильно шатаясь, ушел, держась за стол, потом за стену. В глубину дома.

«Сломался старый», — сказала актриса прикуривая. Жестокая, как ей и подобает быть, русская женщина.

«Спать пошел, — оправдал босса Василий Иванович. — Устал ведь и то. Все дни на ногах и пьет. А ведь ему шесть десятков. Здоровый еще какой. Ни одного инфаркта. Выспится, вернется за стол… Вот так и живет… — Василий Иваныч указал рукой в ту сторону, куда ушел Пахан. — Сидит у себя в Крыму месяцами. Пишет, работает, как вол. А вырвется в Москву, так на износ весь, круглые сутки машину гоняет…»

Непонятно было, имел ли шофер в виду мини-автобус или же соленовское тело.

«Как вам у нас? — Мускулистый муж дочери сел рядом с Индианой. — Да вы меня помните ли? Мы в Париже встречались. Я с Соленовым в Париже был».

«Помню я вас. Конечно помню. Это у меня манера поведения такая неэмоциональная, — извинился Индиана. — Ничего здесь, привыкаю».

«Жутковато, наверное, Вам?»

«Почему вы все хотите, чтоб я ужасался. У вас да, другая жизнь, нежели на Западе. Может быть, у вас нормально развитая жизнь, а у нас там ненормальная, слишком развитая».

«Я предпочитаю вашу, которая слишком», — сказал муж.

«В буфете «Украины» я каждое утро встречаю соотечественника француза. Продает вам продукты нашей культуры. Так вот, он высказал мысль, что у вас здесь настоящая суровая ВЗРОСЛАЯ ЖИЗНЬ, а мы там живем, как дети, ненастоящей жизнью, предохраненные от всего. От самой жизни в конечном счете».