Томас Диш - Концлагерь

• Название: Концлагерь
• Автор: Томас Диш
• Жанр: Научная Фантастика

Две захватывающие экстраполяции тончайшего стилиста американской фантастики, одного из столпов «новой волны». Где бы действие ни происходило — в лагере, над заключенными которого проводят бесчеловечные эксперименты, или в задыхающемся от перенаселенности Ныо-Иорке близкого будущего, — но с неизменным мастерством, бескомпромиссным психологизмом Диш изображает переплетение человеческих отношений во всем их многообразии, щедро сдабривая и без того крепкий коктейль бессчетными аллюзиями, как общекультурными, так и весьма экзотическими.

Рекомендуется самому широкому кругу истинных гурманов.

---

— И куда их столько, засранцев чертовых, — буркнул он сквозь зубы.

Мина, открыв дверцу с правой стороны, помогла ему зафиксировать Крошку Билла, четвертое их чадо, лямками. Лямки крест-накрест пересекали нагрудник и защелкивались под сиденьем, куда Билл еще не дотягивался.

— Кого-кого? — без особого любопытства переспросила она.

— Детей, — сказал он. — Черт знает, куда их столько.

— Конечно, — отозвалась она. — Но это в Китае, правда?

Он признательно улыбнулся своей беременной супруге. Что Скиллимэна в ней с самого начала особенно восхищало — это стабильное непонимание всего, что б он ей ни говорил. Не в том даже дело, что она ничего не знала, — хотя не знала она поразительно ничего. Скорее, дело было в принципиальном отказе реагировать на Скиллимэна да и вообще на все, что непосредственно не способствовало толстокожему коровьему уюту здесь-и-сейчас. Моя Но, называл он ее.

Когда-нибудь в светлом будущем, надеялся Скиллимэн, она станет как две капли воды похожа на свою дахаускую матушку, из которой все человеческое ум, сострадание, красота, сила воли — вытекло, словно кто-то где-то выдернул затычку: живой труп фрау Киршмайер.

— Закрой дверцу, — сказал он. Она закрыла дверцу.

Красный «меркьюри» выехал из гаража, и микрорадиоустройство собственной конструкции Скиллимэна автоматически опустило створку ворот. Это свое изобретеньице он называл Миной.

Они вырулили на автостраду, и Мина машинально потянулась включить радио.

Скиллимэн на полпути перехватил ее толсто костное запястье.

— Не надо радио, — произнес он.

Запястье в увесистом цирконовом браслете отдернулось.

— Я только хотела включить радио, — кротко объяснила она.

— Робот ты мой, — сказал он и перегнулся над передним сиденьем поцеловать ее в мягкую щеку. Она улыбнулась. После четырех лет в Америке английский ее пребывал в состоянии столь зачаточном, что слов типа «робот» она не понимала.

— У меня есть теория, — проговорил он — Теория, что в перебоях этих виновата далеко не только война, как хотело б убедить нас правительство. Хотя война, конечно, усугубляет положение.

— Усугубляет?.. — мечтательным эхом отозвалась она и уставилась на белый пунктир, засасываемый под капот машины, быстрее и быстрее, пока не слился в сплошную грязновато-белую линию.

Он включил автопилот, и машина опять стала набирать скорость; выискав лазейку, перестроилась в плотно забитый третий ряд.

— Нет, перебои — это просто неизбежный результат демографического взрыва.

— Джимми, нельзя чего-нибудь повеселее…

— А еще думали, мол, график выйдет на насыщение, петля гистерезиса, туда-сюда.

— Думали, — несчастным голосом повторила Мина. — Кто думал?

— Например, Рисман, — ответил он. — Только они ошибались.

Кривая лезет и лезет вверх. Экспоненциально.

— А, — успокоилась она. Ей было почудилось, что он ее критикует.

— Четыреста двадцать миллионов, — произнес он. — Четыреста семьдесят миллионов. Шестьсот девяносто миллионов. Одна целая девять сотых миллиарда. Два с половиной миллиарда. Пять миллиардов. И вот-вот будет десять миллиардов. График летит вверх, как ракета.

«Работа, — подумала она. — Не приносил бы лучше он домой работы».

— Гипербола, не хрен собачий!

— Джимми, ну пожалуйста.

— Прости.

— Ради Крошки Билла. Не надо ему слышать, что папа так выражается. И вообще, дорогой, незачем так нервничать. Я слышала по телевизору, что к следующей весне перебои с водой прекратятся.

— Ас рыбой? А со сталью?

— Нас с тобой это не касается, правда?

— Ты всегда знаешь, как меня утешить, — сказал он, перегнулся через Крошку Билла и снова поцеловал ее. Крошка Билл развопился.

— Не можешь как-нибудь заткнуть его? — через некоторое время поинтересовался он.

Мина принялась ворковать над их единственным сыном (трое предыдущих детей были девочки: Мина, Тина и Деспина), пытаясь приласкать его молотящие воздух, затянутые во фланель ручки. В конце концов, отчаявшись, она заставила его проглотить желтый (для детей до двух лет) транквилизатор.

— Мальтус в чистом виде, — продолжил Скиллимэн. — Мы с тобой возрастаем в геометрической прогрессии, а наши ресурсы — только в арифметической. Техника старается как может, но куда ей до зверя по имени человек.

— Ты все про этих китайских детей? — спросила она.

— Значит, ты слушала, — удивленно произнес он.

— Знаешь, что им нужно? Просто контроль за рождаемостью, как у нас. Научиться пользоваться таблетками. И голубые — голубым собираются разрешить жениться. Я слышала в новостях. Можешь себе представить?

— Лет двадцать назад это была бы неплохая мысль, — отозвался он. — Но сейчас, согласно большому эм-ай-тишному компьютеру, кривую никак уже не сгладить. Что бы там ни было, но к две тысячи третьему году перевалит за двадцать миллиардов. Тут-то моя теория и пригодится.

— Расскажи, что за теория, — со вздохом попросила Мина.

— Ну, любое решение должно удовлетворять двум условиям.

Масштаб решения должен быть пропорционален проблеме — десяти миллиардам ныне живущих. И оно должно возыметь эффект всюду одновременно. Ни на какие экспериментальные программы — вроде того, как в Австрии стерилизовали десять тысяч женщин, — времени нет. Так ничего не добьешься.

— А я тебе рассказывала, что одну мою одноклассницу стерилизовали Ильзу Штраусе? Она говорила, что было ни капельки не больно и что она ничего не теряет в…, ну, понимаешь… в ощущениях, совсем ничего. Только больше у нее не бывает… ну, понимаешь… кровотечений.

— Так ты хочешь или не хочешь услышать мое решение?

— Я думала, ты уже рассказал.

— Осенило меня в один прекрасный день еще в начале шестидесятых, когда услышал сирену гражданской обороны.

— Что такое сирена гражданской обороны? — спросила она.

— Только не говори мне, что у себя в Германии никогда не слышала сирены!

— А, конечно. Давно, в детстве — постоянно слышала… Джимми, ты, кажется, говорил, что сначала заедем к «Мохаммеду»?

— Тебе что, так хочется пломбир с сиропом?

— В больнице кормят совершенно жутко. Сейчас последняя возможность…

— Ну хорошо, хорошо.

Он вернул машину в медленный ряд, переключил управление на ручное и повел «меркьюри» к съезду на бульвар Пассаик.

«Лучшее мороженое Мохаммеда» притаилось за коротеньким ответвлением от бульвара, на самом верху крутого узкого пригорка. Магазинчик этот Скиллимэн помнил с детства — одна из немногих вещей, за последние тридцать лет совершенно не изменившихся; хотя время от времени из-за перебоев снабжения качество мороженого падало — Крошку возьмем с собой? — спросила она.

— Ему и тут неплохо, — ответил Скиллимэн.

— Мы же недолго, — сказала она. Выбираясь из машины, она отрывисто, тяжело вздохнула и прижала ладонь к выпяченному животу. — Опять шевелится, прошептала она.

— Совсем недолго, — сказал он. — Мина, дверь закрой.

Мина закрыла правую дверцу. Скиллимэн опустил глаза на ручной тормоз и на Крошку Билла, который не отрывал безмятежного взгляда от игрушечного руля из оранжевого пластика, украшающего его автокресло.

— Пока, сосунок, — прошептал сыну Скиллимэн.

Когда они вошли через стеклянную дверь, продавец за прилавком встретил их криком:

— Машина! Сэр, ваша машина! — Он отчаянно замахал посудным полотенцем в сторону тронувшегося с места «меркьюри».

— Что такое? — притворился, будто не понимает, Скиллимэн.

— Ваш «меркьюри»! — пронзительно вскрикнул продавец.

Красный «меркьюри» на нейтральной передаче съехал под горку и выкатился на оживленный бульвар Пассаик. В правое переднее крыло ударил «додж» и принялся карабкаться на капот. Ехавший за «доджем» «корвэйр» вильнул влево и врезался «меркьюри» в багажник; от удара «меркьюри» сложился в гармошку.

— Примерно об этом, — выйдя на улицу, сказал жене Скиллимэн, — я тебе и толковал.

— О чем? — спросила она.

— Когда рассказывал о своем решении.

Конец

26.

И каждый раз неизбежно все возвращается к одному и тому же неповторимому факту, факту смерти. О… не будь только время стихией столь жидкой! Тогда ум нашел бы за что ухватиться и в единоборстве застопорить. Тогда-то ангелу пришлось бы явить свой вечный аспект!

И вот в самый разгар каких-нибудь таких фаустовских поползновений поднимает голову боль, и тогда единственное желание — чтобы время ускорилось. Так все и тянется — беспорядочный топот, туда-сюда, вверх-вниз, от холодного к горячему, далее по циклу.

Понятия не имею, сколько дней или часов прошло после того, как презентовал Хаасту мою побасенку. В данный момент бумагу извожу медпунктовскую; все так же валяюсь в изоляторе, все так же мучаюсь.